О таинствах Церкви: выдумка невежественных людей?

Неизвестный. Вот уж я никогда не думал, что мне придется говорить с тобой о таинствах!

Духовник. Почему?

Неизвестный. Я был уверен, что наши разговоры прекратятся гораздо раньше.

Духовник. А я, наоборот, нисколько не сомневался, что мы доведем их до конца.

Неизвестный. Теперь я спрошу тебя — почему?

Духовник. Потому что я верил, что ты действительно хочешь узнать Истину. А тот, кто хочет узнать ее, тот не может остановиться на полдороге.

Неизвестный. Возможно. Но с чего же начнем мы свой разговор?

Духовник. Выскажи мне свои сомнения.

Неизвестный. Мои сомнения касаются и учения о таинствах вообще, и каждого таинства в отдельности. С чего же начать?

Духовник. Разумеется, начнем с общего, а потом перейдем и к частному.

Неизвестный. Прекрасно. Церковные таинства до сих пор представлялись мне грубым извращением христианского учения. Я считал их выдумкой невежественных людей, которые не могли возвыситься до настоящего понимания христианства и потому понимали каждое слово Евангелия грубо, буквально. Мне всегда думалось, что Христос пришел бы в ужас, если бы увидел, как Его беседа с Никодимом превратилась в «Таинство Крещения», последняя прощальная беседа с учениками — в «Таинство Евхаристии», слова о том, что не надо распутничать, — в «Таинство Брака» и т. д. Я не могу принять этого учения за истину прежде всего потому, что оно кажется мне неразумным и, во-вторых, потому, что оно явно «исторического происхождения».

Духовник. Почему неразумным? Ты хочешь сказать непонятным?

Неизвестный. Нет, именно неразумным. Разве для человеческого ума не очевидна вся бессмысленность каких-то внешних и подчас весьма странных манипуляций, якобы необходимых, чтобы Божественная сила могла помочь человеку при решении внутренних непосильных задач? Как будто нельзя эту благодатную помощь оказать безо всяких внешних церемоний! Неужели для «рождения свыше» надо непременно трижды окунуться в воде, для того, чтобы «соединиться с Христом», непременно съесть кусок просфоры с вином, для того, чтобы блуд превратить в «законный брак», трижды в нелепых коронах с разноцветными стеклами обойти вокруг аналоя?.. Мне было трудно принять догматы потому, что они непостижимы для разума. А таинства для человеческого разума просто «ни к чему». Какая-то явная ненужность. Я понимаю, что для истинной веры, нравственной жизни, понимаемой как богосовершенство, и полноты богообщения личных сил человека недостаточно. Понимаю, что здесь задачи, превышающие человеческие силы и потому требующие помощи сверхъестественной. Но почему в такую грубо внешнюю, чисто материальную форму облекается эта помощь? Я этого не понимаю.

Затем, «историческое происхождение таинства». Как я могу поверить в их Божественное установление, когда вся их внешняя форма создалась постепенно и носит на себе явные черты всевозможных влияний? Ведь если бы так важно было Богу, чтобы Божественная сила передавалась людям в форме внешних священнодействий, то, очевидно, было бы дано и определенное указание, как эти священнодействия совершать. Вы считаете, что если не исполнить той или иной манипуляции, не совершится и таинство. При таком важном значении внешней формы совершенно непонятно, почему она не указана в откровении. И еще более непонятно, каким образом в разные века она могла быть разной. Ведь если бы в первом веке кто-нибудь вздумал венчать так, как вы венчаете, Церковь не признала бы это «настоящим таинством», и, напротив, если бы теперь кого-нибудь «повенчать» так, как венчали в первые века, — вы сказали бы, что это не таинство. Ясно, что внешняя форма таинства менялась так же, как весь культ, в котором легко найти самые разнообразные влияния, до языческих мистерий включительно. Как же можно верить в таинства как в какое-то незыблемое Божественное установление?

Духовник. Ты кончил?

Неизвестный. Да. О таинствах вообще кончил. Но о каждом в отдельности могу сказать очень много.

Духовник. Это после. Рассмотрим сначала сказанное тобою о таинствах вообще. Ты находишь таинства «неразумными», потому что Божественная сила может оказывать помощь человеку непосредственно и не нуждается во внешних священнодействиях. Но что разумеешь ты под словом «непосредственно»?

Неизвестный. Человек мог бы в молитве просить этой помощи, и Бог мог бы ее дать. При чем тут купание в воде, просфора с вином, медные короны? Неужели без этого нельзя? Неужели Богу, действительно, все эти ваши побрякушки и церемонии нужны?

Духовник. Ответь мне на вопрос: зачем нужно было человеческую душу облекать в тело и вообще создавать материальный мир? Разве Бог не мог бы создать только душу и сделать ее непосредственно участвующей в Божественной жизни?

Неизвестный. Ты задал вопрос, на который невозможен ответ. Ведь сам же ты говорил раньше, что возможно постигнуть цель уже созданной Богом жизни, но зачем она создана и зачем эта цель перед ней поставлена, совершенно невозможно знать человеку, потому что это тайна внутренней жизни самого Господа Бога, нам не открытая.

Духовник. Прекрасно. Ты понял меня совершенно верно. Но почему ты забываешь об этом, когда говоришь о таинствах?

Неизвестный. Не понимаю, что общего между тем и другим?

Духовник. Общего очень много. Ты спрашиваешь, зачем нужны вещественные, видимые, осязаемые формы для передачи человеку благодатной Божественной силы. Я отвечу тебе прямо: не знаю. Но так же не знаю, как не знаю, зачем Бог восхотел бытия вещественного мира и создал не один только мир духовный, но и мир телесный, вещественный, видимый и осязаемый.

Неизвестный. Я все-таки не понимаю, что ты хочешь сказать?

Духовник. Непостижимая и не открытая людям тайна, почему восхотел Господь создать видимый мир и облек человеческую душу в телесную форму, нисколько не лишает нас твердой уверенности, что цель жизни этого уже созданного мира и человека нам известна — она лежит в достижении единства с Богом. Если ты рассмотришь сущность того единства в Боге, которое составляет цель жизни человека и его спасение, ты увидишь, что оно не есть единство только души, а всего человека. Всеобщее воскресение не есть воскресение только души. Тело и дух в человеке — не какие-то два противоположные начала. Они составляют нечто целое, единую человеческую личность. Так вот, если ты назовешь бессмыслицей и ненужностью соединение души человека с его телесностью — только тогда ты вправе назвать ненужностью и телесность таинств, то есть некую внешнюю форму для передачи Божественной благодати.

