У Церкви достаточно любви, чтобы видеть доброе даже в современном мире

— Отец Андрей, о вас говорят, что вы недолюбливаете православных бабулек, но превозносите православную молодежь.

— Нет, это не те слова. Молодежь я не превозношу, а просто говорю, что в Церкви есть место и для нее. Бабушек же я не «недолюбливаю», а просто говорю, что их голос не должен быть решающим.

Понимаете, есть такое странное недомыслие в обычных церковных изданиях и пересудах. С одной стороны, мы мечтаем о возрождении сильной и православной России. Но как можно совместить эту мечту с отсутствием молодежной церковной политики? Не может быть православного государства без православной элиты. А православные элиты не появятся, если мы не будем ориентировать православную молодежь на вхождение в социальные элиты.

Как национальную беду я расцениваю то, что в самой нашей массовой церковной проповеди, психологии нет вкуса к жизни. Постоянно проповедь конца, ужаса, поражения, бегства. Нет призыва активного вхождения в современную жизнь и преобразования ее.

Делегировать в государственные и общественные элиты наших бабушек уже несколько поздно. Туда можно стартовать только молодых. А чтобы они согласились идти этим путем карьерного роста (а как еще попасть в элиту?), их духовники должны привить им соответствующую мотивацию. Значит, в молодого прихожанина надо уметь заронять не только мечту о монашестве, но и нечто другое. Хотя бы часть из наших молодых прихожан и неофитов надо уговаривать оставаться в том звании, в котором они призваны. Ты хочешь служить Христу? Но это можно делать не только в рясе. Стань добротным профессионалом, добейся успеха ради Христа, а не ради номенклатурных благ. И то влияние, которое ты со временем сможешь приобрести, обрати на пользу своего народа и Церкви. Таким мне видится православный вариант «веберовской» модели.

Но чтобы были в Церкви такие молодые прихожане, умеющие ориентироваться в современной мирской жизни (семинаристы из наших полумонастырских инкубаторов явно не входят в их число), в Церкви должна быть терпимость к таким прихожанам, к кругу их интересов и к их стилю жизни.

От того, сможем ли мы в наших храмах создать атмосферу дружелюбия по отношению к молодым, зависит будущее и Церкви, и России. Нужна церковная молодежная политика. А для этого нужно понимание, что политика и навязывание — отнюдь не одно и тоже. Политика включает в себя и умение слушать, слышать, уступать…

Сможем ли хоть на десятую долю стать столь же терпимыми к увлечениям и глупостям наших детей, сколь мы терпимы по отношению к суеверным глупостям наших бабушек?

В старых книгах легко читать советы о том, что с эллинами надлежит быть похожим на эллинов, а с иудеями надо говорить на языке иудеев. Легко восхищаться мудростью древних миссионеров и благоговеть перед иконописными ликами древних юродивых. Ну, а с сегодняшними людьми можно ли быть сегодняшним, с русскими можно ли быть русским, а с молодыми — молодым?

Почему подстраиваться под вкусы и мнения стариков — не зазорно, а вот говорить на языке, интересном молодежи, предосудительно?

Недруги Церкви хотели бы видеть нас зацементированными нашим прошлым. И многие собственно церковные люди чувствуют себя уютнее вдали от современной культуры и жизни. Но неужели не понятно, что со своими нынешними гипертрофированными страхами, с мечтой о православном гетто, с чаянием ухода «в келью под елью» мы гробим будущее православной России? Об этих двух разрывающих Россию тягах хорошо сказал Валентин Распутин: «И эти гонки на чужом были теперь во всем — на тряпках и коже, на чайниках и сковородках, на семенах морковки и картошки, в обучении ребятишек и переобучении профессоров, в устройстве любовных утех и публичных потех, в карманных приборах и самолетных двигателях, в уличной рекламе и государственных речах. Все хлынуло разом, как в пустоту, вытеснив свое в отвалы. Только хоронили по-старому. И так часто теперь хоронили, отпевая в церквах, что казалось: одновременно с сумасшедшим рывком вперед, в искрящуюся и горячую неизвестность, происходит и испуганное спячивание назад, в знакомое устройство жизни, заканчивающееся похоронами. И казалось, что поровну их — одни, как бабочки, рвутся к огню, другие, как кроты, закапываются в землю» («Дочь Ивана, мать Ивана»).

