Церковь в мире

— Сейчас Церковь принимает все большее участие в делах государства. Какие положительные стороны этого процесса вы видите?

— Тем, кто говорит о сращивании Церкви с государством, хочу напомнить, что Церковь просто не участвует в жизни государства. Церковь не занимается назначением чиновников и контролем за ними, Церковь не цензурирует законы, Церковь не занимается формированием и распределением бюджета, не контролирует награды и наказания, раздаваемые государством, не формирует внешнюю и внутреннюю политику государства. Кстати, все эти «не» верны и относительно влияния государства на внутреннюю жизнь самой Церкви.

С другой стороны, есть несколько сфер жизни общества, которые всецело контролируются государством, и именно по этой причине присутствие Церкви в этих сферах необходимо. Это государственное образование, государственная медицина, государственные интернаты (для малых и старых), система исправительных учреждений и государственные средства массовой информации. Здесь человек слишком зависит от государства, и потому нельзя его оставлять с нашим государством один на один.

В эти государственные гетто Церковь желает войти вовсе не для того, чтобы привлечь в свои ряды новых членов, а для того, чтобы откликнуться на потребность в ее присутствии, которая уже есть у людей, в этих гетто находящихся. Проповедники новых сект идут в эти пространства, чтобы создать там спрос на свою идеологию. Традиционные религии в этом не нуждаются: люди их и так ждут.

— Вы часто бываете за границей, расскажите о наших православных соотечественниках за рубежом…

— В жизни русского зарубежья, к счастью, испаряется дух диссидентства. После гражданской войны русские люди, оказавшись по ту сторону железного занавеса, смотрели на Россию с болью — все рушится, все плохо, новости только трагичные. Послевоенная эмиграция состояла из россиян, которым тоже не было пути назад. Они знали, что встреча с Родиной для них будет встречей со смертью.

А в 90-е годы люди уезжали по экономическим, семейным причинам, но главное — без страха и без ненависти. И потому меняется настрой в эмигрантских приходах. Теперь люди хотят ощущать свое единство с Русской Церковью. Радостно ведь, находясь в Новой Зеландии, Африке или на Кипре, вознести молитву о Патриархе Московском и всея Руси и ощутить, что Русь Святая простирается до дальних пределов мира.

Чем отличаются приходы зарубежья от приходов в России, так это малолюдством. Здесь есть свои плюсы и минусы. Приятно, когда все друг друга знают, когда отношения теплые, сердечные. Хорошо, что после службы предлагается совместное чаепитие, общение. Это заимствование у инославных, но ведь доброе и человечное есть и у неправославных христиан.

Нет, нет, не спешите обвинять меня в экуменизме. Я всего лишь повторяю то, о чем мечтал еще святитель Феофан Затворник: «Отчет я читал. Там нет ничего неправославного. Хвалит штундистов не как правоверующих, а что как кто станет штундистом, так начинает добре жить. Цель у него — завесть православную штунду. Ведь штунда, собственно, есть собрание для бесед благочестивых не в богослужебные часы. Тут поют духовные стихи, читают Евангелие, книги, беседы ведут. Я рекомендовал ему этот отчет представить владыке с той целью, чтобы возбудить его заводить везде православную штунду, внецерковные собрания и беседы»

Этого нам в России и по сию пору не хватает. Помните, как точно сказал святой Ириней Лионский о грехе первых людей: «Не став еще людьми, они хотели стать богами». Прежде чем обОжиться, надо очеловечиться. То есть надо научиться радоваться друг о друге, а потом нести радость о Господе. Элементарные вещи: улыбка, внимательное доброе слово, приветливый взгляд — как все это важно в жизни прихода. На малом приходе священник помнит всех и знает обстоятельства жизни каждого…

Но иногда хочется побыть наедине с Богом, хочется прийти туда, где тебя не знают, затеряться в многолюдстве. Вот это чувство одиночества пред Богом в толпе необретаемо в малолюдных зарубежных приходах.

— Как Вы относитесь к идее «Москва — третий Рим»?

— Хорошо отношусь. Москва и в самом деле была третьим Римом. Это отнюдь не русская идея, а классическая средневековая и общеевропейская: идея translatio Imperiei, перехода империи. По официальной византийской концепции, Рим перешел на берега Босфора, в Константинополь (Царьград). А спустя тысячелетие падение Восточной Римской империи (1453) совпало с освобождением Московского царства от татарской зависимости (1480). То есть те же самые агАряне (мусульмане), которые захватили Константинополь, они же оставили Москву в одном и том же XV столетии.

