 |
| Московские новости | Святейший Патриарх Московский и всея Руси Кирилл | 25.11.2006 |
Отношения Церкви и государства в любую эпоху были отмечены своими особенностями, даже драматизмом. С самого своего возникновения Церковь оказалась в подполье, была притесняемой властью по одной причине — христиане не были готовы почитать культ императора. Римская империя по своей природе была очень терпимой, иначе она не могла бы и состояться, она была…
-… толерантной, как говорят сегодня.
— Да. Эта терпимость требовалась, чтобы присоединять новые земли, не отталкивать людей от метрополии. Поэтому поощрялась любая религиозная деятельность, разрешались любые культы. Но было одно общее правило: все принадлежавшие к Римской империи должны были почитать императора как божество. Христиане не стали этого делать, встав на позицию, если воспользоваться языком Основ социальной концепции Русской православной церкви, гражданского неповиновения. Кстати, когда наша Церковь сформулировала Основы социальной концепции, со стороны некоторых политиков и представителей власти стали раздаваться голоса, что это опасная по отношению к государству доктрина. И в некоем высоком кабинете мне даже пришлось держать ответ по этому поводу. Я успокоил своего собеседника, сказав, что Русская церковь ничего нового не изобрела, лишь повторила то, что было принято с первых дней существования христианства. Отказываясь воскуривать ладан перед статуей императора, первые христиане совершали акт гражданского неповиновения, хотя и не выступали против правителя и не были его политическими противниками.
Когда исчезла некогда могучая и огромная империя, на ее бывшем пространстве осталась всего одна организация — христианская Церковь. Примерно так, как на постсоветском пространстве сохранилась Русская православная церковь. Удивительно, но Римская церковь стала брать на себя функции ушедшей империи. Римского епископа в какой-то момент воспринимали как императора. Папа даже принял императорский титул pontifex maximus. Католическая церковь начала собирать налоги, у нее появились вооруженные силы. Она пошла во власть, и это явление получило название «папоцезаризм».
— Но на Востоке шли по другому пути — построения симфонических отношений между Церковью и государством?
— Да, сферы влияния и области озабоченности у Церкви и власти на Востоке были разделены, но при этом они призывались гармонично взаимодействовать во имя решения общих задач. В полной мере симфония никогда не была реализована, ибо попытки ее осуществить наталкивались на противодействие со стороны византийских императоров, которые порой вмешивались и в сугубо духовную сферу. И хотя все они были людьми религиозными, очень многое зависело от личности правителя.
— Как развивались отношения Церкви и государства в России?
— Это особый вопрос. О нашей средневековой истории говорят менее всего. А именно тогда, точнее, в допетровский период, Церковь играла важную роль. Патриарх был постоянно рядом с царем, как с царем была и боярская Дума, и это в определенном смысле уравновешивало царскую власть. Когда западному человеку говоришь, что в средневековой России не было абсолютизма, для многих это звучит откровением. В России Церковь действительно уравновешивала власть царя, и потому до определенного времени эта власть не была абсолютистской.
Петр ликвидировал патриаршество, подчинил Церковь государству, лишил ее свободы и установил абсолютизм. Что касается Церкви, то она стала привилегированной частью государственного аппарата. Духовенство во многих случаях стало получать содержание от государства, хотя жило и от приходов. Кадровые вопросы, говоря современным языком, решались обер-прокурором Священного синода, — светским чиновником, который и стал руководить Церковью. Церковь потеряла возможность оценивать происходящее в обществе вне рамок, которые ей предоставляло государство. Когда в XIX веке начались сложнейшие революционные процессы, Церковь реагировала на них так, как могла реагировать структура, возглавляемая государем-императором. Управляемая назначенным им чиновником, она говорила от имени власти, и в силу этого не смогла предотвратить страшные события начала ХХ века, в результате которых сама оказалась на грани уничтожения.
— Но после войны положение Церкви несколько изменилось?
— Изменилось, сдвинувшись в сторону социального гетто. Церковная жизнь строго контролировалась, и вплоть до 1988 года главной установкой было не давать Церкви расширяться, не открывать новые приходы.
Так что идеальной модели взаимоотношений Церкви и государства и в России не было, за исключением средневекового периода, когда Церковь была независима и не контролировалась государством.
В 1991 году перед распадом СССР Церковь оказалась в гуще событий…
— Как она вела себя во время августовского путча?
— Как надо было себя вести? Сейчас уже не тайна, что тогда на Церковь оказывалось сильнейшее давление с обеих сторон. И вот, если в такой ситуации дрогнуть и занять позицию, не следуя богословскому взгляду, а исходя из некоего прагматизма, то возникает риск совершить ошибку. Модель церковно-государственных отношений новейшего времени закладывалась с 1991 года, когда Святейший патриарх в дни известных событий не благословил поминать власть.