Неизвестный. Я немного начинаю понимать тебя. Ты хочешь сказать, что внешняя сторона таинства необходима потому, что человек состоит из души и тела?

Духовник. Да. Но надо понять это не как формальное внешнее требование, а со стороны внутренней, и тогда таинства перестанут тебе казаться пустыми церемониями.

Неизвестный. Как же именно надо понять это?

Духовник. Человек не только дух, но и вещество. Какова внутренняя связь и внутреннее соотношение души и тела человека с тем, что составляет его телесность, — нам не известно. Но мы знаем, что благодать Божия должна проникнуть всего человека: Разве не знаете, что тела ваши суть члены Христовы? (1 Кор. 6, 15). И еще:…тела ваши суть храм живущего в вас Святаго Духа, Которого имеете вы от Бога, и вы не свои? Ибо вы куплены дорогою ценою. Посему прославляйте Бога и в телах ваших и душах ваших, которые суть Божии (1 Кор. 6, 19−20). Таинства и дают всему человеку Божественную Благодать. Духом Святым через таинства наполняется не только душа человека, как нечто отдельное, или тело его, как нечто отдельное, а весь человек в целом. Здесь так же необходимо и так же таинственно значение вещества, как и в личности человека. И здесь мы не знаем, какова связь и каково взаимоотношение внешнего вещественного начала в таинстве с его душой — духовной сущностью, но знаем, что эта связь есть и что она нерасторжима. Мы не знаем, почему для одного таинства нужно вещество воды, для другого масло, для третьего вино и хлеб, мы не знаем, почему нужно произнесение определенных слов и совершение определенных действий, но мы верою непреложно постигаем, что это не есть нечто ненужное и внешнее, а как бы телесность таинства, которая необходима, чтобы преподаваемая благодать наполняла Духом Святым всего человека: и его душу, и его тело, и ту непостижимую связь между ними, которая заключена в единой человеческой личности. В таинствах мы видим величайшее проявление Божественной любви, которая снисходит к нам, несмотря на все наше растление — и духовное, и телесное, — и принимает нас в свое лоно в полноте нашего человеческого бытия. Эта любовь, снисхождение и милосердие дают нам благодатную силу в вещественных, осязаемых, внешних формах, которые объемлют всего человека, а не только его дух. Таинства — это благодать Божия, которая, подобно душе человека, облечена в таинственную телесность. В эту телесность облек Господь свою силу, снисходя к падшему и искупленному человеку, дабы весь он стал, по слову Иустина-мученика, «Сыном Всевышнего».

Неизвестный. Значит, без этой внешней формы непосредственное действие благодати и перерождения души человека невозможны?

Духовник. Да. Но здесь необходимо сделать одну оговорку. Она имеет отношение ко всем таинствам вообще. Таинство — это необходимое внешнее священнодействие для передачи Божественной благодати — такой общий и непреложный закон. Но всегда надо помнить, что там, где благодать — там по воле Божией возможны исключения. В отдельных случаях, когда это угодно Богу, благодать может быть преподана без установленных внешних священнодействий. Принципиально эта возможность относится ко всем таинствам. Я приведу тебе несколько примеров.

Как общее правило можно утверждать, что крещение водою и Духом обязательно для присоединения верующих к Церкви, но в отдельных случаях мученики делались членами Церкви и без этого внешнего священнодействия. В древности Дары Духа Святаго преподавались верующим через возложение рук. Но не было возложения рук на 120 мужей, на которых сошел Дух Святый в Иерусалиме. Сотник Корнилий прежде крещения и прежде возложения рук был исполнен Духом Святым.

Подобные исключения, возможность которых надо принципиально допустить в каждом таинстве, должны рассматриваться как особые, по воле Божией совершающиеся действия Его благодатной силы и нисколько не колеблют общего учения о таинствах и непреложность закона о необходимости, для передачи благодати Божией, определенных внешних священнодействий.

Неизвестный. Положим, так. Но почему же тогда эта «телесность» таинств не дана Богом как нечто определенное и неизменное? Откуда люди сами узнали, что именно такие-то действия надо совершать так-то и слова надо произносить именно эти, а не другие? Ведь, в конце концов, все это человеческие измерения!

Духовник. Ты был бы совершенно прав, если бы форма таинств создалась вне Церкви отдельными людьми. Но ты опять, по-видимому, забыл, что говорили мы с тобою о Церкви. В Церкви глава Христос, и она вместилище Духа Святаго. Поэтому действие в ней силы Божией продолжается. Ты спрашиваешь, откуда люди взяли, как надо совершать таинства, какие надо совершать действия и произносить слова? Это сказала Церковь. В слове Божием даны основные начала всех Богооткровенных истин. Но дальнейшее их развитие, являясь по источнику своему столь же Божественным, раскрывает эти истины в их полноте. Как выросшее, цветущее и дающее плод растение все содержится в зерне, но зерно и выросшее растение — не одно и то же, так и догматы Церкви, все учение о Благодати, весь внутренний порядок церковной жизни содержатся в слове Божием, но Символ веры, учение о таинствах и святые каноны — не то же самое, что зерно их в слове Божием, хотя все они содержатся в этом зерне. Все, что имеет Церковь, создано силою Духа Святаго уже в процессе земной ее жизни.

Неизвестный. Не понимаю, зачем для откровения нужен процесс? Почему нельзя было сразу все это раскрыть людям, как сразу открыт им нравственный Евангельский закон? Разве не более убедительно было бы, если вся истина была бы сразу открыта людям?

Духовник. Ты опять забываешь, что Церковь — не пустая форма, совершенно безразличная сама по себе, в которой, как в сосуде, содержится сила Духа Святаго. Церковь — живое Тело Христово, возглавляемое Им и напоенное Духом Святым, значит, и люди, как члены этого Тела, являются действующими в ней. Отсюда некоторое определенное соотношение между сверхъестественным началом и естественным земным процессом. Участие человека в деле развития Церкви и земное естественное ее Бытие сделало неизбежным постепенность ее развития в зависимости от нравственного и духовного состояния людей, степени их веры, подготовленности сознания и целого ряда внешних условий. Отсюда понятна и разная форма таинств в разные века. Церковь живет — и потому изменяется. Но это не есть изменение тех или иных человеческих измышлений — это живое изменение зерна, положенного в землю и постепенно выросшего в совершенное растение. Вы Божия нива, Божие строение, — говорит апостол Павел (1 Кор. 3, 9). И пока ты не проникнешься до конца настоящим пониманием учения о Церкви как сверхъестественном Теле Христовом, живущем в естественной земной среде, тебе все будет казаться «странным», «неразумным», «человеческим», потому что ты будешь видеть во всем только человеческое.