Это совпадение, конечно, потрясло не только русских. Идея, что Москва — третий Рим, принадлежит вовсе не старцу Филофею: на самом деле эту идею в течение многих десятилетий приносили на Русь странники-монахи, дипломаты из Валахии, Румынии, Болгарии, Сербии и так далее. Что эта идея означает? Там, где государство осознаёт себя служащим идеалам Православия, слугою Христа, и при этом осознает себя ответственным за судьбы Церкви не только в своих пределах, но и во всей ойкумене, — вот такая страна и оказывается третьим Римом. И как единственна была Римская империя, так и в средневековой культуре, считавшей себя преемницей культуры античной, империя тоже могла быть только одна. Москва оказалась единственным независимым, самодержавным государством православного мира в XVI столетии. Самодержавное — не в смысле монархическое, а в смысле самоуправляющееся (самодержец — автократор). Государство, которое не является ничьей колонией — вот это самодержавное государство. И «Москва — третий Рим» означало, что на Москве теперь лежит ответственность за судьбы Православия во всем мире. Соответственно, Россия обязана была своей политикой, финансами, армией, дипломатией и так далее поддерживать православные общины, Православную Церковь во всем мире, вплоть до Африки. Так что в этой части я с этой формулой согласен.

Но я не могу согласиться с ее продолжением — «четвертому не бывать». Это слишком дерзновенное пророчество. А ведь «закон и пророки до Иоанна Крестителя». В новозаветные времена нужды в пророчествах нет. Так что не стоит за Бога решать — куда и как Он еще раз повернет колесо истории.

Сегодня Москва уже не является третьим Римом. Ведь власть ее не является православной. Речь не о том, ходит президент в церковь или нет. Речь о том: он себя судит Евангелием или нет? Видят ли законы России свою высшую цель, источник и оправдание в Православии? Является ли высшей целью внешней политики России поддержка Православия во всем мире? Этого в сегодняшней России нет. Москва уже не третий Рим. Место «Рима» вакантно.

Но если однажды в Минске (Тбилиси, Киеве, Кишиневе…) появится правительство, которое именно так будет осознавать цель своего служения, то Минск (Сухуми, Тирасполь, Санкт Петербург…) и станет четвертым Римом.

Кстати, для того, чтобы быть «четвертым Римом», вовсе не обязательно быть сверхдержавой и ведущим игроком геополитики. Когда Москва приняла на себя служение «третьего Рима», она не была даже «региональной сверхдержавой». Польша, Литва, Крымское ханство были для нее смертельными угрозами (или уж по меньшей мере равными соперниками). В 1571 году крымский хан сжег «третий Рим», Москву, из которой третьеримский император — Иван Грозный — предпочел убежать до подхода врага… Сверхдержавами тогда были Испания, Португалия, Англия… Важно, чтобы государство считало себя защитником Православия. Будут еще такие государства или нет в истории нашей планеты — я не знаю.

И еще очень важно помнить, что лозунг «Москва — третий Рим» — это вовсе не всплеск националистической гордыни. Во-первых, сама идея империи — антинационалистическая, ибо наднациональная. Москва ощутила себя империей для всех православных народов. Причем — временно, до освобождения Константинополя. Когда царь Алексей Михайлович и патриарх Никон мечтали о том, что после присоединения Украины они двинутся дальше на Константинополь, то речь шла о том, что столица будет перенесена из Москвы в Константинополь. И именно поэтому патриарх Никон начал реформу богослужения, подлаживаясь под греков.

Удивительная идея! Если бы англичане планировали завоевать какой нибудь народ, они бы при этом предполагали, что свою школу, свою Церковь и культуру навяжут этому покоренному народу. А вот русский империализм совершенно особый: мы должны подладиться под тех, кого завоюем, чтобы им проще было с нами сослужить.

Эта черта русского империализма, кстати, очень хорошо видна на топографической карте Российской империи. Европейцы, придя в Новый Свет, переменили почти всю топонимику. Всюду новые Йорки и новые Орлеаны. А у нас даже имя нашей столицы — Москва — своим откровенно финно-угорским паспортом напоминает о том, что русские здесь пришельцы (по известной формуле: коренное население — это предпоследний завоеватель).

— Как вы относитесь к тому, что Церковь активно занимается бизнесом?

