Недавно один мой коллега пригласил к своим студентам-второкурсникам американского философа Уильяма Крейга, члена влиятельной протестантской общины. Профессор прочитал страстную лекцию на тему «Бог и современная наука». Для доказательства бытия Бога Крейг использовал астрофизическую теорию Большого взрыва, эволюционную генетику и другие новые и не очень новые естественнонаучные концепции. Когда лекция закончилась, затесавшийся на нее первокурсник спросил: «А как Бог относится к сожжению инквизицией Джордано Бруно, к Крестовым походам и джихаду?» Ответ, который должен был прозвучать, я слышала десятки раз. Он и прозвучал. Всеблагой и всемилостивый Бог не отвечает за Крестовые походы и джихад. Он наделяет человека свободой воли, и эта свобода может быть ужасающей — человек сам выбирает зло и творит его. Не искушенный в тонкостях теодицеи мальчик сказал растерянно: «Если Бог не отвечает за злодеяния, а главное — не хочет их предотвратить, то зачем нам нужен такой Бог?» Я прекрасно отдаю себе отчет в том, что-то, что я скажу дальше, кому-то покажется наивным, а кому-то кощунственным. А что эти мысли несвоевременные и уж совершенно точно — немодные, это я знаю и сама. Но концентрация чувства, одолевшего меня с самого начала захвата заложников террористами в Москве, такова, что мне безопаснее означить и озвучить его, чем оставаться с ним наедине. Всматриваясь в глаза террористов, которых показывали на экранах телевизоров, я все думала: а что было бы, если бы эти юные женщины со взрывчаткой на поясе знали, что никакого Бога нет и никто их не встретит в раю с объятиями и не обеспечит им блаженного и вечного существования? Так ли бы они вели себя, как вели, и так ли бы развивались события и были ли они вообще возможны? За все их семнадцать — двадцать лет никто не сказал им, что Бога нет. Он не умер, как провозгласил Ницше. Его вообще не было. Небеса пусты. А раз так, то прожить единичную жизнь, и без насильственной смерти такую удручающе короткую и которая вся пишется набело, надо, полагаясь только на себя и на других людей. Я не предполагаю, что им этого не сказали. Я это знаю совершенно точно. Потому что говорить такое за последние десять лет стало немодным. Бывшие атеисты, члены комсомола и партии, подались в бизнес или политику. С такими занятиями респектабельнее быть верующими — таково негласное общественное мнение. Есть среди бывших вождей комсомола и террористы — мы это знаем. Ныне они тоже правоверные мусульмане. Атеисты-профессионалы переквалифицировались в религиоведов, а те, кто остался атеистом, выпали в андеграунд со своими убеждениями. Потому что неловко, а то и небезопасно вещать о своем религиозном вольномыслии, когда первые люди государства истово осеняют себя крестным знамением или исправно совершают пятикратный намаз. Споры, если они и ведутся, связаны с положением той или иной секты в стране или статусом конфессий в законодательстве. Когда заходит речь о вере, все становятся поразительно целомудренными. Мол, это такой деликатный предмет, которого нельзя касаться. Общим местом стала фраза: «Это слишком интимная тема, не будем об этом говорить». Но почему же не будем? Наши современники хотят быть целомудреннее и святее Фомы Аквинского или Уильяма Оккама. Самую главную тему в религии — веру — они табуировали. Но кто не хочет говорить о вере, пусть помалкивает и о насилии. Не говорите мне о заповеди «Не убий» и о Коране, запрещающем воевать с женщинами и детьми. Как будто мы не знаем, как поразительно пластичны все священные книги. Спорящие на тему о насилии побивают друг друга цитатами из одного и того же Корана и одной и той же Библии. Я вовсе не хочу сказать, что вера обязательно провоцирует и обосновывает насилие, а атеисты — голуби. Двадцатый век явил нам и атеистов со звериными ликами, ценящих человеческую жизнь в пфенниг или в копейку. Из термодинамики известно: закрытая система не способна эволюционировать. Наглухо запаянное, герметичное религиозное сознание — именно такая система. Дети и внуки нынешних правоверных мусульман и дети и внуки нынешних правоверных христиан будут колошматить друг друга до тех пор, пока в мире не останется ни одного мусульманина и ни одного христианина. И ни Аллах, ни Христос не вмешаются в эту бойню не потому, что хотят искусить веру людей и провести их через такое испытание. Они не вмешаются, потому что их — нет. «Бытие есть, небытия нет», — припечатал древнегреческий философ Парменид. А к небытию — какие же могут быть претензии? На «нет» и суда нет. …В Доме культуры на Дубровке схватились не только террористы и спецназовцы. Там сошлись Аллах и Христос. И оба потерпели сокрушительное поражение. Их величественное безмолвие — лучшее доказательство их небытия.