Неизвестный. Да, ты рассуждаешь совершенно последовательно. И приняв основное положение, приходится принять и твои выводы, хотя это подчас и очень трудно уму. Однако мои «частные вопросы» не могут быть решены твоими общими рассуждениями, и мне все же придется перейти к отдельным таинствам.

Духовник. Я слушаю тебя.

Неизвестный. Начнем с Крещения. По вашему учению, таинство Крещения — это есть такое священнодействие, где при троекратном погружении в воду, с произнесением определенных слов — человек родится свыше, делается другим человеком, присоединяется к Церкви, становится ее членом. Не так ли?

Духовник. Да, так.

Неизвестный. Допустим, ты прав, что эта перерождающая всего человека благодать необходимо требует внешней формы: погружения в воду, произнесения определенных слов, то есть того, что ты называешь «телесностью таинства». Но спрашивается: неужели требуется только эта внешняя форма, только эта телесность?

Духовник. Разумеется, нет.

Неизвестный. Но у нас получается именно так! Как будто бы ничего, кроме этой внешней формы, не нужно!

Духовник. Почему ты так думаешь?

Неизвестный. Очень просто. Ведь «рождение свыше» и присоединение к Церкви через определенные внешние действия предполагают одно непременное условие: веру. Вспомни, как в Деяниях говорится о крещении евнуха. Филипп в пути проповедовал ему об Иисусе и, видимо, убедил его. Подъехали к воде. Евнух, указывая на воду, сказал:…вот вода; что препятствует мне креститься? Филипп ответил ему:…если веруешь от всего сердца, можно. Он сказал в ответ: верую, что Иисус Христос есть Сын Божий. И приказал остановить колесницу, и сошли оба в воду, Филипп и евнух; и крестил его (Деян. 8, 36−38).

Таким образом, возможность таинства зависит от веры. Без веры не было бы и таинства. А разве у вас так? Разве вы не будете считать таинство совершившимся, если крещаемый равнодушен или даже враждебен вере? И разве, по церковному учению, твоя формула не совершит свое действие и без его веры, и разве он будет подлежать вторичному крещению? Но всего яснее отрицание веры как необходимого внутреннего условия для совершения таинства можно видеть в крещении младенцев. Вы погружаете их в воду и уверяете, что они уже «члены Церкви», то есть тоже «рождены свыше». Но какая же вера может быть у грудного младенца? Разве крещение ваше при таких условиях не превращается в какое-то магическое заклинание, где слова и действия имеют самодовлеющее значение? И разве не ясно, что Церковь подменила здесь внутренний смысл таинства внешним обрядом. А потому, если и можно признать за истину отвлеченное учение о «телесности благодати», то совершенно нельзя принять того, что из этого получилось на деле.

Духовник. Ты совершенно прав, когда говоришь, что вера необходимое условие для совершения таинства. Но рассмотрим подробнее этот вопрос, и ты увидишь, что напрасны все твои смущения. В таинстве Крещения человек получает новое рождение, делающее его членом Церкви. Физическое рождение человека носит в себе начало первородного греха, не преодолев который, нельзя стать членом Церкви, частицею Тела Христова. Сам человек не может сделать это потому, что сам не может уничтожить в своей природе начало первородного греха. Это можно сделать только через новое рождение силою Божественной благодати и верою в искупившего мир Господа нашего Иисуса Христа. Эта перерождающая сила содержится в Церкви, и в Церкви содержится необходимый для этого момент веры. Человек, принимающий Крещение, получает то, что дает ему Церковь и что от него не зависит: душа его ставится в новое условие бытия, он вновь рождается, становится членом Церкви — и через это делается для него возможным получение тех таинств, в которых может быть преподана благодать Божия только членам Церкви.

Неизвестный. Неужели личная вера тут не нужна?

Духовник. Нет. Нужна. И Церковь не станет совершать Крещение над заведомо неверующим человеком. Она так же, как и Филипп спросил евнуха, спросит его, верует ли он во Христа. Но личная вера нужна и для того, чтобы благодать стала действительным началом в душе человека.

Неизвестный. А если он примет таинство по каким-либо внешним соображениям, на самом деле не веруя, ведь таинство все же совершится?

Духовник. Да, совершится. В том смысле, что Церковь даст то, что содержится в таинстве. Но это будет подобно тому, как если бы человек, получивший жизнь, сейчас же пресек ее самоубийством: по своему неверию в принятое таинство, человек будет мертвым членом Церкви.

Неизвестный. Значит, если он после уверует по-настоящему, его надо крестить вновь?

Духовник. Нет. Благодатная сила, вновь рождающая человека, по учению Церкви, может быть дана только раз, как один только раз физически может родиться человек. Эта сила была ему дана в совершившемся таинстве Крещения. Он, хотя и мертвый, но член Церкви. И если он уверует, принесет покаяние в своем обмане, то благодать, которую он получил от Церкви, станет действенной в нем, и он как бы оживет вновь.

Неизвестный. Допустим, так. А как же Крещение младенцев? Ведь это уже просто какое-то насильственное присоединение к Церкви. Если Крещение принимает неверующий, он все же как-то участвует в этом, хотя бы и лицемерно. А младенцы? Ведь это все равно, что крестить человека, находящегося в бессознательном состоянии, и потом утверждать, что он стал «членом Церкви».

Духовник. Младенцы не имеют личных грехов, и это условие считается достаточным для действенного принятия таинства. Что же касается личной веры, то Церковь здесь являет себя как нечто единое и целое: личная вера, которой не может быть у младенцев и которая необходима для действительности таинства, — исповедуется перед Господом его восприемниками.

Неизвестный. Опять отвлеченное богословие. Разве в действительности это так? Разве восприемники думают о том, что они должны исповедовать свою веру перед Богом? Разве для них это не пустой обряд, и разве участие их определяется религиозными мотивами, а не житейскими отношениями?