Вот чтобы не слишком решительным было наше добровольное зарывание в подполье, в прошлое, я и пробую сказать:

В Православии достаточно силы, чтобы дерзить современности, чтобы отстаивать древнюю, средневековую систему ценностей. Но при этом в Православии достаточно любви, чтобы видеть доброе и в мире современных людей.

И когда я защищаю «Гарри Поттера» или интернет, «Матрицу» или рок-музыку, я это делаю не ради Голливуда, а ради России 21 века. Своими статьями и книгами о современной молодежной культуре я просто ставлю ряд простых вопросов: а можно ли быть православным христианином сегодня? Тождественны ли понятия православие и средневековье? Можно ли быть православным в мире современной культуры, не эмигрируя в былые века? Должна ли граница между миром культуры церковной и культурой светской превращаться в сплошную линию фронта? На эти вопроса я отвечаю: да, нет, да, нет.

Через самые разные сюжеты я хочу донести до молодежи один месседж: в Церкви есть место для вас. «Церковь» и «бабушки» — не одно и то же. Между словами «православие» и «средневековье» нет знака равенства.

А если я в своей проповеди поставлю знак равенства бабушки=православие, то тогда молодые люди скажут: «Да, мы так и подозревали. Вы подтвердили наши худшие подозрения. Мы уходим. До встречи через 50 лет».

— У вас и у самого своеобразная церковная «карьера». Вы ведь просто дьякон, но при этом очень публичный человек. Как только на телевидении возникает обсуждение вопросов, связанных с церковью, зовут Кураева. Почему, при такой популярности, вы до сих пор не стали иереем?

— Я думаю, что у дьякона больше право на ошибку, чем у священника. Кроме того, я меньше давлю на людей своим саном, своим авторитетом, поэтому со мной легче дискутировать. Для миссионера это очень важно, быть доступным для дискуссии, в том числе и для критики.

— Не собираетесь ли вы все-таки изменить свой статус?

— Пока нет. Я не чувствую, чтобы этот горизонт был исчерпан до конца. Я мечтаю о другом. Со временем спрятаться от людей, и заняться писательской работой.

— Вы все время на людях, на экране, в дороге. И вдруг вы спрячетесь от людей? Неужели это возможно?

— Конечно. Ведь в душе я интроверт. Я отдыхаю, когда я один. В том числе в темноте кинозала. Вот, буквально вчера в одном украинском городе у меня был любопытный случай. Был перерыв между лекциями, три часа было свободных, и я решил пойти посмотреть фильм «Послезавтра». Я вообще люблю фильмы, в которых Нью-Йорк погибает… И ради этого кадра, дорогого для каждого русского сердца, решил пойти в кино. Но мобильные телефоны — страшная вещь! В итоге в кинозал вбегает отец благочинный (то есть старший священник в городе), и вытаскивает меня оттуда со словами: «Пойдемте, пойдемте, отец Андрей, ВЫ ДОЛЖНЫ ОТДОХНУТЬ! Я обед приготовил, пойдемте ко мне». Это было точно по сюжету: «больной, проснитесь, вы должны принять снотворное».

— Принимаете ли вы фильм Мейла Гибсона «Страсти Христовы»?

— Я смотрел этот фильм на видеокассете. А теперь хочу сходить в кинотеатр — для того чтобы увидеть реакцию людей. В идеале, я бы хотел сидеть спиной к экрану, и смотреть только на лица. Недавно я видел по телевизору передачу, посвященную обсуждению этого фильма. Три игумена сидят, и бухтят в один голос, мол, это нам не нужно, это католичество, а у нас есть иконы. А потом показывают опрос людей, посмотревших фильм, сразу на выходе из кинотеатра. И девчонки из поколения, воспитанного на «Фабрике звезд», отворачивают заплаканные лица от камеры, отказываются от телеинтервью…

Человек, посмотревший этот фильм, думаю, уже никогда не будет в качестве разговорных идиом употреблять выражения вроде «Я несу свой крест», «Это моя Голгофа». Вряд ли человек, после просмотра этого фильма, будет носить нательный крестик в качестве ювелирного украшения. Фильм Гибсона помогает увидеть изначальный, страшный смысл страданий Христа.

Понимаете, одно дело мое личное мнение (мне этот фильм не близок), но другое дело, что этот фильм может дать другим людям.

— За что вас ненавидят рериховцы?

