 |
| Православие и Мир | Е. Богушева | 12.05.2007 |
От девяти до сего дня
Новая школа
К концу второго учебного года я стала чувствовать, что сына тяготит его окружение. Общение со сверстниками не соответствовало его внутреннему настрою. Однако быть в изоляции и ни с кем не дружить он также не мог. Дружба же требовала подчиниться тем правилам, по которым жили сверстники — могли сквернословить, драться без особых на то причин, дразнить, придумывать глупые и обидные прозвища, играть в карты и другие азартные игры, «травили» товарищей, многие курили и уже пробовали спиртное, были распространены наркотики, начать принимать которые могли заставить и силой. Сама атмосфера была агрессивной и напряженной: буквально все, и даже девочки, один перед другим старались быть вызывающе-грубыми, развязными, одним словом, «крутыми». Неподчинение этим правилам грозило сыну «народным ополчением» против него, а согласиться с существующим порядком общения он не мог.Видел, что, подчиняясь новоявленным приятелям, грешит, но хотел дружить; чувствовал, что я им недовольна, если он вдруг говорил на жаргоне или стремился следовать всеобщим, не всегда добрым веяниям. Его разрывали противоречия. Сын стал неспокойным. Нужно было что-то менять. Я боялась «потерять» сына. Недалеко от нашего поселка, в тихом и благодатном уголке, в помещении старого Дома отдыха открылась православная школа-пансион. Там стараниями благодетелей и меценатов были созданы замечательные условия для жизни и воспитания детей: постоянное присутствие священства, уютная и красивая обстановка, теплое отношение, хорошие педагоги и воспитатели. Детки носили школьную форму: девочки платьица и фартуки, а мальчики — строгие черные кители с белыми подворотничками. Там было спокойно, поскольку территория пансиона была огорожена и дети не могли свободно гулять по улицам близлежащего поселка и впитывать негативные мысли и слова от общения с неправославными и неверующими людьми. Я стала хлопотать о переводе сына в это православное учебное заведение. Получилось не сразу. Только к концу третьего класса нас согласились протестировать в новой школе.
Сын с тестом справился успешно, знания у него были неплохие, и вскоре ему предстояло пройти так называемый период адаптации в новой школе. Все дело в том, что большинство детей жило в школе на режиме пансиона: они приезжали в воскресенье вечером и вечером в пятницу на следующей неделе разъезжались по домам. Мальчик, привыкший находиться дома рядом с мамой, которая всегда готова придти на помощь, поддержать и утешить, конечно же, нуждался в том, чтобы пройти своего рода проверку на «совместимость» с новыми людьми и условиями практически самостоятельной жизни. До волнующего дня оставалось каких-то две недели.
Я потихоньку готовила документы для перевода, готовила ребенка. Ему понравилось новое место. Понравилась школа, где было тихо и спокойно, понравились дети: каждый улыбался нам и здоровался с нами, понравились спальные корпуса и комнаты, в которых жили мальчики (отдельно от девочек), понравилась прилегающая территория: лес, речка, чистые и ухоженные дорожки, спортивные сооружения и корты. Он боялся только одного: не справиться без меня. Я подбадривала его, говорила, что он у меня умница и все у него получится, Господь поможет. Но и сама боялась того же.
Известие о том, что Илья переходит учиться новую, православную школу, вызвало у бывших одноклассников сына неожиданную arpecсию. Начался поток издевок и насмешек. И это как-то подхлестнуло сына. Он перестал бояться новой школы и мечтал лишь о том, чтобы поскорее туда перейти. Метаморфоза, приключившаяся с его одноклассниками, что-то перевернула в нем. Дело в том, что со всеми детьми в классе он сумел найти общий язык, и у него не было врагов среди соучеников. Мальчики и девочки охотно играли с ним, приходили к нам в гости, ходил гостить к приятелям и Илья. Трудности, возникшие было на первых порах общения, быстро были преодолены, и как будто все шло тихо и гладко. И вдруг все, кто до сей поры относился к сыну лояльно, ополчились против него с непонятной злостью. Мальчик был удивлен. Он говорил мне, что думал: они друзья, а оказалось, что даже тот, кто был наиболее близок с ним, — «и ты, Брут…». Сын не хотел идти в прежнюю школу ни под каким предлогом. Еле-еле уговорила его дотерпеть. Каждое утро он шел в класс, как на эшафот, с причитаниями и рыданиями. Но, с Божьей помощью, дотерпел и доучился.
Я старалась сгладить эти переживания: была весна, только что отпраздновали Светлое Христово Воскресение, погода стояла теплая, и мы paнo начали свои обычные походы в лес: разводили костры, пекли прошлогоднюю картошку, жарили шашлыки. Ездили праздновать его день рождения в Москву, ходили в зоопарк, я старалась как можно больше времени провести с расстроенным мальчиком.
Подошло «огородное» время, и Илья взялся самостоятельно вырастить собственный лук, вскопал грядку, выбрал сорняки и посадил луковки. Насадил цветов. Словом, хоть. что-то да было хорошо. Мы оба ждали того момента, когда можно будет начать ходить в новую школу. И, вот настал долгожданный и волнующий день. Я привезла мальчика на испытательный срок.