Духовник. Возможно. И за это они дадут ответ Богу. Благодать не безразличная сила, и прикасающийся к ней недостойно не может воспрепятствовать ее действию своим недостоинством, но сам тяжко согрешает. Таинство всегда свято само по себе. И совершается всегда, когда его совершает Церковь. А то, о чем говоришь ты, — это грехи людей, а вовсе не замена Церковью благодатного таинства внешним обрядом.

Неизвестный. Я готов принять твои слова. Возможно, что здесь действительно нет погрешности в учении Церкви. Но иногда действительность так сплетается с учением, что не знаешь, где кончается одно и начинается другое. Может быть, мне труднее всего принять таинство Брака.

Духовник. Я понимаю тебя. Здесь церковное учение действительно чрезвычайно затемнено. Но постараемся в нем разобраться.

Неизвестный. То, что мне известно о церковном отношении к браку, до такой степени противоречиво, а действительность до такой степени определенна, что я никак не могу уяснить себе: каково же, в конце концов, церковное учение о браке.

Духовник. Скажи мне подробнее все, что тебя смущает.

Неизвестный. Таинство Брака — это такое священнодействие, в котором дается сверхъестественная сила для создания христианской семьи. Физическое соединение, которое вне брака, по вашему учению, считается смертным грехом — блудом, становится супружескими отношениями. Рождение детей не тяжким грехом беззакония, а исполнением заповеди Божией. Вся жизнь семьи превращается как бы в домашнюю Церковь, и Апостол считает возможным сказать: Мужья, любите своих жен, как и Христос возлюбил Церковь (Еф. 5, 25). Эта любовь — уже не блуд, а некая «тайна», где силою Божественной благодати человек «прилепляется» к жене своей и двое делаются одной плотью. Так?

Духовник. Да. Таково именно церковное учение.

Неизвестный. Я бы сказал, это одна сторона церковного учения. Она нашла себе выражение и в молитвах при совершении таинства Брака. Там говорится:

«Благослови брак сей и подаждь рабом Твоим сим живот мирен, благоденствие, целомудрие, друг к другу любовь, в союзе мира…»

«Благослови я, даждь им плод чрева, доброчадие, единомыслие душ и телес…»

«Исполни домы их пшеницы, вина и елея и всякие благостыни…»

Казалось бы, вопрос ясен. Церковь признает святость брака полностью. Молится о единомыслии не только душ, но и телес. Видит в соединении тайну. Заповедует любить жену, как Христос Церковь. Молится о рождении детей и о внешнем благополучии. И для всего этого дается Церковью благодатная Божественная сила. Так?

Духовник. Совершенно верно.

Неизвестный. Но дальше начинается нечто совершенно другое. Прежде всего, эти молитвы читаются только в церкви. Только при совершении таинства. Но они так в церкви и остаются как чин «венчания». За стены храма Церковь молитвою брак не сопровождает. И не потому, что верующие не хотят молится, а потому, очевидно, что Церковь принципиально против этого. Иначе ничем нельзя объяснить, что она не дала ни одной молитвы о том, о чем молилась при совершении таинства, ни для дома, ни для семьи, ни для мужа, жены и их супружеской жизни. Это не простая случайность. Это потому так, что некоторая двойственность заключается в самом отношении Церкви к браку: с одной стороны, таинство, а с другой — что-то «нечистое"…

Духовник. Я не совсем понимаю тебя.

Неизвестный. Я приведу тебе пример. Однажды я говорил с одним священником о браке и, между прочим, сказал: как странно, что Церковь велит молиться и просить Божьего благословения перед каждым незначительным шагом в жизни человека. Но нет ни одной молитвы перед великим моментом брачной жизни — супружеским соединением. Он замахал руками, засмеялся и сказал: «Вы этак, пожалуй, скажете, что молиться надо и перед совершением низких отправлений». Так относится к «единомыслию телес» не один какой-либо священник, а вся Церковь. С одной стороны, таинство, «благодать», чадородие, любовь, заповедь Божия: «прилепись к жене» и будь единою плотию с ней, великая тайна по отношению ко Христу и Церкви — с другой стороны — «скверна», что-то нечистое, запрещенное исполнять в определенные дни, какое-то «низшее отправление» вместо «тайны». Женщина исполнила то, для чего ей преподана благодать и о чем она молилась в Церкви, молитва ее услышана Богом, она родила ребенка, и за это ей в течение 40 дней запрещается ходить в церковь, и она считается недостойной причащения, как «осквернившаяся!» Церковь в сороковой день молится: «Омый ея скверну телесную и скверну душевную во исполнение четыредесяти дней творяй ю достойну и причащения честнаго тела и крови Твоея». Значит, до этого дня она была недостойна! Почему? Потому, что исполнила заповедь Божию?

В полном соответствии с этой действительностью в церковном отношении к браку создалась и наша действительность. Вы можете любить друг друга самою возвышенною любовью, вы можете чувствовать, что ваша любовь делает вас двоих единым существом, у вас может быть полное единомыслие душ и телес, но по каким-либо внешним причинам вы не можете иступить в брак. Вы живете «невенчанные» — и этого достаточно, чтобы ваша истинная семейная жизнь в любви и единомыслии для Церкви была блуд. Но вот будущий священник, которому к определенному сроку надо «жениться», чтобы иметь право принять сан, едет смотреть себе «невесту». Осматривает одну, другую, третью, как какой-то живой или мертвый инвентарь. Находит, наконец, «подходящую» для себя. Через некоторое время совершается таинство брака. Он приводит к себе совершенно чужую женщину, которую видит второй или третий раз, которую совершенно не знает и не любит, но они «обвенчаны», и в результате ложе нескверно, все в порядке, то есть совершен «брак», где супружеское соединение не блуд, а «законное исполнение… низших отправлений!»

По учению и общему отношению всех верующих людей, брак — это какая-то «слабость», допускаемая как компромисс, «лучше, чем блуд"…И тот же Апостол, который в одном месте назвал брак тайной во Христе, — в другом месте сказал совсем другие слова: лучше вступить в брак, чем разжигаться (1 Кор. 7, 9), то есть превратил брак просто в какой-то паллиатив блуда. Вполне понятно, что при таком условии брак как таинство и не вошел в жизнь. В самом деле, посмотри, с какой легкостью отказываются от него верующие люди. Почему это? Потому что они чувствуют его ненужность. Разве может верующий человек не крестить своего ребенка? Нет! Но жить вне брака — это для него вполне возможно. Потому, что таинства брака в жизни нет. И как только юридическая и бытовая сторона брака потеряла свой смысл — стало очевидно, что в нем нет никакого религиозного содержания. Оно просто не нужно. Не нужно потому, что и по учению Церкви ничего на самом деле в супружеской жизни не менялось, не перерождалось, не освящалось в браке, а как было, так и оставалось скверной. И я стою в полном недоумении, что же такое, в конце концов, таинство брака?