— Вполне понятная ситуация. В среде серьезных ученых не принято обращать внимания на попсу. И поэтому, какой-нибудь, скажем, академик Фоменко может позволить себе издавать том за томом, а нормальные историки считают ниже своего достоинства заниматься анализом этих книг. В результате, у публики складывается впечатление, что «срезал», что нечего этим высоколобым ученым Фоменко возразить. Так же и с рериховскими заморочками, и с теософией Блаватской. Нормальные религиоведы их никогда не цитируют. Вроде бы они (Рерихи) — знатоки Востока. Но найдите хоть одну научную востоковедческую книжку, в которой были бы позитивные ссылки на Блаватскую или Николая Рериха. Нет ни одной. То есть, даже до критики их не снисходят. Я, оказался, по сути, первым человеком, который с позиции академических знаний, вдобавок, с церковной позиции, пользуясь обеими методиками, обратился к анализу этого материала. И конечно, немножко сорвал им банкет. Поэтому, для них я уже не человек. На своих конференциях они называют меня «существо». Публикуют про меня всякие сказки, типа того, что Кураев агент ЦРУ, а следует это из того, что Кураев заявил о своем желании побеседовать с Гребенщиковым, и из того, что ему нравиться «Властелин Колец» Толкиена.

— Помимо «Властелина Колец», вы также защищаете «Гарри Поттера», что нравиться далеко не всем православным людям.

— Недавно одна приходская православная газета написала, что выход «Гарри Поттера» одобрил мировой лидер сатанистов Алистер Кроули. Но простите, Кроули, Божией милостью, подох за 50 лет до выхода этой книги. Только на спиритическом сеансе он мог что-то сказать о «Гарри Поттере». Вообще, то, что миллионы детей во всем мире полюбили эту книгу, лучше любых доказательств говорит, что она добрая. Ученики Того, Кто сказал «Если не будете как дети», должны доверять мнению детей.

— Мы можем ожидать повторения акции «Рок к небу»?

— Точно можно прогнозировать только… Ну вот, хотел сказать банальность, что мол все мы однажды умрем. Но тут вмешался «профессор Кураев» и напомнил, что даже в этом нельзя быть уверенным. Потому что в некоторых рукописях Нового Завета есть разногласия. В одних манускриптах слова апостола Павла звучат: «Все мы умрем, но не все изменимся», а в других рукописях наоборот — «Не все мы умрем, но все изменимся». Речь идет о минуте второго пришествия Христа. Люди, которые застанут ту минуту, для входа в открывшееся царство Божие, претерпят преображение, но не физическую смерть… А так как мы не знаем, когда наступит эта минута, то не стоит и зарекаться…

— Ну, а Кинчев-то с Шевчуком будут?

— Поймите, я не их духовник, не их менеджер, поэтому ничего говорить от их имени не могу.

— Сейчас многие политики первого звена позиционируют себя, как православные. Мы видим Путина на богослужении. Насколько это искренне?

— Мне трудно судить. Необходимо постоянное личное общение с человеком, чтобы видеть, где истинность, где некая социальная игра. Когда я увидел впервые Путина за богослужением, меня поразило, насколько он точно исполняет все церковные правила. Рядом стоящие батюшки привычно обмахиваются крестным знамением, так что и на крест не очень похоже. А Владимир Владимирович четко, по уставу. У меня сразу возник вопрос, что это такое — глубокая церковность, или хорошая оперативная вменяемость агента?

Однако я знаю нескольких политиков высокого уровня, у которых это очень искренне и серьезно. Иногда даже с некоторыми такими неофитскими перегибами.

— А православность этих политиков оказывает реальное влияние на нашу жизнь? И может быть, вы назовете какие-то имена?

— Не знаю, наверное, влияет косвенно. У этих людей возникает понимание, что миры религии и политики не абсолютно раздельны.

Вот скажем, патриарх или священник не должны участвовать в политике, но ведь церковь, это не только священники, это и народ тоже. Примеры — пожалуйста, Сергей Глазьев. Или Георгий Полтавченко.

— Что такое, по-вашему, Петербург? Известно, что с одной стороны в этом городе много святынь. С другой, говорят, что храмы здесь, вроде, по архитектуре, масонские.

— Это зависит от установки самого человека. Что человек желает видеть. Вот, например, российский паспорт. Для меня в этом документе дорог двуглавый орел, икона Георгия Победоносца. В общей сложности на Российском Гербе пять крестов: три на коронах, один на державе, которую держит в лапе орел, один на скипетре. По этой причине некоторые мусульмане отказываются брать такие паспорта.