Мы намеренно приехали заранее, погуляли в местном лесу, купили мороженого в поселковом ларьке, повспоминали что-то приятное, вспомнили Пасхальный Крестный ход в нашем храме, напитались хорошими впечатлениями и двинулись навстречу неизвестности. Нас встретили тепло: все дети радостно христосовались с нами; а вскоре молодая приятная воспитательница позвала всех играть. В играх участвовали разновозрастные дети: и первоклашки, и девочки-подростки лет по четырнадцать. Играли в «салки», в «цепи-кованые, в «краски», в «садовника», причем с удивившими меня азартом и. воодушевлением (ведь в нашем поселке четырнадцатилетние подростки нередко уже — папы и мамы или активно движутся в этом направлении)! Там были и покалеченные дети, все о них заботились, следя за тем, чтобы они играли осторожно. Я спокойно оставила сына на попечение подъехавшего воспитателя, и они веселой стайкой отправились ужинать и, поцеловав ребенка на прощание, я уехала домой. Конечно же, я волновалась и молилась за него, как-то он справится один, без меня, Но так было нужно. И для меня, а главное — для него. Мальчик мой вернулся домой через неделю.
Мы вместе с ним ехали домой на школьном автобусе. Была середина мая, недавно прошел День Победы. Всю дорогу ребятишки самозабвенно пели патриотические «военные» песни. Сын рассказал, что к ним на праздник приезжали ветераны Великой Отечественной войны и молодые солдаты из военной части. Привозили полевую кухню, кормили детей солдатской кашей из котелков, стреляли из автоматов холостыми патронами. Вся школа ездили на панихиду к памятнику погибшим героям. Мой сын был потрясен теми документальными фильмами о Великой Отечественной, которые им были показаны в школе. Он стал с гордостью говорить мне, что он — правнук погибшего на войне офицера, стал интересоваться судьбой погибшего прадеда, рассматривать его письма с фронта (у нас сохранилось несколько писем).
Я не узнала своего ребенка. Это был совсем другой человек. Он всегда был хорошим мальчиком, но теперь это был спокойный и уравновешенный парень. С ним не нужно было препираться, чтобы он сделал то-то и так-то, поскольку теперь он исполнял все просимое с первого раза и с большой готовностью. Кроме прочего, он все время, пел Пасхальный канон, шептал утренние и вечерние молитвы. Играет — и поет, рисует — и поет, собирается на улицу и тихонько шепчет «Царю Небесный». Причем не намеренно, а как бы вслед за тем, что звучит внутри него.
От новых педагога и воспитателя я узнала, что Илья прекрасно уживается со своими товарищами по классу и по комнате. Правда, возникли сложности: привычка писать в тетрадях, «как курица лапой», сказалась на отметках. То, что в прежней школе оценивалось на «отлично», из-за неаккуратных записей теперь могло оцениваться только в три балла. Но год он закончил хорошо, почти на одни «пятерки». Впереди — пятый класс, опять новый педагог, кабинетная система обучения, учителя-предметники. Начальная школа устроила своим выпускникам грандиозные проводы. С ребятами целый день занимались воспитатели и учителя, играли, дарили подарки, все их поздравляли, устраивали конкурсы и состязания, а под вечер был прощальный костер с первой их учительницей, родителями и родственниками детей. Пели песни, загадывали загадки, жарили сардельки на огне, рассказывали смешные истории, вспоминали первые три года учебы, возились с утра и почти дотемна. А потом все разъехались на каникулы.
Сын с нетерпением ждал начала, учебного года. Он добросовестно перечитал всю заданную на лето литературу, тормошил меня, чтобы я помогала искать ему нужные книги; а после мы часто обсуждали прочитанное. Надо сказать, что он не очень любил читать. Впрочем, почти все современные дети отдают предпочтение телевизору. Но в новой школе порядки были особые. Там принято было слушаться воспитателя беспрекословно. И если была дождливая погода, то наставники вели своих подопечных не на улицу, а в читальный зал. А там, хочешь — не хочешь, но читать приходилось. Воспитатели не давали мальчикам слоняться без дела, а если кому-то не нравилась выбранная книга, то в библиотеке всегда можно было обменять ее на другую, более привлекательную.
Илья до каникул успел прочитать многое и, похоже, почувствовал вкус к чтению. До каникул ребята успели побывать в Свято-Троицкой Сергиевой Лавре, в монастырях Москвы, Илья навез оттуда святынек: камушек-с Данилова подворья, бутылочку с освященной водой от мощей Патриарха Тихона, иконочки и крестик от Преподобного Сергия. У братьев-монахов навыпрашивал ладана, привез и целых свечек, и огарочков и целыми днями рассматривал свои сокровища, звал меня и бабушку и рассказывал, что и откуда он привез. С удивлением и благоговейным восторгом говорил, что, когда прикладывался к мощам Преподобного Сергия Радонежского, то почувствовал, что сквозь стекло на него пахнуло теплом: «Мамочка, так он — живой?!» Тут же вспыхнула страсть к собиранию икон. С каждой службы в нашем храме он приносил домой по иконе, выпрашивал у меня деньги на новые и умолял: «Ну, мамочка, ну, любимая, ну, давай купим этого Спаса (Михаила Архангела, Матушку Божью или другой образ), у нас таких еще нет! Будут у нас денежки на хлеб, не бойся, что не будет, Господь управит. Давай купим иконочку, ну, пожалуйста»!
Да не боялась я остаться без хлеба насущного, боялась, что почитание икон может превратиться в некое подобие коллекционирования. Но нет. У моего сына на всякий житейский случай было по иконе. Он знал святых угодников Божьих, которые могут помочь в той или иной ситуации, и мне доводилось подглядеть, как он, уединившись, молится, обращаясь к образу святого на иконе. Тогда мне стало ясно, что, если сын «запирается» на время молитвы, значит, у него происходит в душе такое, что не зависит от нашего общения с ним. Это раньше можно было научить его чувствовать то, что необходимо чувствовать. Теперь же он чувствовал и осмыслял кое-что сам. Сын стал рассказывать мне о тех чудесах святых угодников Божиих, рассказы о которых пользовались огромным интересом среди ребят в новой школе.