Духовник. Ты не прав во всем, что касается церковного учения. И прав во всем, что касается нашей действительности. В учении Церкви о браке нет никакой двойственности, а в действительной жизни страшное искажение этого учения, создающее подобие какой-то двойственности и в церковном учении. Святость брака признается Церковью безусловно и безоговорочно. Отношение к браку как к скверне осуждено Церковью и названо ересью. Но есть два пути — путь девства и путь брачной жизни. Церковь признает первый более совершенным потому, что он открывает возможность большей близости к Богу. Но такое признание двух путей и предпочтение девства супружеству — совсем не есть «двойственность». И меньшее совершенство в отношении большего совсем не есть «скверна». Ведь то же самое видим мы и в вопросе о жизни вообще. Там тоже есть два пути — монашеский и мирской. И хотя возможно спасение и в монашестве, и в миру, но первый путь выше. Поэтому ты совершенно неправильно понимаешь слова апостола Павла: лучше вступить в брак, нежели разжигаться. Здесь вовсе не «паллиатив» против явного блуда. Апостол говорит следующее: есть два пути — девство и брак. Лучше избрать путь девства. Но не все могут идти этим путем. Тогда, встав на путь внешнего девства, можно погибнуть во внутреннем пороке, разжигания похоти. При таком положении лучше избрать менее совершенный путь, но тоже святой — путь брака.

Наконец, двойственность усматриваешь ты и в молитвах Церкви в сороковой день. Эти молитвы касаются того первородного греха, который запечатлен в нашем рождении. Это вовсе не есть молитва от скверны брачных отношений, которые благословлены Богом, а молитва от осквернения действующего в нас первородного греха, который мы все же несем и который запечатлен в нашем рождении и в нашей плоти.

Но ты вполне прав, что учение Церкви извращено в жизни. Это извращение касается непонимания внутренних условий для действенности таинства брака, которые требуются от верующих и вступающих в брак. Каждое таинство -может быть совершено властию Церкви, но действенность преподанной в таинстве благодати зависит от внутреннего состояния души человека. Крещение дает человеку благодать нового рождения. Но при неверии это рождение не создает новой жизни, потому что оно будет мертвым. И брак дает благодать, перерождающую воду естественно-природного влечения — в вино таинственного соединения двух в единую плоть. Но если не будет в браке любви, если жена будет «чужой женщиной», а не любимой той любовью, которая подобна, по словам Апостола, любви Христа и Церкви, — благодать окажется бездейственной, а брак, хотя и законный в церковном смысле, и потому не блудным, но мертвым, и семья — мирским делом, а не домашнею Церковью. Ведь если крещеный, то есть получивший благодать рождения свыше, может быть хуже, чем некрещеный, то и живущие в браке могут быть хуже, чем вне брака, но это вовсе не значит, что не надо креститься и не надо венчаться. А значит совсем другое: надо креститься и венчаться, имея те внутренние условия — веру в крещение, любовь в браке, чтобы не бесплодной была в нас получаемая благодать и в крещении, и в браке.

Да, ты прав, когда говоришь о легкости, с которой готовы отказаться верующие от этого таинства, и верно указываешь причину — она заключается в том, что большинством верующих брак не усвоился как таинство, и они мало чувствовали в нем благодатные основания для семьи, и потому, когда брак потерял свой юридический и бытовой смысл, он для них стал казаться ненужным. Но виноваты в этом люди, а не учение Церкви. Итак, твои смущения в вопросе о браке есть результат отчасти неправильного понимания учения Церкви, отчасти смешения этого учения с действительностью. Церковь ясно, безо всякой двойственности, считает брак святым таинством и брачный путь благословляет не как компромисс, а как путь, угодный Богу, хотя и признает девство более совершенным. Искаженное понимание брака коренится в полном забвении тех внутренних условий, которые необходимы для того, чтобы была действенной благодать брака.

Неизвестный. Я вообще удовлетворен твоими объяснениями, они разрешают кажущееся противоречие в церковном учении и дают внутреннее понимание уклонений от этого учения в действительной жизни. Теперь я хотел бы несколько слов сказать о таинствах Миропомазания и Елеосвящения, которые кажутся мне просто ненужными.

Духовник. Я уверен, что и здесь учение Церкви вполне удовлетворит тебя.

Неизвестный. Возможно.

Духовник. Почему же эти таинства кажутся тебе ненужными?

Неизвестный. Вот почему. Таинство Миропомазания мне представляется ненужным потому, что оно повторяет то, что дано уже в Крещении. Ведь человек переродился. Ему дана благодать для новой чистой духовной жизни. К чему же еще -специальное таинство, какие-то специальные сверхъестественные силы! Для чего? Раз уж дана человеку перерождающая его благодать, остальное, то есть действенность в его жизни этой благодати, зависит от него самого. По-моему, вообще благодать одна — один Бог, одна в Нем сила. И все эти отдельные частные ее виды в разных таинствах кажутся мне измышлениями человеческого ума, привыкшего к «деланиям».

Таинство Елеосвящения представляется мне особенно странным. Ведь Церковь молится о больных, очевидно, веруя, что Бог слышит и исполняет эти молитвы. Зачем же таинство? Почему без особого священнодействия и помазывания маслом нельзя просить Бога об исцелении? Зачем тут нужна какая-то особая благодать?

Духовник. Прежде всего заметь себе, что и по церковному учению благодать одна в смысле того Источника, который ее дает: Дары различны, но Дух один и тот же… (1 Кор. 12, 4). Каждому же из нас дана благодать по мере дара Христова (Еф. 4, 7).

Так же различны дары благодати и в таинствах, хотя Дух один и тот же.

