 |
| Православие и Мир | Протодиакон Андрей Кураев | 17.05.2007 |
Однако прощальная страница Евангелия совсем не так печальна. Она наполнена не плачем разлуки и не прощальными словами. Скорее Христос отрицает Свой уход, предупреждает, чтобы Его не считали отсутствующим: «Се, Я с вами во все дни до скончания века» (Мф. 28, 20).
Что оставил Христос «после Себя»? Протестантский рефлекс немедленно отвечает на этот вопрос: Евангелие. Но не слишком ли поспешно это отождествление Христа с книгой о Нем? Не превращает ли такая доктрина Христа — «в начетчика, который принес на землю только кучу текстов»? Спросим иначе: что апостолы приняли от Христа, что они усвоили от Него? Только знания, те знания, что сегодня усваивают на уроках «Закона Божия» или на «библейских курсах»? Или нечто несравненно большее, чем богословские схемы и моральные прописи?
Но и этот вопрос не является самым важным. Важнее его другой: а что Христос принял от Отца? Ведь то, что Сын принял от Отца, Он дал Своим ученикам. Так что же от Отца передается Христу, от Христа — апостолам, от апостолов — Церкви?
Что Христос получил от Бога? Только знание? Или силу, и славу, и власть, и саму Божественность? Сын получил от Бога Вечность, то есть такое бытие, которое не может быть коррозировано тлением и смертью. Это то, что называется «предвечным рождением». Тем и отличается рождение от акта творения, что рождаемому передается вся природа рождающего (в то время как творение лишь в каком-то отношении подобно своему творцу).
А затем Сын рождается вновь. Но уже в потоке времен — рождается от человеческой Матери. И то, что Его Ипостась получила от Отца до начала времени, Он передает Своей новой, человеческой природе. Происходит обожение человеческой природы Богочеловека, своей полноты достигающее уже в Воскресении. Именно тогда не только Божественная природа, единосущная с Отцом, но и человеческая природа, воспринятая Словом от Марии, становится достойна высших именований. Так православная традиция толкует те слова апостольской проповеди, что так соблазнительны для «Свидетелей Иеговы»: «Бог соделал Господом и Христом Сего Иисуса, Которого вы распяли» (Деян. 2, 36).
Что значит «соделал»? Неужели Сын есть тварь? Св. Григорий Нисский обращает внимание на то, что, во-первых, эта проповедь обращена к иудеям, которые видели лишь «завесу плоти» Христа и не видели Его духовной природы, а во-вторых, на то, что у апостола употреблено указательное местоимение. Указывать можно только на то, что видимо. Иудейская толпа не была на Фаворе и потому Божественной славы Иисуса не видела. Видеть они могли лишь его человеческую природу. И значит, именно на человеческую, а не на духовную природу Христа указывают слова о том, что «Бог соделал Господом Сего Иисуса».
По воскресении свойства славной Божественной природы даются уничиженному на Кресте телу Христа. В богословии это называется «перихорезис» — обмен свойствами двух природ Христа и обмен именами. Вслед за Тертуллианом мы получаем право совмещать прежде несовместимое: «Распят Сын Божий; не стыдно, потому что постыдно. И умер Сын Божий; оттого и заслуживает веры, что бессмысленно. И Похороненный воскрес; несомненно, потому что невозможно» (Тертуллиан. О теле Христа, 5). «Божеские именования переходят на человека, так что видимый на Кресте именуется Господом Славы по причине соединения естества Его с низшим и перехождения вместе с тем и благодати наименования от Божеского на человеческое» (св. Григорий Нисский. Против Евномия, 6,2).
Преодолев человеческую смерть, Логос своей Вечностью, полученной от Отца, напитал Свою человеческую природу, полученную от Жены. Но это Он сделал не для Себя, а для нас. Свою человеческую природу, преображенную Вечной Жизнью, Он передает далее нам: «Как послал Меня живый Отец, и Я живу Отцем, так и ядущий Меня жить будет Мною» (Ин. 6, 57).