Конечно же, он обращался ко мне с вопросами и просьбами, за разъяснениями и советами, однако вопросы становились все сложнее, и я все чаще стала отправлять сына за советом и благословением к батюшке. Он так и делал.
Пятый класс сын закончил так же успешно, как и третий. Однако тут выяснился его подход к обучению, Он «почивал на лаврах» большую часть учебной четверти. А под конец, когда понимал, что по некоторым предметам намечаются только удовлетворительные отметки, начиналась «гонка», отметки срочно вытягивались и исправлялись. Он напрягался изо всех сил, но к концу четверти оценки были положительными.
Я объяснила мальчику, что на данном этапе учеба — это так же его послушание и служение Богу. Он же учился так, что старался как бы отделаться от уроков поскорее и заняться чем-то более привлекательным для себя. Объяснила: что же получится, если все будут относиться к своему послушанию халатно: батюшка в алтаре, я дома, врачи и учителя на работе? Если все начнут делать только то, что им нравится? Я, например, поеду путешествовать, бабушка сядет читать книжки, и все подряд займутся любимыми делами? Что тогда? Мир просто погибнет. Как будто бы согласился, но… Сын мой учится уже в седьмом классе, а стиль учения все тот же. Но есть и свои плюсы: в новой школе ребята готовят домашние задания самостоятельно, и учителя не уходят домой до тех пор, пока не окончится время, отведенное детям на самоподготовку. Дети в любой момент могут обратитъся к каждому педагогу за разъяснением непонятого, им никто не отказывает в этом. Хочу сказать, что я до последнего времени никогда (практически никогда) не контролировала процесс подготовки ребенка к предстоящим занятиям. То есть не сидела рядом с ним в то время, когда он готовил уроки.
У сына был всегда образцовый порядок в пенале, сложены все книги и приготовлены все домашние задания. Я могла просмотреть тетради, дневник, выборочно поспрашивать его, притворяясь незнающий, по тому или другому предмету. Старалась образовать его дополнительно. Показывала решения задач различными способами, играла в игры по русскому языку и литературе, по географии (например, кто больше придумает синонимов к какому-либо слову; в «города», в составление многих слов из букв одного на результат) рассказывала интересные научные факты, историю тех или иных открытий или наук. В школе стало ясном, что мой ребенок — гуманитарий. Он, например, мог писать сочинения по литературе в стихах, хотя и рифмы были простейшими; типа «всегда — никогда».
Сейчас я помогаю ему с уроками. Но трудимся мы вместе. Я подбираю материал, а он, руководствуясь подбором, решает, что он использует в своей работе. Учу его выполнять работы аккуратно, ведь если он неопрятен в работе, то это явное неуважение и к себе, и к педагогу, при неаккуратном обращении с заданием нечего и рассчитывать на хорошую отметку. Кроме того, выяснилось, что сын страшно нервничает перед каждой контрольной работой. Почему? Ведь в них нет ничего такого, чего бы они не знали или не проходили. Соглашается, но продолжает волноваться. На контрольные носит иконы, молится.
Но невнимателен, торопится все решить правильно, не просчитывает до конца ход мыслей и в итоге зарабатывает неизменные три балла. Пока сражаемся сами с собой. Всегда подбадриваю его, говорю, что я им горжусь, что он у меня умница и с Божьей помощью, с заступничеством Преподобного Сергия Радонежского сможет всё преодолеть.
Недавно появилось очередное «новшество»: стал сердиться по поводу того, что педагоги якобы несправедливы к нему, кому-то за такие же ошибки ставят более высокие отметки. На это я ему неизменно отвечаю, что если такое на самом деле и происходит, то на благо ему.
Таким именно образом учителя воспитывают в тебе, мой мальчик, «спортивную злость» и желание непременно доказать, прежде всего, самому себе, что ты способен на большее. Так что, если и посылает тебе Господь такое испытание (то есть, если и на самом деле кто-то из учителей несправедлив к тебе, в чем лично я сомневаюсь), то это все равно пойдет тебе во благо, поскольку ты будешь стараться и выучишь положенный урок как можно лучше. Но как ты можешь подозревать человека в недобром отношении к тебе? Ведь это непростительно. Я не ругала и не ругаю его за посредственные оценки.
Когда речь заходит об успеваемости, то я обычно говорю сыну, что учится он не для меня, не для педагога, не для бабушки или еще кого-то, но только сам для себя. Как таковое, нам его учение не нужно. Мы уже отучились свое. А вот придет он поступать в семинарию, например, а в аттестате одни «тройки». Кому он докажет, что это не незнание, а гипотетическая предвзятость учителей? Поэтому-то мы его хоть не порицаем за случающиеся «тройки», но понуждаем к тому, что лучше бы их не иметь. Как в той древней латинской поговорке: «Мы учимся не для школы, а для жизни».
Изучение новых дисциплин в классах средней школы дает нам повод поговорить о Всех могуществе и Премудрости Божией. Как сложно, но в то же время премудро и превосходно, величественно и красиво устроен мир! Соединяются ли атомы в молекулы, ползет ли амеба по субстрату, цветут ли цветы — во всем усматривается Любовь Господня к сотворенному Им миру. Все Господь устроил заботливо и премудро, все сделал для блага человека: и леса, полные грибов, цветов, птичьих трелей и сладких ягод, и реки с прохладною свежею водою и увлекательной рыбалкой, лета и зимы, весны и осени, и церковные праздники — вот сколько у человека радости! И чем дальше живешь, чем дальше познаешь мир — тем сильнее поражаешься Величию Божию.