Теперь рассмотрим таинство Миропомазания. Да, рождение свыше, внутренне новое бытие через таинственное присоединение к Церкви, то есть к Телу Христову — совершилось в Крещении. Дана благодать для того, чтобы встать на путь спасения. Это один дар. Но ведь этим внутренним рождением человек не изъят из вещественного мира. Он, родившись свыше, продолжает жить в среде естественного природного бытия, и стихии мира стремятся загасить эту вновь затеплившуюся духовную жизнь. Наш ум, наши чувства, наша воля все время подвержены опасности сделаться достоянием не этого вновь рожденного человека, а того ветхого человека, который, пока на земле, заключен в нашей плоти. Нужна «печать дара Духа Святаго», которая дала бы силы этому вновь рожденному Благодатию Божией человеку по-новому мыслить, по-новому чувствовать, по-новому действовать, по-новому видеть, слышать, ощущать весь мир. Вот эта печать Духа Святого как бы восполняет таинство Крещения, в котором вновь рожден человек, и преподается Церковью в таинстве Миропомазания, обычно не отделяемым от Крещения. Отказаться от этого таинства — значит отказаться от той полноты даров Духа Святаго, которые по милости своей дает Господь.

Неизвестный. Разве этой полноты нет в Крещении?

Духовник. Нет, подобно тому, как рождение и начало физической жизни еще не есть полное развитие организма.

Неизвестный. Другими словами, от Крещения — духовное рождение, от Миропомазания — духовный рост?

Духовник. Совершенно верно.

Неизвестный. Теперь я понимаю это. Но Елеосвящение? То, что сказал ты о миропомазании, не отвечает на вопрос о Елеосвящении.

Духовник. Конечно. Вопрос об этом таинстве связан с вопросом об отношении Церкви к нашим физическим немощам. Медицина различает разные физические причины человеческих заболеваний. А Церковь различает разные духовные причины. Болезни бывают как наказание, как вразумление, как испытание терпения и веры, — но все они имеют в своем основании наши грехи, начиная с греха первородного, и в этом смысле болезнь — начало физической смерти. В связи с разными духовными причинами болезни могут быть и самые различные обращения к Богу со стороны болящих. Церковь, молясь за Богослужением об исцелении в немощах лежащих, полагает, что акт веры и любви, который свидетельствуется Церковью в этой молитве, — восполняет то, то хочет Господь от души болящего человека. И Господь дает ему выздоровление. Но иногда такая молитва отдельных людей и всей Церкви бывает недостаточна. Болезнь продолжается. Господь как бы призывает человека к чему-то большему. Посещает его этой болезнью. Хочет от него или покаяния, или исправления, или веры, или терпения. Человек сознает это, но чувствует себя духовно слабым, ему нужна особая благодатная помощь. И тогда он испрашивает у Церкви таинство святого елея. Это таинство в одно и то же время и покаяние, и молитва об исцелении, и обет по выздоровлении посвятить свою жизнь Богу, и испрашивание благодати Божией, которая дала бы силы исполнить все это. Прочти молитвы, которые произносит священник во время совершения этого таинства: «Исцели раба твоего от обдержаща его телесныя и духовныя немощи и оживотвори его благодатию Христа Твоего… Яко да возстав рукою Твоею крепкою поработает Тебе со всяким благодарением… Рабу Твоему в немощи духовной и телесной сущему исцеление даруй, подая ему оставление грехов и прощение согрешений вольных же и невольных…»

Неужели ты не видишь здесь разницы с простою молитвою о болящих? Здесь не только молитва, здесь покаяние, обещание и просьба о благодатной помощи, если исцеление будет дано. Как же можно говорить, что таинство это не нужно! Так можно говорить, только никогда не болев или никогда не переживая болезнь, как переживают ее люди веры.

Неизвестный. Но однако не всегда исцеляются после этого таинства.

Духовник. Не всегда. Но что это показывает? Конечно, не ненужность таинства. Это показывает, что Господь положил взять душу данного человека и пресечь его земную жизнь. Почему Господь так положил, мы не знаем. Такова Его святая воля. Но знаем и веруем, что Всеведущий и Милосердный Господь всегда пресекает земную жизнь человека в момент, наилучший для его спасения, а потому просьба болящего о продлении жизни бывает иногда просьбой младенца, который не знает сам, что для него лучше, и потому просьба такая не исполняется Богом.

Неизвестный. Может быть… Может быть, это и так…

Духовник. Какие же еще у тебя сомнения?

Неизвестный. Прежде чем говорить о самом главном — еще несколько слов о таинстве Покаяния. О таинстве Рукоположения я говорить не буду. Я признаю, что раз есть иерархия, то должно быть и особое священнодействие, при котором передаются иерархические права, а значит и силы для их осуществления. Но вот таинство Исповеди. Оно-то зачем? Разве человек не может раскаяться и получить прощение прямо от Бога? Зачем тут: «прощаю и разрешаю»? Неужели без этого Бог не может простить грешника? И потом, какая благодать передается человеку в таинстве Исповеди? Ему прощают грехи, которые почему-то не мог простить непосредственно сам Бог? Вот и все. Почему же таинство?

Духовник. Ты ставишь вопрос так: может ли человек покаяться перед Богом сам? Может. Может ли Бог простить грешника? Может. Но может ли это раскаяние и это прощение заменить таинство? Не может. Почему? Во-первых, потому, что Церковь прощает грехи не только в меру принесенного покаяния, а в значительной степени в долг. Исаак Сирин говорит, что человек, сподобившийся видеть свои грехи, блаженнее сподобившегося видеть Ангела. Так трудно вполне, по-настоящему увидеть свой грех. Церковь властию, которая дана ее иерархии, как бы восполняя немощность покаяния, снимает тяжесть греха полностью. Прощает Господь Иисус Христос «благодатию и щедротами своего человеколюбия», а священник свидетельствует об этом и поданной ему властью от лица Церкви Христовой не только прощает, но и разрешает, то есть освобождает от этого греха человеческую душу. Во-вторых, недостаточно, чтобы грех был прощен и душа освобождена от него. Человек должен еще воссоединиться с Церковью. То разъединение, которое произошло в момент греха, должно быть уничтожено, и полное единство с Церковью, необходимое для таинства причащения, восстановлено действием особой благодати прощения. Вот это право разрешить или связать грех и даровано иерархии. То очищение от греха, которое необходимо для восстановления единства с Церковью, может дать только сама Церковь.

Неизвестный. Опять ты принуждаешь меня признаться, что мои сомнения явились результатом не вполне точного знания церковного учения.

Духовник. Я очень рад, что ты сознаешь это. Но ты пока ничего не сказал о таинстве Евхаристии. А признаться, я ждал, что ты с этого начнешь. Здесь сомнения всего более естественны.