Это не предание учения, но предание Жизни. Это не Интернет, не информационная цепочка. Это передача самого бытия, истечение Вечности, а не передача «гностической» информации.
«Все предано Мне Отцом Моим,…и Отца не знает никто, кроме Сына, и кому Сын хочет открыть» (Мф. 11, 27), — говорит Христос. «Дана Мне всякая власть на небе и на земле» — это последние слова Христа перед Вознесением (Мф. 28,18).
Христианский Бог — это Троица. Мы не можем говорить о Сыне, не вспомнив об Отце. Прежде чем говорить о том, что Им передано, надо поставить вопрос о том — что Им получено. Получена Им полнота Божественной Жизни. И именно она передается Христом людям.
Даже власть Суда, от Отца данная Сыну, передается Им апостолам (1 Кор. 6, 2−3). Даже знание Непостижимого Отца передается от Сына тем, «кому Сын хочет открыть». Свои отношения с Отцом Христос хочет ввести в мир людей:"Как и Мы" («Отче Святый! соблюди их,…чтобы они были едино, как и Мы… Да будут все едино, как Ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе, так и они да будут в Нас едино» — Ин. 17, 11, 21). Люди должны не просто узнать то, что известно Христу. Люди должны стать тем, чем был и есть Христос: «Они — как и Я» («Они не от мира, как и Я не от мира» — Ин. 17, 16). «И славу, которую Ты дал Мне, Я дал им» (Ин. 17, 22). Слава (теофания) на библейском языке — это не «известность» и не «популярность». Это проявление Божия Присутствия. Как очевидно присутствие Бога в Сыне Божием, так же ощутимо это Присутствие должно просиять и в Его учениках. Наконец, величайшая из Божиих энергий, имя которой в сознании христиан даже стало синонимом слова Бог — любовь, — включается в акт передачи от Отца через Сына к апостолам: «Любовь, которою Ты возлюбил Меня, в них будет, и Я в них» (Ин. 17, 26).
То, что подлежит передаче, что наследуется христианами от Христа и передается из поколения в поколение — это и есть Предание. Но если вопрос о том, что Христос передал людям, нельзя обсуждать без предварительного уяснения вопроса о том, что Христос прежде принял от Отца, — значит, вопрос о Предании надо ставить в контексте триадологии (триадология — учение о Боге как Троице).
Предание зарождается в Троице. Предание начинается — от Отца к Сыну [ 1 ]. И далее Предание водопадом ниспадает на землю с Неба — от Отца Христом. «Как послал Меня Отец, так и Я посылаю вас» (Ин. 20,21).
То, что Христос получил от Отца — Он дал апостолам, а те передали Церкви. Св. Ириней (II в.) и Тертуллиан (III в.) говорили о Предании: это то, что Церковь от апостолов, апостолы от Христа, а Христос от Бога восприняли [ 2i ]. И когда я читаю у Карла Барта, что «вся жизнь Церкви необходима лишь для осуществления того, что мы назвали вестническим служением Церкви, для kerygma, то я лишь поражаюсь этим нечувствием к онтологической глубине христианства. Если Барт прав, то Христос — Ангел, вестник, а никак не «Единородный Сын, Сущий в лоне Отчем». Ибо зачем Главе Церкви пребывать столь существенным образом соединенным с бытием Отца, если задача Церкви сводится к информированию?
Вновь и вновь повторю: экклезиология (учение о Церкви) должна прямо уходить в выси триадологии (учение о Троице). Церковь несет и дарит людям то, что ей вручили апостолы. Апостолы могли вручить Церкви лишь то, что передал им Спаситель. Христос же пришел в мир для того, чтобы передать людям то, что Он Сам принял от Отца. Поэтому вопрос о том, что Церковь в истории может дать человеку, — это вопрос о том, что Сын воспринял от Отца в вечности.