Окружающая среда
Моему ребенку несказанно повезло: Господь даровал ему возможность учиться в удивительной школе, где православные педагоги, воспитатели, постоянное общение со священством. Дети выполняют вечернее и утреннее молитвенное правило, соблюдают все посты, участвуют в Божественной литургии, исповедуются и причащаются. В школе никто не сквернословит, не курит, не приветствуются там и занятия единоборствами, хотя спортом занимаются достаточно серьезно: есть плавательный бассейн, корты, зимой — каток и лыжня, курсы выживания, спортивного ориентирования на местности. Дети заботятся о младших и недужных, самостоятельно обслуживают себя: убирают в спальнях, накрывают в столовой столы. Словом, обстановка благоприятная.Однако дети воспитываются в этой школе, увы, не с самого рождения, а пришли в нее из обычных детских садов и светских школ, где по-прежнему царят стадные инстинкты нашего жестокого времени. Безусловно, ребята стараются жить по-христиански. Но нет-нет да всплывет что-нибудь отрицательное из «прошлой жизни», вдруг примутся обзывать, дразнить, пытаются затеять драки или возьмутся досаждать кому-нибудь одному всей компанией. Иногда случается так, что под общее подшучивание попадает Илья.
Тут сразу же возвращается «память прошлого» и сын мой начинает вынашивать планы мести. И все возвращается на круги своя: он сердится и обижается, я умиряю. Советую ему не обращать внимания; Ведь он христианин, ему надлежит молиться за обидящих. Говорю (всегда тихо: и спокойно), что ненависть и злость в нем (как и в обидчиках) возбуждает дьявол, стараясь погубить их души. Ведь за то, что он кого-то обозвал, придется каяться, ибо глупыми прозвищами оскорбляется и Ангел-хранитель человека, и его Небесный покровитель. В конце концов, прошу не уподобляться обидчикам в их стремлении доставить человеку душевную муку, этим оскорбляешь Самого Христа, ибо Он претерпел муки и смерть для того, чтобы каждый человек не знал мучений, а тот, кто причиняет брату своему боль, почти что убивает его. Не всегда, но до сына это доходит. Кажется даже, что теперь в отношении обидчиков, если таковые обретаются, мой мальчик стал гораздо сдержаннее; Даст Бог, и совсем поумнеет.
Еще в прежней школе сыну приходилось общаться с детьми-сиротами и инвалидами. Контакты не всегда были благотворными. Хуже всего было то, что сиротами оказывались девочки из неблагополучных семей (где кто-либо уже умер, а второй родитель или сильно пил, или пребывал в «местах не столь отдаленных). Девчонки были задиристыми и конфликтными, не боялись никого и ничего, для школы они были просто какой-то напастью, с ними не было никакого сладу. Илья долгое время сражался с одной из таких «разбойниц», приходил домой побитый ею и с мстительным настроем. Все спрашивал с негодованием, ну, почему она такая. Что с ней делать?
Я сказала сыну, что эта девочка злая и неуемная оттого, что, возможно, ее никто не любил: мама ее бросила, папа вообще неизвестно где, а у бабушки и своих хлопот полон рот, она еще не на пенсии и продолжает работать. Вот Маша и не умеет любить, но ее нужно и возможно научить дружеским отношениям. Спросила у сына, празднует ли Маша свои дни рождения, дарят ли ей подарки, ласков ли кто с ней? Кто-нибудь сказал ей хоть одно доброе слово? Конечно же, она «вредная, и ничего не понимает», а ты представь себе, сынок, если бы (не дай Бог) у тебя была такая ситуация? Ты смог бы быть добрым? У тебя есть бабушка, есть мама; ты прибегаешь к ним и за защитой, и за советом, а у Маши практически нет никого. Она сама себя вынуждена защищать. Вот и вредничает, и дерется: как та маленькая собачка, что лает не от злости, а от страха, чтобы ее боялись и не трогали. Просила сына быть с Машей мягче и добрее. Пусть она злится и ссорится, а ты не поддавайся.
Он попытался, и с Машей они сдружились, сын даже несколько раз приводил ее в церковь. А когда все одноклассники ополчились на сына при переходе его в новую школу, то только одна Маша-разбойница не принимала участия в общей сваре и пыталась вступиться за Илью. Правда, потом между ними случалось всякое, и ссоры, и недоразумения, но что-то хранит их обоих от нанесения друг другу глубоких душевных ран.
Есть сироты и инвалиды и в новой школе, К инвалидам отношение у детей трепетное, все стараются им помочь, берегут их, дружат и играют с ними, заботятся о них. Внешний дефект — вещь наглядная, всегда можно представить себе, что какой-нибудь нелепый случай может сыграть и с тобою такую же злую шутку.
Но кто измерил чувства человека, который потерял мать, отца или же обоих родителей? Кто видит его плачущее сердце и тоскующую душу? Взрослые и то не всегда могут осознать такое, что же говорить о детях. Точно такие же мальчики, с руками, ногами живут рядом, играют, учатся. И как будто бы у них все, как у всех, поэтому с ними и обращаются, как с «нормальными» детьми, а не как с подранками. Мой сын рассказывал мне о своих товарищах по корпусу, и я знала о судьбе многих детей, знала и о сиротах. Он говорил о тех подшучиваниях над ребятами, которые всех забавляют.