— Это и случилось, как известно, в особый день — на Преображение, 19 августа.
— Совершенно верно. А потом был 1993 год, и снова нужно было определяться, как действовать дальше. Потому что Церковь по природе своей не может быть ни в оппозиции, ни во власти, ибо призвана быть голосом совести своего народа. Этот голос иногда звучит громко, как сегодня, а иногда тихо, но это всегда — голос совести.
— Одна из сложных проблем в отношениях Русской православной церкви с внешним миром всегда была связана с Католической церковью. Как они складываются сегодня?
— Все еще очень непросто. До 80-х годов были такие люди, как кардинал Виллебрандс, которые с огромным уважением и признательностью относились к Русской церкви как к Церкви-мученице, сохранившейся в атеистическом тоталитарном обществе. Они понимали и ценили этот подвиг. Все осложнили драматические события 80-х — распад СССР, ухудшение отношений с греко-католиками на Западной Украине. Одно время там шла самая настоящая война, несколько православных епархий были разгромлены. Мы прекрасно понимали, что Рим был не в состоянии остановить насилие, но он мог хотя бы его осудить. Однако даже этих слов не было сказано.
— С папой Бенедиктом XVI легче вести диалог, чем с его предшественником?
— Впервые я встретился с будущим папой римским еще в 1974 году, тогда он был профессором и священником, а второй раз — в начале 80-х, когда в рамках православно-католического диалога я общался уже с кардиналом Ратцингером, архиепископом Мюнхенским. Теперь он папа римский. Я очень высоко ценю его богословие, его дисциплину ума и слова. Свою ясную мысль он и выражать умеет абсолютно ясно. У него никогда не бывает зазора между убеждением и словом.
— Не это ли привело недавно к такой вспышке исламского негодования?
— Это уже проблема реакции тех, кто негодовал.
— Приедет ли Бенедикт XVI в Россию? Полезен ли такой визит?
— Очень важно, что нынешний папа римский на нем не настаивает. Есть общее понимание того, что такой визит сам по себе не может изменить ситуацию к лучшему. А вот спровоцировать определенные трудности способен. Полагаю, что нам следует воздерживаться от любых шагов, которые могут осложнить и без того не очень простые отношения. В свое время приезд папы Иоанна Павла II на Украину, как известно, не исцелил существующих там ран. Важно, что Бенедикт XVI открыт к тому, чтобы Русская церковь и Ватикан совместно вырабатывали ответы на те вопросы, которыми живет человек в нынешнем мире, откуда вытесняются общехристианские ценности. Православные и католики должны сказать нечто общее всей Европе, своей пастве, которая не слышит пока единого голоса по основополагающим вопросам нашей жизни. Это воистину дорогого бы стоило. Хотя определенные шаги на этом пути уже сделаны: и на прошедшей недавно двусторонней конференции в Вене, и на Всемирном саммите в Москве в начале июля.
Значительным шагом в этом направлении могла бы, вероятно, быть встреча в надлежащее время и в правильном месте папы римского и московского патриарха.
— Что вы скажете по поводу того, что в последнее время весьма осложнились и отношения Московского патриархата с Константинопольским патриархом?
— Если считать, что это последнее время тянется уже почти сто лет, с той поры как Вселенскую кафедру занял патриарх Мелетий (Метаксакис)… Да, константинопольский патриарх всегда почитался как первый среди равных, он председательствовал на общих богослужениях, его имя поминалось первым и было окружено особым уважением. Но патриарх Мелетий ввел такое новшество: константинопольский патриарх — еще и глава всех православных, которые находятся за пределами исторических границ своих Поместных церквей. Так, сюда автоматически могут быть причислены и, например, православные приходы, созданные русскими миссионерами на Аляске…
— Забавно.
— Не только забавно, к сожалению. Но и опасно для единства православия. Ведь налицо повторение теперь уже Константинополем ошибки Рима — вторгаться в не свою юрисдикцию нельзя, это чревато новым разделением, если не сказать расколом. Поэтому мы так болезненно восприняли ситуацию с Сурожской епархией, когда Константинополь в нарушение канонических правил принял в свою юрисдикцию нашего епископа Василия и священников без отпускных грамот.
— Кстати, что с ним будет?
— Если он в третий раз не приедет на Синод — то будет суд архиереев.
— Не может ли в таком случае случиться разрыва отношений с Константинополем?
— Мы будем делать все, чтобы сохранить единство. Мы предложили им незамедлительно встретиться. Нынешний глава Константинопольской патриархии Варфоломей I — трезвомыслящий человек, озабоченный сложившимся положением. Я знаю его многие годы и уважаю и как церковного деятеля, и как богослова.
— В скором времени будет подписан акт о воссоединении между Русской православной церковью и Русской православной церковью за рубежом, хотя, кажется, это не всем нравится. Звучат голоса, что не преодолена проблема «сергианства».