Отец предает полноту Своей Божественности Христу; Христос вручает Свою жизнь людям. Как во Христе «обитала вся полнота Божества телесно» (Кол. 2, 9) — так и людям должна быть передана возможность стать «причастниками Божеского естества» (2 Пет. 1, 4). Согласно торжественному заверению апостола Павла, от этой любви Божией, дарованной во Христе, нас не может отлучить ничто (см.: Рим. 8, 39). Но любовь Христа к людям, как мы видели из только что приведенных слов Христа, означает пребывание самого Христа в человеке. Значит — ничто не может отделить христианина от Христа: «ни настоящее, ни будущее». Ни даже сам факт Вознесения Спасителя.
Однако — как Спаситель вручает Свою Богосыновнюю Жизнь людям? Здесь нет торжественных деклараций о делегировании неких полномочий. Новый Завет — не нотариальный документ, юридически фиксирующий усыновление найденыша. Христос вверяет людям полноту Своей жизни. Но вверение означает и выдачу, отказ от полновесного контроля со стороны «заимодавца"… И в русском, и в греческом, и в латинском языках «предать» означает и передать, и выдать… Предание — предательство (например, в латинском тексте Лк. 20, 20: traderent illum — «да предаст себя»), выдача, беззащитность. Бог выступает из Своей недоступности и всемогущества и приемлет плоть наших страданий. Предание — это завещание, отдание права собственности. Вот содержание христианского Предания: «Я отдаю жизнь Мою, чтобы опять принять ее. Никто не отнимает ее у Меня» (Ин. 10, 17- 18). Саму притчу о человеке, раздавшем при своем отъезде таланты, Христос рассказал, отправляясь в Свое последнее, крестное и смертное странствие.
Сын Человеческий предается в руки грешников — для их же спасения. Предание — это дар, и это — жертва. Так мы прикасаемся к главной тайне христианства: Предание как тайна крестной любви… Если Христос Себя не выдаст на смерть — люди ничего не смогут принять. Христос разносит Себя и раздает. Но нельзя забывать, что всюду, где Христос «раздает Свое Тело» — Он «преломляет» Его. Вечеря любви не случайно соседствует с Голгофским Крестом. Предание совершается ради любимых.
«Потому любит Меня Отец, что Я отдаю жизнь Мою, чтобы опять принять ее. Никто не отнимает ее у Меня, но Я Сам отдаю ее….Сию заповедь получил Я от Отца Моего» (Ин. 10, 17−18). Кому отдает Свою жизнь Христос и зачем? Только Отцу («В руки Твои предаю Дух Мой»)? Только палачам? Его Жертва есть просто отказ, есть только негатив, окрадывание, умаление жизни? Или это есть еще и дарение, и та жизнь, которую отдает Христос, кем-то приемлется?
Для православного сознания очевидно, что прежде всего Христос дарит Себя нам: «Так как распятие совершено за любимых, то Христос называет его славою» (см.: Ин. 7, 39) (св. Иоанн Златоуст [ 3i ]). «Мы не должны ничего ставить выше Христа, так как и Он выше нас ничего не ставил» (св. Киприан Карфагенский [ 4i ]). Любовь Христова жертвует себя любимым, то есть — людям.
Символом жизни в Библии является кровь. Христос не просто изливает Свою кровь. Кровь Христа не просто впитывается камнями Голгофы. Кровь Христа не просто исторгается из Него насилием палачей. Он Сам открывает источники Своей Крови. И собирает ее в Чашу (парадоксальным образом — еще до Распятия). И эту Чашу Крови Он предлагает — кому? Свою изливаемую Кровь Христос предлагает испить не сатане, не палачам и не Богу Отцу. Он предлагает, чтобы апостолы приняли ее в себя. «Не могли бы мы пить и Крови Христовой, если бы Христос не был прежде истоптан и выжат», — пишет в III веке св. Киприан Карфагенский (Письмо 63. К Цецилию о таинстве чаши Господней [ 5i ]), приводя пророческий текст: «От чего же одеяние Твое красно, и ризы у Тебя, как у топтавшего в точиле?» (Ис. 63, 2).
Итак, Христос отдает людям Самого Себя, Свою жизнь. Но если это так, то и люди должны принять от Христа именно то, что Христос им передал. Не Его слова и не слова о Нем, а Его Самого, Его Жизнь.