Детки-то у нас наблюдательные и остроумные. Быстренько отыскивают какое-либо отличие или нестандартность в товарище — вот и повод для всеобщей «радости». Как будто бы все совершенно безобидно. Подшучивают надо всеми, поддразнивают каждого. И вот однажды сын рассказывает мне об очередной забаве, вроде бы и безобидной, но центром забавы, к ужасу моему, оказался мальчик, чья мать умерла всего несколько месяцев назад после тяжкой болезни и фактически на глазах своего девятилетнего ребенка. Я попросила сына оставить в покое сироту и, по возможности, не давать другим мальчикам подшучивать над ним. Согласился. Но все же над сиротами продолжали подшучивать, и сын периодически, со смехом, рассказывал мне об этих шутках.
И как-то раз я не выдержала. После одного такого повествования, по дороге в храм, я сказала сыну, что коль скоро моими словами о том, что сирот обижать нельзя, он вразумиться не может, то Господь вразумит его иначе: догадайся сам, каким образом. Написано в Писании: не обижать вдов и сирот, это заповедь Божия, Ибо Сам Бог презирает сирот и вдов и заступается за них. Хочешь попробовать противостать? Хочешь почувствовать, каково быть сиротой? Хочешь узнать, каково бывает, когда и без того больно, одиноко, горько и тяжко, а тут находятся такие вот «шутники», хочешь Это узнать? Поверь, тебя вразумят. Может быть, кое-кто и скажет мне, что это жестоко. Но ведь это правда. После такого внушения сын мой не принимал участия в подтруниваниях над сиротами и начал за них вступаться. Более того, вокруг него сплотились и другие, вместе они дают отпор обидчикам и без того обездоленных детей.
Клички, прозвища, дразнилки
Пока сын был мал, такой проблемы не стояло. Началось все со школы, причем безудержно. Рассказывая о новых товарищах, сын стал называть не их имена, а прозвища, которые успели присвоить им их приятели. У кого-то перевиралась фамилия, у кого-то имя, кто-то получил кличку за внешность. Конечно же, я была недовольна таким отношением к товарищам, но старалась действовать мягко: всякий раз я переспрашивала сына, кто такой тот самый мальчик, чью кличку он употребляет в рассказе? Что-то я не припомню в классе мальчика с таким именем или фамилией… Когда же сын с жаром и негодованием на мою «забывчивость» объяснял мне, что на самом деле Лысый — не лысый, а Ваня Иванов, то я говорила, что, исходя из его рассказов, их школа напоминает скоре тюремную камеру, а не школу: у всех были клички.Сын пытался меня просветить — вот такая смешная фамилия, поэтому мальчик (или девочка) теперь так называются. Объясняла ему, что человек не выбирает себе фамилии и не виноват в том, что: кому-то его родовое имя кажется смешным. Не помогало. Я напрямую стала запрещать ребенку употреблять клички, прозвища и дразнилки, ведь при таком отношении он и сам станет объектом нападок. Так и вышло. Его стали дразнить за ношение очков, за легкую косину, за высокий голос, за малый рост, за фамилию. Справиться с обидами не удавалось. Не удавалось и внушить мальчику, что не стоит в ответ на обидное прозвище стараться выдумать что-нибудь еще более обидное. В ответ всегда звучало: «А он.».
В конце-концов, опять вернулись к тому, с чего начали: с имени Небесного Покровителя, с переводов на русский язык имен его друзей и приятелей, к значению фамилий (то есть к тому, от чего была образована та или иная фамилия), к Ангелам-хранителям, к прегрешениям против них, когда человека дразнят. Но все равно было: «А он…».
Тогда я сказала сыну, что ему не должно быть никакого дела до того, как кто-то ведет себя, даже если это касается его лично и непосредственно. Пусть кто-то и делает плохо, это не повод, чтобы вести себя подобным образом. Ведь что на самом деле происходит? Ты обижаешь больнее, если придумываешь более обидное прозвище. К чему стремимся? Быть лучше? Так будь. Тебя обзывают, а ты не обзывай, не успокаиваются — приструни, скажи, что так вести себя недостойно или по-детски. А еще лучше — сам никого не обзывай и не дразни. Не всегда, опять же, но помогает. По крайней мере, дразнилок и обидных прозвищ я довольно долго уже не слышу.
С кличками было иначе. Болезнь переименовывать себя и других началась по приезде домой из православной школы, на очередных каникулах. Вдруг замечаю, что Ваня — уже не Ваня, а Андрей — не Андрей. Более того, нечаянно слышу (а дети по-прежнему часто приходят к нам в дом), как они совещаются в выборе «достойной» клички друг для друга. Нет, это не было игрой «в индейцев». Речь шла о повседневной замене своего имени на кличку. Дети разошлись по домам, а Илья самозабвенно писал на листке бумаги, как теперь кличут его товарищей и его самого.
Я незаметно включилась в его занятие. «О, — говорю, — как интересно! Вы все себе собак завели? А где их содержите?» Нет. Сын пояснил мне, что напротив каждого имени не собаки, а клички приятелей. Тогда я поинтересовалась, что за игра такая, как называется: «собачья стая»? «Свора»? Или еще как? Если у каждого теперь кличка — то, значит, новая игра как-то связана с собачьими ролями. Ах, снова нет. Я очень долго делала вид, что не понимаю, как собачьи клички связаны с именами детей. Сын сердился и негодовал на мою «непонятливость» Я поинтересовалась какая же теперь у него кличка? Такая-то. А почему не Тузик и не Шарик, впрочем, и Джим, и Бим, и Рекс тоже неплохо звучит. Вот, к примеру, нужно будет мне его домой позвать, посвищу, покричу: «Шарик Шарик, на-на-на!» — и он, как и местные собаки прибежит на мой зов. Очень удобно.