Но в то же время, в самой церкви находятся люди, которые говорят, нет, мы не будем брать эти паспорта, потому что им кажется, что под фотографией чего-то нехорошее наклеено, чего мы сами увидеть не можем, но якобы, какие-то компьютеры в Брюсселе могут прочитать. В общем, каждый человек сам так стилизует свою жизнь, чтобы искать в ней поводы к радости, или к страху и унынию. Я предпочитаю настраивать свое сознание на то, чтобы видеть добрые вещи. Например, тем церковным людям, которые утверждают, что все очень плохо, и наступают последние времена всеобщего отступления, разрушения православия, я говорю: «Подумайте, при каком таком царе-батюшке открывалось в России так много храмов, как за последние 15 лет?» Статистика ошеломительная. Если сказать просто 15 тысяч храмов, это не ошеломляет, а если перевести это в иное измерение — три храма в день! Три храма в день в стране открывается! Такого не при каком царе Горохе не бывало. И это отнюдь не просто успехи железобетонного строительства и кирпичной промышленности, потому что за этим стоят сотни тысяч переменившихся человеческих судеб.

— Когда богатые жертвуют на храм, как вы к этому относитесь?

— Всегда надо рассматривать альтернативу. А если не это, то что? Пусть богатый человек пожертвовал из каких-то суеверных и не очень-то покаянных соображений. Но куда бы ушли эти его деньги, если бы он не передал их в Церковь? Вы что, думаете, он в пылу покаяния вышел бы на улицу, и начал эти деньги раздавать пенсионерам? Не вышел бы. Эти деньги он прожег бы в очередном турне с какой-нибудь певичкой на теплоходе в Средиземном море. Рома Абрамович прожигает миллиарды долларов, покупая самолеты и футбольные команды. Пусть уж лучше эти деньги, хотя бы вот так, через посредство церкви, вернутся к народу.

— А оттого, что эти деньги нажиты не честным путем, они не становятся «погаными»?

— Сами то деньги в чем здесь виноваты? К тому же, появляется повод поминать этого человека, жертвователя, в молитве сугубо, то есть особо, что в любом случае хорошо.

Когда человек жертвует на строительство храма, он становится неравнодушным к этому храму. Он начинает следить за ходом реставрации или строительства, присматривается к батюшке. И если он выяснит, что батюшка, честен, что к рукам его ничего не прилипает, вот храм уже под крышей, вот церковная столовая открылась, вот дети в церковной школе, вот библиотека, вот оргтехника закуплена… - Тогда у жертвователя рождается уже не только деловой, но и личный контакт с этим священником. Доверие. Тогда может статься, что его первый (денежно-спонсорский) шаг не станет последним. И тогда начнется покаянная перемена жизни. Поступки оказывают обратное влияние на душу человека. Поэтому у нас есть надежда, что вот по началу суеверный или даже лицемерный, но все же добрый поступок, окажет гораздо более глубокое влияние на душу человека, чем сам человек рассчитывал изначально.

— Вы практически живете в самолетах, насколько я знаю? Это о вас молятся, «о путешествующих»?

— Не, про меня есть особая формула — «о приснопутешествующем диаконе Андрее» («присно» означает «всегда»).

— Вам хоть изредка удается участвовать в службе?

— Только по воскресеньям. Но прошедший учебный год был совершенно сумасшедшим. С сентября по июнь у меня были лекции в 110 городах мира на пространстве от Сахалина до Парижа. Сегодня у меня было последнее выступление и, кажется, от усталости я его уже просто завалил…

— Сейчас все пугают друг друга исламскими террористами, религиозными экстремистами. Существует ли православный экстремизм?

— В каждой религии есть свои «ваххабиты». У нас это люди типа Жанны Бичевской. Я понимаю, что сейчас произнес имя, о котором добрая память у большинства петербуржцев. Замечательная была певица, исполнительница городских романсов. В восьмидесятые годы она работала в жанре фольк-рок, и очень талантливо. Потом она замечательно пела казачьи песни, белогвардейские, песни иеромонаха Романа, но в последние годы она стала петь песни своего мужа… Там стихи типа:

И не будет больше лагерей и тюрем
Все враги России будут казнены
Мы врага настигнем по его же следу
И порвем на клочья, Господа хваля…

Когда слышишь такие вирши, то возникает два вопроса. Первый — где здесь поэзия? Второй — где здесь христианская совесть?

Увы, человек, не воспитанный в культуре религиозной мысли, будет беззащитен перед лицом такого рода шарлатанства.

Интернет-журнал «Русская неделя»