Ведь в этом и состоит главный смысл религиозной истории: мир оказался оторван от Бога, и в этой своей оторванности он начал задыхаться, болеть, умирать. Чтобы насытить этот умирающий мир энергиями жизни, надо не просто с Небес провозгласить ему прощение. Водолаза, который задыхается из-за того, что по ошибке сам перерезал себе шланг с подачей воздуха, не спасут слова капитана: «Я прощаю тебе порчу государственного имущества!» [ 2 ]. Нужно, чтобы Дух Жизни вновь был посреди нас и в нас. Бог должен быть с нами и после Вознесения. Мир истории не должен быть изолирован от Вечного круга бытия.
Поэтому Православие убеждено, что Христос оставил не добрую память о Себе, но Самого Себя. Он не уходил. Его Вознесение не обеднило человеческую жизнь, а обогатило нас: ибо Вознесшийся Христос от Престола Отца посылает нам Свой Дух, Который возвращает нам и Тело Христово.
Христианство онтологично. Онтологическим мы назовем акт, соединяющий два уровня бытия (вообще онтология — «учение о бытии»). Ядерный взрыв — не онтологический процесс, а вот когда моя мысль поднимает мою руку, то есть, говоря языком Декарта, субстанция мыслящая воздействует на субстанцию протяженную — это уже онтология. Важнейшие же уровни христианской онтологии — Творец и тварь. Так вот, суть христианства в том, что «Бог, избравший меня… и призвавший благодатью Своею, благоволил открыть во мне Сына Своего» (Гал. 1, 15−16). О том же говорит и св. Григорий Нисский в своем толковании на Песнь Песней: когда происходит истинная встреча человеческой души (Невесты) и Христа (Жениха) — «начинается взаимное перехождение одного в другое, и Бог бывает в душе, и душа также переселяется в Бога. Невеста достигла, кажется, самого верха в надежде благ, ибо что выше сего — пребывать в самом Любимом и в себя восприять Любимого?» [ 6i ].
В христианстве Бог дает людям Свою вечность. И поэтому христианское Предание — это поистине «традиция бессмертия» [ 3 ].
«Без Меня не можете делать ничего» (Ин. 15, 5), — говорит Христос. Он не говорит, что «вы не сможете что-либо доброго сделать без консультации с книгами моих апостолов». Он говорит: «без Меня». Значит, чтобы христиане хоть что-то смогли изменить в мире — с ними должен быть и действовать Христос. Значит, чтобы быть христианином, надо иметь в своей жизни нечто иное, чем Писание. Надо иметь в себе святыню большую, чем Писание. Наличие Библии в доме не гарантирует успеха. Есть еще нечто, в отсутствие чего мы не сможем «творити ничесоже».
Странно, что когда на диспутах я пристаю к протестантам с вопросом «что же нам оставил Христос» — они упорно час за часом твердят: «Библию, Библию, Библию…». Понятно, это основной постулат протестантизма: sola Scriptura. Только Библия является источником познания Бога. Никакие человеческие «предания» не могут дополнять или изменять Слово Божие… Но можно ли тезис, рожденный в совершенно определенной полемике (в полемике первых протестантов против католичества), считать универсальной формулой христианства? Не слишком ли много оставляет за своими рамками эта торжественная и красивая формула: «только Писание»?
А ведь достаточно хоть немного задуматься, что бы выйти за пределы своего протестантского катехизиса и ответить на мой вопрос: «Христос оставил нам Духа Святого»; вспомним будущее время в обещании Христа: «Дух Святый, Которого пошлет Отец во имя Мое, научит вас всему и напомнит вам все, что Я говорил вам» (Ин. 14, 26). Когда апостолы под воздействием Духа «вспомнили» и записали слышанное от Христа — неужто и Утешитель покинул их, однажды уже осиротевших в Вознесении? Бог пришел, к людям, чтобы отныне быть неразлучным с ними.