Опять начались оправдания, что, дескать, все сейчас так поступают, все так играют. Ну и что? Есть ли кто-нибудь из этих «всех» верующий, кто из «всех» ходит причащаться? Кто из «всех» знает о своем Ангеле-хранителе, о Небесном своем Покровителе? Вот видишь, практически никто. Но ты-то знаешь. И имя святого пророка Божия Илии попираешь, изменяешь его на прозвище, достойное разве что бессловесных животных. Постепенно кличек не стало. Более того, следуя моему примеру, всех своих друзей он стал называть полным именем, независимо от возраста: Анатолий, Николай, Андрей, Василий (даже если тем и по пять лет), а мальчикам это очень нравится. Я же стараюсь почти всегда обращаться к молодым людям «на Вы». Они подтягиваются, серьезнеют, делаются взрослее в собственных глазах.
Драки и драчуны
Я всегда запрещала сыну драться. Убеждала его в том, что дерутся только глупцы, умные же люди всегда найдут способ договориться. Не получается договориться — уйди от драки. Пока он был маленьким, то до драк дело не доходило, может быть, он просто трусил, ведь росточка-то невеликого, да и худенький. Но он стал подрастать, и собственная весовая категория его уже перестала смущать. Обычная мальчишеская драчливость стала неукротимо рваться наружу.Стал проситься (будучи еще в светской школе), чтобы я записала его в секцию единоборств. Аргумент один: если кто «полезет», то дать «сдачи». Не записала. Объяснила, что оружие, находящееся в руках, непременно когда-либо да выстрелит. Так же и здесь: искусство борьбы однажды должно быть востребовано. И если сейчас ты спокойно минуешь драки, то, владея борьбой, ни за что их не избежишь. Бес смутит тебя, ты не сможешь удержаться и начнешь демонстрировать свое умение, и обязательно найдется тот, кто окажется ловчее и сильнее тебя. И тогда — прощай буйна головушка.
А кроме того, восточные единоборства — это не только боевые искусства, это, прежде всего, религия, зачастую атеистическая, нехристианская, богоборческая. Нужно будет поклоняться идолам, произносить определенные заклинания, якобы помогающие в наборе силы и приобретении ловкости. Так что, сам понимаешь… Правда, проснувшаяся драчливость проявлялась своеобразно: для того, чтобы окончательно спровоцировать Илью на драку, нужно было затратить неимоверные усилия, он свирепел не вдруг и не сразу. А когда и раздражался, то только обещал обидчику наподдать, но рук не распускал.
Прибегал домой, и на меня (на мой слух) обрушивался целый каскад приемов, которым сын собирался напотчевать неприятеля. Он упрямо снаряжался на предстоящую битву: выбирал палки потолще (а я их отбирала), заряжал пластмассовыми пульками пистолеты (а я разряжала); приготовления и оснастка происходили довольно долго, с неугасающим пылом под мое ворчание и негодующие высказывания. В конце концов, мне как-то удавалось усмирить сына. Но все дело в том, что поводов для возникновения «военного противостояния» находилось все больше и больше. Когда сын приходил пышущий гневом и начинались обычные приготовления, я спрашивала его, почему он приходит сердить меня своими сборами, а не дерется сразу если уж так зол однажды сын мне признался (после предварительного «холодного душа»), что ему жалко ударить обидчика, просто даже рука на человека не поднимается.
Но распалять себя все же продолжал. И я вновь прибегла к помощи взрослого мужчины, чье мнение было для сына авторитетным. По моей просьбе друг нашей семьи поговорил с Ильей и объяснил, что правомочной драка может быть лишь в трех случаях: когда затронута твоя честь, честь семьи или честь той девушки, с которой он в будущем будет встречаться (впоследствии — жены). Во всех остальных случаях, как то: обзывания, дразнилки, вызывающее поведение, провокация на драку не повод, чтобы наносить друг другу побои. Да и в обговоренных трех случаях всегда можно найти способ мирного решения конфликта.
Допустим, принудить противника принести извинения. Сын прислушался. И как-то утих. Однако сын-то утих, но друзья-приятели (соседи по дому и двору) утихать не хотели. Илья стал приходить побитый, причем били его все, кому не лень. Он же со своими принципами (не бить девочек, не бить младших) не отвечал на драки. И однажды случилось так, что я сама подвигла сына на драку. Случай был (для нас) дикий. Соседский мальчик испортил кепочку сына (да и ладно бы), и к тому же помочился в нее, а заодно и на Илью. Сын пришел домой невменяемый, с испорченной мокрой кепочкой и мокрый сам. Кепку я отнесла матери хулигана на стирку, а сына научила, как «ударить так, чтобы и не навредить здоровью соперника, и проучить того. Я сама отправила своего мальчишку драться. И он подрался, победил, проучив хулигана, который, к тому же, пользовался авторитетом среди поселковых ребят. Моего ребенка «зауважали», по крайней мере; сверстники, ребята помоложе его и чуть, постарше наскакивать на него перестали. А с теми, кто был гораздо старше возрастом и забавлялся тем, что колотил детвору, я ходила разбираться сама и предупреждала их: если не прекратят избивать малышей, то обращусь с заявлением в милицию. Пока что действует, «маменьким сынком» Илью, никто не дразнит, поскольку я не ругаюсь с дерущимися дяденьками, а, просто ставлю их в известность, что не позволю бить того, кто, моложе и не может дать отпора.
А кроме того, пусть знают, что и на их силу может найтись сила, куда более грозная, чем «одна материнская». Когда сын приезжает на выходные домой, то обходится без конфликтов и драк. А в новой школе драться не принято, драчуны могут поплатиться за драки: их исключат из школы.