Неизвестный. И ты не ошибся. Самые серьезные сомнения мои действительно касаются этого таинства. И в этом смысле, может быть, я и должен был бы начать с них. Но я сделал наоборот. Я отложил их на конец. Мне казалось, что если все другие сомнения мои получат свое разрешение, тогда как бы ослабнут они и в отношении этого таинства. Отчасти так оно и случилось. Но все же многое осталось. Ты будешь говорить со мной об этом теперь же или отложим до следующего раза?

Духовник. Нет, говори сейчас.

Неизвестный. Таинство Евхаристии — это нечто совершенно иное, чем все остальные таинства. Там речь о передаче сверхъестественной силы в форме совершеннo естественных внешних священнодействий. Не то в таинстве Причащения. Здесь я должен верить не только в невидимое и сверхъестественное соединение со Христом через невидимую благодатную силу, но должен верить в это, что кажущаяся естественная внешняя форма — как хлеб и вино, — на самом деле нечто совсем инoe, уже не хлеб и вино, а каким-то чудом пресуществившееся истинное Тело и истинная Кровь Христа. Я должен поверить в нечто ужасное и совершенно невероятное и при этом съесть кусок этого Тела и глотнуть Крови для «действительного соединения со Христом!» Здесь во мне протестует решительно все. Во-первых, ум. Каким образом хлеб и вино, нисколько не меняясь по своему внешнему виду, — могут оказаться на самом деле уже не хлебом и вином, а Телом и Кровью? Во-вторых, протестует чувство. Чем-то чудовищным представляется мне это проглатывание Тела и Крови, если действительно такое пресуществление совершается. Наконец, протестует здравый смысл, который опять-таки спрашивает: а зачем все это нужно? Неужели «единение со Христом» требует такой вещественной и странной внешней формы, этого проглатывания кусочка Христа? Неужели эта дикая и почти безобразная нелепость, явно попавшая в христианство по невежеству и под влиянием языческих культов, тоже «святая истина», в защиту которой можно сказать что-либо разумное?

Духовник. Да. Святая Истина. Больше того. Без таинства Евхаристии — нет христианства, нет Церкви, нет спасения. Ты говоришь — чудо. Да, чудо. Но чудо, которое постоянно совершается в Церкви и даровано ей навсегда. И если бы мы имели все остальное, что дает нам Церковь, но не имели бы таинства Причащения — мы были подобны богачу, которому дано войти в роскошный дворец и пользоваться всеми сокровищами в нем, но у которого отнята жизнь. Ты спрашиваешь, что можно сказать разумное в оправдание нашей веры? Не невежественные люди и не языческие жрецы, а Сам Господь сказал Своим ученикам:…истинно, истинно говорю вам: если не будете есть Плоти Сына Человеческого и пить Крови Его, то не будете иметь в себе жизни… Ибо Плоть Моя истинно есть пища, и Кровь Моя истинно есть питие. Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь пребывает во Мне, и Я в нем (Ин. 6, 53, 55−56). И на тайной вечери, когда они ели, Иисус взял хлеб и, благословив, преломил и, раздавая ученикам, сказал: приимите, ядите: сие есть Тело Мое. И, взяв чашу и благодарив, подал им и сказал: пейте из нее все, ибо сие есть Кровь Моя Нового Завета, за многих изливаемая во оставление грехов (Мф. 26, — 26−28).

Неизвестный. Я знаю эти слова, но их невозможно понимать буквально. Иначе получается -абсурд.

Духовник. В таинстве Евхаристии все непостижимо для разума. Все кажется ему абсурдом. Страшный соблазн для ума и испытание для веры. Но тем более нельзя все извращать, приноравливаясь к пониманию «здравого смысла». Вот ты говоришь, что частица причастия — это «кусочек Христа». Ты говоришь так потому, что к непостижимому для разума таинству Евхаристии применяешь исчисление раздробленных частиц вещественного хлеба по законам «здравого смысла». На самом же деле в каждом Агнце в различных храмах совершенной литургии и в каждой частице этих раздробленных Агнцев, по учению Церкви, содержится весь Христос, а не какая-либо его часть. Мы уже знаем с тобой, как ум привержен к делению и как он упирается принять истину единства. Но эта истина, сущность которой лежит в особом значении числа в невещественном мире, все же остается непреложной истиной и тогда, когда мы говорим о единстве Церкви, состоящей из многих членов, и о единстве Христа в таинстве Евхаристии.

Неизвестный. Но ты не отвечаешь на главное.

Духовник. Знаю. Главное твое смущение лежит в другом. К этому я и перехожу. Как могут хлеб и вино, не меняя своего внешнего вида, стать Телом и Кровию Христа? Да, непостижимо. Да, чудо. Но не заграждай путь для твоей веры кощунственными представлениями в угоду все тому же «здравому смыслу». Говоря о Божественном Теле и о Божественной Крови Христа, не держи перед собой образ тела и крови, который ты знаешь в физическом мире. Что знаем мы о сущности вещества, кроме своих о нем представлений? Что познаем мы о внешнем мире, кроме собственных от него восприятий? А не зная сущности вещества, как мы можем с дерзостью отвергать учение Церкви о пресуществлении этой непостижимой сущности вещества хлеба и вещества вина в Божественное и непостижимое для нас Тело и Кровь Христову? Почему тебя смущает, что это таинственное изменение не влечет для тебя изменения и внешних твоих восприятий, и ты по-прежнему продолжаешь видеть хлеб и вино, — когда ты не знаешь сущности того и другого и не знаешь, что именно произошло в этом отношении в момент пресуществления? Ведь внешний вид одного и того же вещества с одной и той же сущностью может быть разным даже в физическом мире — так вода по существу остается водой и когда она течет, и когда она имеет вид льда, и когда превращается в пар. Значит, внешняя форма не безусловно связана с сущностью вещества. Почему же твой разум не может допустить обратное: сохранение внешне одинаковой формы при изменении сущности, как это происходит в таинстве Евхаристии? Но, по-видимому, самое решающее для тебя «ненужность» таинства. Оно для тебя — не только «дикая и безобразная нелепость», но, главное, — нелепость излишняя, никакою ценою не оправдываемая, и потому ты спрашиваешь:"Неужели единство со Христом требует такой вещественной и страшной внешней формы?»