По слову ап. Павла, «никто не может положить другого основания, кроме положенного, которое есть Иисус Христос» (1 Кор. 3, II). Основание Церкви и христианской жизни — Христос, а не Библия. Протестанты не без основания отмечали, что некоторые стороны церковных преданий при чрезмерной увлеченности ими могут заслонить собою живого Христа [ 4 ]. Но не произошло ли с самим протестантством чего-то подобного? Не заслонила ли Библия им живого Христа? Написано же в баптистском учебнике догматики: «Священное Писание достаточно для полноты духовной жизни человека» [ 7i ]. Мне всегда казалось, что для полноты духовной жизни нужен Сам Бог, а не слово о Нем. Или, например, говорит адвентистская книжка: «Служение учения Церкви не имеет права основываться ни на чем ином, кроме как на Библии» [ 8i ]. Но разве не мертво слово, которое зиждется не на живом сердечном опыте, а на цитатах?
Есть ли Писание единственная форма присутствия Христа в Церкви, в людях, в истории? Что толкуют подлинно христианские богословы? Писание — или Опыт? Экзегетами чего они являются? Текста или сердечной глубины, обновленной Христом в них самих? Только ли услышанное обречены пересказывать век за веком поколения проповедников? При каждом пересказе Весть все более будет стираться…
Или же есть источник обновления Проповеди? Если есть — то где? Что вновь и вновь зажигает сердце? Ответ один: Дух. Значит, чтобы апостольская проповедь — даже в том виде, в каком она записана в книгах Нового Завета — вновь и вновь звучала, апостолы должны были оставлять в учениках нечто некнижное: Дух и Радость Христову.
Не надо делать Христа пленником Его же собственной Книги. Протестантский принцип «sola Scriptura» замыкает уста Христу и говорит Ему точь-в-точь как Великий Инквизитор у Достоевского: «Не отвечай, молчи. Да и что бы Ты мог сказать? Да Ты и права не имеешь ничего прибавлять к тому, что уже сказано Тобой прежде. Зачем же Ты пришел нам мешать?» А если Христос хочет говорить не только апостолам? Если Он желает касаться и воспламенять сердца и других людей?
О щущение свободы Бога, которая не скована ничем, и ощущение Его любящей близости к людям породили очень непротестантские слова св. Иоанна Златоуста, которыми он начинает свое толкование Евангелия от Матфея: «По-настоящему, нам не следовало бы иметь и нужды в помощи Писания, а надлежало бы вести жизнь столь чистую, чтобы вместо книг служила нашим душам благодать Духа, и чтобы как те исписаны чернилами, так и наши сердца были исписаны Духом» [ 9i ].
Евангелие — путь ко Христу. Но путь и цель не стоит отождествлять. Реальность, возвещаемая свидетельством Писания, превосходит все свидетельства. Христос выше Евангелия, и Он может действовать в людях не только через посредство Своей Книги.
Чтобы человек мог приступить к толкованию Библии, опыт внебиблейского прикосновения к Истине уже должен у него быть. «Душевный человек не принимает того, что от Духа Божия,…и не может разуметь….Но духовный судит о всем… Ибо кто познал ум Господень? А мы имеем ум Христов» (1 Кор. 2, 14−16). Библия Боговдохновенна — значит, понять ее и расслышать ее основную весть о Слове, ставшем плотью, о Любви Отца, явленной в Сыне, может лишь человек, уже коснувшийся Духа.
Чтобы понять сказанное — человек должен уже прикоснуться к Несказанному. А Оно-то уж точно не может быть вмещено в страницы текста. Поскольку Молчание первичнее речи, опыт Прикосновения, опыт того понимания, которое уже гото во вот-вот родиться, — первичнее чтения Книги.