Фанатизм
К сожалению, подобная страсть нас не миновала. Мой сын: «фанател» по двум вещам: футболу и музыке. Случалось «частое увлечение» всегда на летних каникулах; Все местные приятели по чему-то да фанатели. Пообщавшись какое-то время с ними, мой сын заболевал. Начинался «мильон терзаний»: купи ему футбольную форму с номером там кого-то, купи ему футбольный мяч, купи ему футболку с изображением лидера какой-нибудь рок-группы, до этим не кончалось.Сын мой исписывал целые тетради названиямии и эмблемами футбольных команд, вел число проигрышам и победам своих фаворитов, выпрашивал у меня деньги на какие-то футбольные журналы. Он мог говорить только о футболе, футболистах, матчах, кубках, мечтал попасть в Москву на какой-нибудь матч и завидовал тем фанатам, которые кочевали вслед за обожаемыми командами по разным городам.
Он целые дни проводил на стадионе, приходил нередко побитый и неизменно злой: то его ударили, то они проиграли, то его не взяли в команду. Стал приставать ко мне, чтобы я побрила его наголо. Этому я сопротивлялась как могла, но тщетно. Тогда побрила его, подвела к зеркалу и показала, какой он теперь страшный: уши торчат, голова, как куриное яйцо, а в воскресенье идти к Литургии и исполнять послушание. Вот он покрасуется-то лысый и в: стихаре. То-то у него будет благолепный облик, то-то порадуется приход на своего алтарничка. Он делал вид, что ему вроде было все равно, но внутренне был смущен, я это чувствовала. Я же продолжала: рассказала, что в Ветхом Завете бритье наголо, считалось признаком нечистоты, что всякий, осквернивший себя, просто обязан был побрить себя наголо, чтобы все знали, что этот человек нечист и не прикоснулись бы к нему невзначай.
Больше сын наголо не брился. А кроме того, объяснила мальчику, что нынешние бритоголовые молодые люди — это новые фашисты. Тебе, правнуку погибшего на войне с фашизмом прадедушки, вдвойне должно быть стыдно. А как христианину — втройне, даже во сто крат. Но с футболом пришлось «воевать» долго. Сын парировал каждое мое замечание, на каждый аргумент у него находился ответ. Если приходил побитый, то говорил, что хочет и все равно будет играть. Кончилось плохо. Мальчишки отобрали у него мяч, а когда принесли его к нам домой, то заодно нецензурно выбранили меня прямо у нас дома. Это были дети девяти-одиннадцати лет, и я наслушалась такого сквернословия в свой адрес, что разнервничалась очень сильно.
Вот тут я сыну всыпала, что называется, от всей души. Я шлепала его и спрашивала, что ему еще нужно для того, чтобы он перестал фанатеть по футболу? Нужно ли, чтобы пришли его дружки и побили меня у него на глазах, или нужно что-либо еще сделать гадкое его матери? Сердилась я на него долго. Не хотела разговаривать, была как автомат: хочешь есть — накормлю, хочешь спать — постелю. Не более. Не спрашивала его, как дела, не играла с ним, не шутила и не смеялась.
Илье было тяжело перенести это, ведь я никогда не наказывала, его систематически, могла лишь изредка шлепнуть; всегда выказывала свою обиду: отказом от общения с ним, и он боялся того, что может обидеть меня, боялся потерять нашу с ним дружбу. В конце концов, мы с сыном объяснились. Казалось бы, он и не виноват ведь обругал-то меня не он. Но если бы он не поддерживал отношений с местными фанатами не дневал бы и ночевал на стадионе, разве пришли бы они к нам? Я рассказала сыну, что в детстве прекрасно играла в хоккей на льду (лучше некоторых мальчишек), что хорошо играла в баскетбол, гандбол, была кандидатом в мастера спорта по легкой атлетике, но никто из моих родных и близких не страдал от моих занятий спортом. Моя семья не была обижена мною, и я никогда в угоду собственным увлечениям не портила отношений с родителями.
Да, я занималась спортом, «болела» за любимые команды и спортсменов, но игра кончалась, и я возвращалась к обычной жизни и обычным занятиям, а не переносила игру в жизнь. Кроме того, ты христианин; Имя Иисусово ты забываешь произнести, а имя какого-то неизвестного тебе человека, как говорится, из зубов не выпускаешь. Ведь есть же заповедь: «Не сотвори себе кумира», а ты занят как раз этим. Ты уже создал кумира и постоянно приносишь ему жертву непрестанными помыслами о нем.
Конечно, сын пытался сопротивляться и возражать, что все это не так, он просто любит футбол. Но любить футбол я не запрещаю, я не против спорта, я против такого отношения спорту. Посмотри, говорила я сыну, вас же используют, как овец. Разве не было футбола раньше? Был, конечно, был. Но теперь вас заставляют покупать фирменные шарфики, шапочки, формы, журналы, значки, еду и питье с эмблемами команд и чемпионатов. Кто-то набивает за счет вас свои карманы, навязывает вам свое мнение и свои желания, а вы, как бараны — согласно идете на заклание. Во имя чего? Что изменится, если еще пара тысяч глупышей начнет «фанатеть» по какой-то из команд? Мир перевернется? Может быть, этим ты спасешься? Посмотри, сколько крещеных людей отвернулись от Бога в угоду своим страстям к тому или иному. Ведь такая страсть — от сатаны. Она затмевает разум, обезволивает человека, притупляет все чувства, кроме чувства наслаждения от нее самой. Все любят футбол? Но посмотри, кто эти «все». Может быть, наша община? Священство наше, монашество, все православное христианство? Вовсе нет. И это так же не спроста, ибо воцерковленный верующий человек (а тем более послушник при алтаре) знает, что фанатизм — большой грех. Это ты можешь думать, что не грешишь или слегка прегрешаешь. Но не все ли равно, как сказал один святой отец, какой мешок утянет тебя на дно реки — с песчинками или с камнями?