Для нас же, верующих людей, как раз наоборот. Все теоретические сомнения исчезают не столько от доводов разума, сколько от полноты чувствования. И мы не столько признаем, сколько чувствуем то значение, которое имеет это таинство для нашей внутренней жизни. Слова Христа: Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь пребывает во Мне и Я в нем (Ин. 6, 56), — для каждого верующего человека подтверждаются его личным опытом. Почему же это так? Что такое таинство Евхаристии по своему внутреннему значению? Тело и Кровь Христа Спасителя, которые мы вкушаем в таинстве, есть Тело за нас ломимое и Кровь за нас изливаемая, то есть Голгофская искупительная жертва. В Божественной Евхаристии дана нам Голгофа в таинстве. В основе Голгофы, как видели мы с тобой при рассмотрении догмата Искупления, лежит Божественная любовь. И величайшая милость Божия к нам заключается в том, что в сем страшном таинстве дана нам возможность не в чаяниях наших, а в непостижимой реальности, в условиях нашего вещественного бытия, — сделаться причастниками этой Голгофской жертвы и Божественной любви. Для нас, верующих, в таинстве Евхаристии мы соединяемся существенно со Христом, то есть соединяемся всем существом нашим, а не только умом или душою. Евхаристия — это основа того реального единства, которое чаем во всеобщем воскресении, ибо в пресуществлении даров и в нашем причащении — залог нашего спасения и воскресения не только духовного, но и телесного. Таинство Евхаристии — истинный источник жизни, потому что в момент причащения по несказанной любви Божией к нам, недостойным, Христос пребывает в нас, а мы в нем. Это огонь, попаляющий все наши согрешения и дающий нам благодатную возможность жить во Христе. Вот что такое таинство Евхаристии, и вот о чем говоришь ты как о «ненужной, дикой и безобразной нелепости».

Неизвестный. То, что сейчас говоришь ты, я так бы не назвал.

Духовник. Да. Я уверен в этом. Но что же ты можешь сказать еще?

Неизвестный. О таинствах я сказал все.

Духовник. Тогда выслушай меня. Не раз я говорил тебе, что истинность церковного учения подтверждается не столько логическими доказательствами, сколько внутренним опытом. И если ты постараешься вознестись духом до созерцания той Истины, которая теперь открыта перед тобой в учении о таинствах, я уверен, что ты почувствуешь тот благоговейный трепет, который укрепит твою веру более, чем все логические доказательства, взятые вместе. Логика действенна только тогда, когда есть общие положения, признаваемые обеими сторонами. Тогда одна из сторон может условно сказать: если ты признаешь эти положения, то логически обязан признать и проистекающие из них выводы. Поэтому с людьми неверующими, но признающими свободу воли, различие добра и зла и какой бы то ни было «смысл жизни» как основные посылки, можно вести логический спор и доказывать им, что эти основные посылки логически приводят к истинам веры. Но для людей неверующих и не признающих этих основных посылок невозможны вообще никакое доказательства, ни логические, ни опытные. Они прячутся от Истины в убежище абсолютного скептицизма и стоят на почве ужасающего безразличия. Вся жизнь человека и все явления вселенной сводятся ими к физико-химическим «процессам», они смело принимают все абсурдные выводы, которые следуют из этого положения и не желают считаться с данными внутреннего опыта. И мертвая душа их находит удовлетворение в мертвом мировоззрении, лишающем всякого смысла человеческую и мировую жизнь. Если человек скажет: «На свете ничего не существует», — как ему можно сказать, что он говорит нелепость? Ты покажешь ему солнце, предложишь ему осязать окружающие предметы. А он скажет тебе: «Солнца никакого нет и никаких окружающих предметов не существует». Какой логикой и каким опытом можно опровергнуть эти нелепые слова? Для людей абсолютного неверия и для людей абсолютной веры доказательства одинаково не нужны. Для первых они бесполезны, а для вторых — излишни. Но ведь несчастных абсолютных безбожников — единицы, а абсолютная вера — благодатный удел святости. Громадное большинство неверующих людей в большей или меньшей степени сомневаются в своем неверии, и многие верующие нуждаются в укреплении своей веры. Поэтому все, что можно сказать от логики и от опыта, имеет свое значение и для искренних безбожников, и для самых искренних исповедников веры.

Мы уже видели с тобой, что все религиозные истины, кроме логики, имеют за собой и внутренний опыт верующих душ. Учение о таинствах особенно богато этим. Ведь таинства — это та благодатная жизнь, которая нас уже здесь соединяет с Жизнью Божественной. Таинства — это светлое небо на грешной земле, это наступившее обетование. Это то, что нашу веру облекает в плоть и кровь, что, как огонь, согревает холод душ наших, что размягчает окамененное нечувствие наших сердец. Это тот невечерний свет, который озаряет застилающий нас мрак… И посмотри, какая в них мудрость, какая в них правда, какая радость! Воистину нисшел к нам Дух Утешитель, о котором сказал Господь своим ученикам. Таинства Церкви объемлют все существо наше, дают новое рождение, дают силы жить новою жизнью. Исцеляют немощи. Омывают грехи. Благословляют семейную жизнь. Существенно соединяют со Христом через причащение Тела и Крови. Когда ты переживешь все это, какими жалкими покажутся тебе слова о «физико-химических процессах». И ты, не колеблясь, скажешь: вот где Истина, вот где правда, вот где жизнь!

Неизвестный. Скажу, то есть может быть, скажу. Но для этого ум мой должен признать себя окончательно побежденным этой истиной. А ум мой все еще продолжает сопротивляться.

Духовник. А именно?

Неизвестный. Ты говоришь о таинствах как о таких внешних священнодействиях, через которые передаются человеку благодатные силы. А у меня является вопрос: если благодать Божия дает нравственные силы человеку, какой смысл в Божественном законе, исполнение которого требует от человека Бог?

Духовник. Другими словами, каково взаимоотношение закона и благодати?

Неизвестный. Да.

Духовник. Этот вопрос действительно весьма важен для уяснения истины. Если хочешь, мы рассмотрим его в следующий раз.

Неизвестный. Разумеется, хочу. Но не подумай, что это будет последний мой вопрос.

Духовник. Я и не думаю. Я только уверен, что сколько бы ты ни ставил вопросов, Истина от этого не поколеблется и будет раскрываться все с большей и большей полнотой.

Неизвестный. Может быть… Может быть… Но во всяком случае, я не сказал бы теперь — нет.

Источник: прот. Валентин Свенцицкий «Диалоги».

http://www.pravmir.ru/article_1410.html