Читающий должен получить доступ к тому же Источнику, что и священнописатель, — лишь тогда он поймет, о чем идет речь. Заключен ли этот Источник в евангельском тексте? Если Евангелие само по себе способно гарантировать адекватность и богопросвещенность своего понимания, то перед нами некое особое таинство Воплощения Слова не в человека, а в книгу, некая магия самостоятельно живущего текста, который сам из себя способен творить чудеса. Как католический священник совершает таинства сам, в силу данных ему властных полномочий — так и Евангелие в протестантском понимании оказывается самостоятельным подателем благодати веры, которому живое дыхание Бога уже и не очень-то нужно [ 5 ]. Православное богословие, однако, утверждает, что Таинства свершает не священник, а Сам Бог (священнослужитель лишь служит Таинству), — и так же православие мыслит о таинстве чтения Евангелия: лишь с Богом можно познавать Божие. Прежде чтения евангельской странички мы молимся Богу — «о еже услышати нам Святаго Евангелия чтение», молимся не о лучшей акустике, а о ниспослании нам дара верного понимания, верной герменевтики текста.
А это означает, что должен быть некий путь рождения в человеке того духовного опыта, который только и откроет ему глаза на смысл Благой Вести. А путь к пониманию текста сам текстом быть не может. Если Писание Боговдохновенно, то только Дух Святый обладает герменевтическим ключом. И это Предание Духа происходит по внетекстуальным каналам: как опыт, как ощущение.
«Разумеешь ли, что читаешь? — спросил Филипп эфиопского евнуха. Он сказал: как могу разуметь, если кто не наставит меня» (Деян. 8, 30−31). Именно Дух заставляет нас исповедовать Иисуса Господом (см.:1 Кор. 12, 3) и открывает ум к разумению того текста, что написан был при участии Духа.
Писание содержит все знания, необходимые ддя нашего спасения, но оно недостаточно для того, чтобы мы восприняли, верно истолковали и верно применили к своей жизни эти знания, таящиеся в нем. Писание должно читаться через дар того же Духа, Который вдохновил сами Писания. Дух внес смысл в человеческое слово. Кто же может вынести этот смысл из слов и донести их до сердца читающего человека? Бог дает постижение Своего Слова. Благодаря новому действию Бога мы познаем смысл Его Откровения. Так были открыты глаза эммауским путникам и на Христа, и на смысл Моисеева Закона… Иисус Один может снять покрывало с наших глаз, чтобы мы могли понять написанное [ 10i ]. Чтобы понять слово Господа к апостолам, надо почувствовать действие Духа в нас.
В церковном понимании — по справедливому замечанию католического богослова Л. Буйе — «Предание по отношению к Библии не есть некий посторонний элемент, без которого она оставалась бы неполной. Речь идет о том, что Библию нужно вновь ставить — или, вернее, поддерживать, — в ей присущей атмосфере, в ее жизненной среде, в ее первоначальном освящении. Это Библия и ничего кроме Библии, но это — Библия вся целиком, не в букве своей только, но и в Духе, Авторе, непрестанно оживляющем ее чтение. «Где, в самом деле, — спрашивал святой Августин, — найти дух Христов, если не в теле Христовом?» [ 11i ].
Стоит обратить внимание на то, что говорит по этому поводу современный православный библеист прот. Михаил Дронов: «В самом деле, если вместе с Писанием не передать опыт богопознания, то невозможно понять, что написано, потому что написано как раз об этом богопознании. Слепому, если он никогда не имел зрения, невозможно объяснить, что такое «красное» или «зеленое». Все, что написано, обращено к уже имеющемуся опыту, переданному путем Таинств, в которых человек опытно переживает богопознание. В Таинствах передается тот ключ, который откроет смысл на писанного, передается то «подобное», которым человек сможет измерить «подобное» этому в Писании… Особо важно отметить, что это правило веры передается как объективное знание, а не как субъективное ощущение, потому что оно объективно передается в Таинствах Церкви» [ 12i ]. [ 6 ]
Итак, Писание не способно исчерпать жизнь души в Боге. Писание ничего не говорит о том, что человек может спастись через чтение Писания. Даже слова Христа: «Исследуйте Писания, ибо вы думаете чрез них иметь жизнь вечную» (Ин. 5, 39), потом поясняются Им же — что именно должно открыть исследование Писаний: «они говорят обо Мне». Писание — инструмент («через них»), свидетель, дверь. Но оправдывает себя этот инструмент, только если человек примет Того, Кто обращается к нему через посредство Книги. «Жизнь души не обнимается Писанием всецело. Эта жизнь благодатна, а благодать душе подает, конечно, не книга Священного Писания, а Дух Святой, ниспосланный Церкви» [ 13i ].