Футбольный фанатизм (как и любой другой) — вещь опасная и многогрешная. Это дает повод кому-то чувствовать свое превосходство над другими людьми, тешить свою гордыню. А это уже утрата любви к ближнему своему и первый шажок к ненависти. Кто за этим прячется, ты знаешь не хуже меня.
К тому же, ты сейчас свободен, у тебя нет своей семьи, своих детей, ты не работаешь на производстве, а только учишься. Чему ты посвящаешь свой досуг? Сколько интересного можно было бы узнать, прочитать, посмотреть за то время, которое проводишь на стадионе, где слышится одно сквернословие. Будешь встречаться с девушкой — о чем вы с ней будете говорить? О футболе, что ли? Родится у тебя когда-нибудь сын, и что ты сможешь расскажешь? О футболистах, которые к тому времени уже уйдут на пенсию? Ведь ты растешь неинтересным, ограниченным и скучным человеком. Ты можешь лишиться дружбы нормальных людей, а самое главное — лишишься Бога и Церкви. Неужели же футбол тебе дороже? Вот так-то, мой мальчик, играй, но не заигрывайся. Вроде бы проняло. В футбол он играет, но не остервенело, а в виде спортивной нагрузки, и разговоров на футбольные темы не ведет. Другая напасть, с которой мы и по сей день ведем борьбу, это музыкальный фанатизм. История почти в точности напоминает футбольную.
Жуткая музыка, от которой буквально тошнит, глупые тексты, повторяемые речитативом. Но теперь он подрос и пробует противостать мне более яростно. Если он видит, что мне нравится классическая музыка или барды, то начинает фыркать и посмеиваться надо мной. Дескать, какая глупость с моей стороны слушать такое. Неоднократно ругались с ним по поводу его ненормального пристрастия. Не даю развешивать на стенах постеры с изображениями кумиров: не хватало еще, чтобы рядом с иконами на одной стене находились «эти», неизвестно, на кого крестишься, на образа или на них.
На какое-то время удавалось его убедить, но вскоре все повторялось. Я напомнила ему те же доводы, что в истории с футболом. Добавила только одно: он уже взрослый мальчик и понимает, что мир у нас неспокоен. Мир наш — это то место, где сатана воюет с Богом за души людей. Всякий раз, когда ты притекаешь к чему-либо, спроси себя: а Божье ли это дело. Или — да, или — нет. Третьего для нас не дано. Задумайся, почему ребята все повально слушают такую музыку? К чему хорошему она призывает? Не может ли быть такого, что на подсознательном уровне, таком, что ухо и не слышит, а мозг реагирует, под видом обычной песни вам насаждается порок и сатанизм? Ты можешь быть уверен, что этого не происходит? Ведь шоу-бизнес это огромные деньги, в погоне за которыми многие идут на заведомое преступление.
К тому же ты крепнешь в убеждении, что вырастешь и станешь священником. Так пристало ли тебе вести себя так? Давай, выбирай что-либо одно: или мирское, или духовное. Выбирай, что слушаешь, думай, что говоришь, смотри, во что: одеваешься. Как сказал Апостол: «Смотрите, яко опасно ходите». Да, я понимаю, что твое окружение живет иначе, все одеваются, подражая: своим расхлябанным кумирам; говорят, как они, ведут себя, как они, в конце концов, начинают мыслить стереотипами из их песен. Да мало ли, что еще делают. Они выбрали это: Но ты-то выбрал для себя иное. Ты христианин. На тебя смотрят неверующие люди, и они могут подумать, чем быть таким христианином, лучше не быть никаким. Нельзя служить двум господам. Ты общаешься с фанатами, а потом приходишь в алтарь, надеваешь стихарь и приступаешь к исполнению послушания. И те люди, которые видели тебя в компании развязных подростков, соблазняются о тебе.
Просил меня мой мальчик записать его в кружок «брейк-данса», просил долго, настойчиво, Пытался научиться этому танцу сам. Пока опять не встряхнула его и не спросила: а где он намерен танцевать. Ведь такие танцы приняты в определенном обществе, которое живет по своим правилам: жизнь в ночных клубах, спиртное, наркотики, разврат. Ведь не будет же он в компании нынешних друзей по православной школе танцевать, стоя на голове? А если нет, то зачем тратить свои силы на бесполезное занятие? Зачем подвергать свою душу искушениям, разве ты уверен, что сможешь выстоять перед ними? Ты, сыночек, растешь, скоро влюбишься. Представляешь, какой может оказаться твоя девушка? А нормальные и целомудренные девочки в компаниях брейкдансеров не обретаются. Как будто бы такая мелочь — музыка, но как много она значит в жизни человека. Посмотри, ангелы воспевают песнь Богу, предстоя пред Престолом Его.
Можно ли допустить, что музыка, подобная той, какую принято сейчас слушать среди модной молодежи, звучала бы в Царствии Бога? Вот видишь… О чем тогда еще говорить. Сейчас, кажется, наступило некоторое затишье на фронте музыкального фанатизма, дай Бог, чтобы оно длилось подольше или прошло уже совсем. Ведь когда сынок не «фанатеет», то человек как человек.