— Декларация митрополита Сергия сегодня должна рассматриваться лишь как исторический документ, рожденный эпохой и особенностями тогдашней общественно-политической жизни. Она не имеет отношения к сегодняшним реалиям. Некоторые соотечественники за рубежом боятся, что Церковь полагает в основу своей жизни этот документ. Однако в Основах социальной концепции Церкви сказано, что она живет, следуя нормам церковного предания. Но неудовлетворенные будут всегда, и это, по-моему, нормально.
— Не считаете ли вы, что пора подумать и об объединении со старообрядцами?
— Это трагическое разделение существовало на протяжении веков, рана уже поддерживается своим преданием, своей традицией, и в ближайшее время вряд ли ее можно будет уврачевать.
Тем не менее следует помнить: мы принадлежим к одному духовно-культурному пространству, мы часть единой традиции. Это должны понимать обе стороны. Мы можем говорить об общем для нас — о молодежи, об интеллигенции, о культуре, о социальной озабоченности, можем найти общий язык для свидетельства о Христе народу. В последнее время на этом пути есть сдвиги. Когда-то самоизоляция воспринималась старообрядцами как добродетель, как неотъемлемая часть самоидентификации. Однако то, что говорили и почивший митрополит Андриан, и нынешний глава Старообрядческой митрополии владыка Корнилий, свидетельствует: сейчас старообрядцы готовы к диалогу не только с Русской православной церкви, но и с представителями светского общества.
— Не кажется ли вам, что в наше время болезнью многих, включая и значительную часть православного общества, стал фундаментализм? Что вы об этом думаете как иерарх, которого принято относить к противоположному направлению — «либералов»?
— В Церкви не может быть ни либералов, ни консерваторов. Сегодня некоторые стали радикальными консерваторами не потому, что это заложено в православной доктрине, а потому, что встревожены нынешним развитием человеческой цивилизации, нарастанием греха, забвением норм морали.
Это и порождает тревогу, апокалиптические настроения. Если они сопровождаются радикальной самоизоляцией, неприятием и агрессией — это грех, но если таким настроениям сопутствует рост духовной жизни, забота о своей христианской миссии, тогда эти опасения могут оказать и положительное влияние.
Системный духовный кризис общества вызван тем, что во главу угла поставлены права и свободы вне нравственной ответственности. Но без нравственности, без совести раскрепощается темное начало. Именно поэтому права и свободы необходимо дополнить нравственными ценностями — одинаковыми как для тех, кого мы называем консерваторами, так и для тех, кого именуем либералами.
— Каково отношение Церкви к межнациональным конфликтам — едва ли не самой острой проблеме последнего времени?
— Прежде всего от такого вопроса нельзя уходить. Разве у нас нет этнической преступности? Есть. Или нет незаконной иммиграции? Она тоже, к сожалению, есть. И если мы будем открыто смотреть на проблемы, сколь бы они ни были трудны, будет и возможность их разрешения. Не должно быть какой бы то ни было этнической солидарности против кого-то, против большого или малого народа: мы великое государство, которое не может не быть многонациональным. Все этносы и все народы должны хорошо чувствовать себя в России.
— Конфликт наших соседей — Грузии и Абхазии — проник даже и в Церковь. В абхазских церквях не поминают патриарха Илию II — главу Грузинской церкви…
— Абхазская церковь находится в канонической юрисдикции Грузии. И мы, придерживаясь принципов канонического права, не можем вмешиваться в дела Церкви в Абхазии без согласия патриарха Илии II. В то же время, как известно, ни один грузинский архиерей не может сегодня служить в Абхазии. Де-факто не может. Тем не менее сегодня в Абхазии возрастает число православных. В наших духовных школах получали образование абхазские юноши, в связи с чем со стороны Грузии к нам высказывались определенные претензии. Но мы не можем отказывать молодым людям в приеме на учебу по национальному признаку. В свое время мы предлагали присылать в Абхазию наших священников, которые поминали бы имя патриарха Илии II, но не получили поддержки. Думаю, две наши Церкви могли бы вместе найти какую-либо временную, промежуточную модель устройства православной жизни на территории Абхазии.
— Бывает ли у вас, владыка, свободное время?
— Как говорится, больной вопрос. Недавно удалось посмотреть на DVD фильм «Остров». Когда же выдается свободная минута, хочется пройтись, подышать воздухом или посмотреть телевизор. Наше телевидение сегодня весьма отличается (в положительную сторону) от европейского прежде всего информационно-публицистическими программами. Порой смотришь и в ущерб сну.
— Владыка, позвольте поздравить вас с юбилеем, вы совсем немного моложе отдела, который успешно возглавляете уже не первый год… И пожелать многая лета!
Борис Режабек
http://www.mn.ru/issue.php?2006−45−5