Писание есть слово Жениха Невесте. Но разве Жених только слово хочет послать Невесте, не желает ли Он и Себя вверить ей? Писания никогда не были единственным источником, через который Церковь познавала Своего Жениха. Скорее Церковь использовала Писания лишь как способ оправдания своей проповеди, проповеди о своем опыте. Место встречи Жениха с Невестой после Вознесения — это и есть Предание.
Писание лишь говорит о Завете, но осуществляет себя этот Завет не в книге, а в Предании, в таинстве обожения. Чтобы плод Христова служения жил с людьми и в людях, исцеляя их, им нужно посылать Святого Духа. Но Дух не посылается без человеческой просьбы. Собственно, это и есть двойное служение Церкви, две стороны Предания: призывание, мольба о Его пришествии — и Его принятие. По замечательному выражению современного румынского богослова свящ. Димитрия Станилое, «Предание — это эпиклеза в широком смысле» [ 14i ]. Это моление Церкви: «ниспошли Духа Твоего Святого на нас», и это ответ Бога на эту мольбу.
Писание — это слово Бога к людям. Но религия — это диалог. И диалог не может совершаться лишь в той среде, где слышится лишь один Голос. Поэтому место диалога Бога и человечества — не Библия, но история.
Присутствие же Христа в истории, вне страниц Библии — это и есть Предание.
Только двуединство Писания и Предания может сохранить и объяснить уникальность христианства. Уникальность его в том, что оно не укладывается в религиоведческое деление религий на «пророческие» и «мистические».
Пророческие религии говорят о том, как Бог открылся некогда в уникальной полноте некоторым собеседникам и обещал им еще большую полноту откровения в будущем, на грани истории. Опыт, характерный для основоположников таких традиций, считается уникальным и не требует соучастия в нем последующих поколений верующих. В истории появляется точка такой напряженности Богообщения, к какой не могут приблизиться все остальные моменты времени. Путь пророка неповторим — потому что пророк не сам нашел возвещаемую им Истину, а был позван Ею, настигнут и иногда даже понужден свидетельствовать о Ней.
Мистические религии, напротив, не делают принципиального различия между опытом первопроходца и опытом тех, кто приобретает его, следуя тем же путем. Путь, однажды обретенный и испробованный, доступен во всей своей полноте для любых времен. Как закон гравитации был всегда, и был не создан Ньютоном, но всего лишь угадан им — так и законы йоги вечны и неизменны. И если Ньютон по отношению к гравитации находится не в более привилегированном положении, чем любой другой человек, то и открыватель той или иной школы йоги никак не привилегирован по отношению к ее принципам по сравнению со всеми своими последователями. Поэтому здесь нет ощущения уникальности времени, ибо ни один момент истории не может претендовать на то, что в нем легче уловим отблеск Вечности, нежели в других исторических моментах.
Христианство же совмещает в себе и ощущение уникальности истории, ощущение неравноценности ее моментов, присущее историческим религиям, и убеждение мистических религий в том, что опыт Богообщения не замкнут в давно ушедшем отрезке истории.
Христианское Писание говорит об уникальном событии Воплощения, земной проповеди и Жертвы Спасителя. Но Писание, возвещая об уникальном и исторически ограниченном событии, не может быть способом, обеспечивающим пребывание Бога с людьми в других моментах истории. Бог может быть с каждым поколением, со всей историей только посредством Предания. «Только через Предание конкретное действие Бога, коснувшееся определенного момента истории, затрагивает всю историю и оказывается действенным для всех последующих времен» [ 15i ].
В этой формуле важны оба акцента: речь идет об уникальном действии Бога, открывшемся в определенном моменте истории. И в то же время плод этого уникального события, то есть новая близость Бога, оказывается доступен в любой последующей точке истории. Христианин, или, скажем иначе, христианский мистик, может коснуться Вечности из любой точки времени.
Но то, что христианство сохраняет верность историческому Откровению, означает, что история не обесценивается. Предание дает людям Живого Бога, но плод этой встречи и свое осмысление ее человек должен проверять единственным мерилом Писания.
Если бы не было Писания — опыт, рождаемый в истории, мог бы давать слишком сильный «фон», заглушающий Голос Жениха. Писание, за фиксировавшее события давно прошедшие и по тому ушедшие из-под нашего контроля и из-под нашей перестроечной страсти, не позволяет настоящему с его сиюминутными «интересами» и пристрастиями бесконтрольно распоряжаться в церковном доме. Писание позволяет прислушиваться не только к настоящему. Древнее Писание избавляет от засилия сегодняшних газет.
Но если бы не было Предания — христианство рабствовало бы прошлому, а не служило бы Вечности. Если бы не было Предания — христианство рабствовало бы букве и не освобождалось бы в Духе.
1. Кстати, хотя бы потому, что Предание начинается как движение от Личности к Личности, если Предание при этом умножает Личности («Единица, искони двинувшись в Двоицу, остановилась в Троице» — св. Григорий Богослов. Творения. Т. 1. С. 414), то совершенно некорректно утверждение критиков христианства, будто жизнь в Традиции нивелирует личность.
2. Подробнее о том, как понимает Православие ситуацию человека в мире, где произошло и грехопадение, и Искупление, см. в главе «Можно ли спастись вне Церкви» в моей книге «Если Бог есть Любовь…»
3. Выражение М. Мамардашвили, кстати сказавшего о духовной традиции: «То, что было философским двигателем моей юности, можно свести к такой идее: Иисус Христос мог родиться сколь угодно много раз, но если в один прекрасный день Он не родится в тебе, ты погиб. Вот образ традиции» — М. Мамардашвили. Мысль под запретом. // Вопросы философии. 1992. N 4. С. 73.
4. Проповеди посвящались, главным образом, таким несерьезным и ненужным делам, как перебиранию четок, почитанию святых, монашеской жизни, паломничествам, правилам о постах, церковным праздникам, братствам и т. д. — Аугсбургское исповедание, Артикул 20. Во обще-то это и не столь уж «несерьезные и ненужные» вещи, но действительно: говорить о них нужно, лишь когда Евангелие уже проповедано и усвоено.
5. По меткому наблюдению новомученика архиеп. Илариона (Троицкого), «из Библии протестанты, взбунтовавшиеся против папы-человека, создали «бумажного папу», и была «последняя лесть горше первыя» (архим. Иларион (Троицкий). Священное Предание и Церковь // Голос Церкви. 1914. N3. С. 14−15
6. Правда, эти слова о. Михаила мне кажутся не вполне согласными с его же утверждением, что «предание есть способ прочтения, истолкования Писаний» (С. 18). Как нельзя сводить христианство к тексту Евангелия, так нельзя и Предание редуцировать к герменевтической школе. Выработка герменевтической традиции и даже благодатная помощь Духа в постижении Писания суть лишь проявления Предания, но они не тождественны «Преданию Таинств», о котором в согласии со св. Василием Великим так же свидетельствует о. Михаил. Отождествление же Апостольского Предания с герменевтикой, заявленное в цитированной фразе о. Михаила, может быть подкреплено авторитетом прот. Георгия Флоровского: «Апостольское Предание, как оно хранилось и понималось в древней Церкви, не было скреплено сводом сложных и обязывающих предложений (то есть не принимало вид логической структуры, текста), оно было, скорее, видением смысла и силы события Откровения, Откровения о Боге, Который действовал и действует» (прот. Георгий Флоровский. Писание и Предание с православной точки зрения. // Вестник Русского Западноевропейского патриаршего экзархата. 1964. N 45. С. 60). И все же мне представляется, что Предание — онтологическая, а не герменевтическая реальность. Точнее — это та онтологическая перемена, которая делает возможной герменевтику, адекватную Писанию.
Источник: Диакон Андрей Кураев Протестантам о православии. М., 2002 г.