— Есть священники совершенно разных складов — более традиционные, для которых, кроме их прихода и службы, ничего нет. Но о таких сразу начинают говорить, что они не от мира сего и безнадежно отстали от жизни и современной цивилизации. С другой стороны, когда встречается священник, способный жить и работать в современном мире и обеспечивать финансовое выживание прихода, его сразу начинают обвинять в том, что он не батюшка, а бизнесмен. Ну, отчего буквально все превращается в повод для осуждения?

Несколько лет назад приезжаю в Якутию, и там мне говорят: «Вы знаете, наш батюшка выпить любит, поэтому мы в храм не ходим». Через несколько лет я вновь приехал в этот город. Спрашиваю: «Священник поменялся, и теперь-то вы в храм, наверное, ходите?». А мне отвечают: «Новый батюшка весь такой молитвенник, ну как ему понять нас, светских людей! Поэтому мы к нему не ходим…»

В общем — «пуля дырочку найдет».

Кстати, и первый батюшка отнюдь не был пьяницей. Он просто в поисках спонсоров для строительства храма ходил на презентации и приемы. С людьми общался. Но, как мы все знаем, наше русское общение почти немыслимо, если на столе только квас. Люди же сказали: «Значит, он как мы, а раз как мы, то и нечего его слушать, он не имеет права нас учить».

Если же батюшка будет «не как мы» — то о нем молва скажет: «Ну, он не от мира сего, он небожитель, он в нашей жизни ничего не понимает, поэтому его слушать тоже не надо».

С разных сторон можно прийти к одному и тому же выводу. Не случайно говорится, что у сатаны две руки. И одно и то же пойло он может подать и из-за левого плеча, и из-за правого. Подойдет слева: «На-ка, выпей», а я скажу: «Нет, мне сестрица Аленушка сказала, что из-за левого плеча брать нельзя». А податель пойла спокойно отреагирует: «Ну что за предрассудки!» — и тут же из-за правого плеча то же пойло подаст.

— Многие люди, когда приходят в Церковь, проходят некий период обращения, неофитства. Я заметил, что, например, у предпринимателей в этот период все валится из рук, музыканты забрасывают свои инструменты. Насколько это естественно?

— Сначала о предпринимателях. Я знаю случаи, когда после обращения к вере проблемы в бизнесе у них разрешались благополучно, дела шли успешнее. У купцов Демидовых в бизнесе все было нормально, а они были людьми вполне церковными. Но бывает и иначе. Ведь у Бога свой замысел о каждом человеке.

Мой же совет предпринимателям (хотя я, конечно не старец и не их духовник): не бросать дело. Сомнения неизбежны. Я помню, когда крестился, сам пару лет думал: «Может, бросить университет, уйти?» И у бизнесменов такие же вопросы. Я всегда уговариваю людей: оставайтесь в том звании, в котором каждый призван к вере. Если вы хотите помочь Церкви и России, необходимо, чтобы православные люди были представлены в интеллектуальной, политической, военной, бизнес элитах России. Монахов у нас хватает. Церкви, может быть, более всего не хватает сегодня людей, способных профессионально работать в светских структурах, но с православной мотивацией.

Что касается творческих людей, то такой человек, если он искренне переживает свою веру, должен пережить обретение веры как кризис. Это признак здорового, нормального развития, если прежняя работа кажется ему безвкусной. Живописцы начинают сушить свои кисти, поэты забрасывают поэзию, музыканты — музыку. Все становится пресно, безвкусно по сравнению со вновь обретенным смыслом.

А вот дальше очень многое зависит от того, на какого духовника напорется этот неофит. Если все идет нормально, то через два-три года человек возвращается к своему светскому ремеслу. Разве что тематика его творчества может немного измениться.

Другое дело, если с духовником не повезло. Если человек оказался заложником у тех, кого называют в Церкви младостарцами, это может кончиться серьезной катастрофой.

— Что помогло вам сделать выбор — стать православным христианином?

— Мотивов очень много. Один из них — мне изрядно надоела просто философия. Я же потомственный философ, и потому мне с детства обрыдли все эти размышления о духовном со стаканом коньяка в руке. Я еще был атеистом, студентом университета, когда сказал себе: «Так, Андрюша, давай договоримся. Если ты однажды придешь к выводу, что Бог есть, я тебя очень прошу: не выдумывай ничего своего. Понимаешь, если Бог есть, то это означает, что ты не первый умница, который до этого додумался… История началась не с тебя, и поэтому ты сначала изучи, что в этой истории было, вживись в нее». Поэтому я с самого начала решил, что уж если и повернусь к религии, то к самой традиционной.

Диакон Андрей кураев. Ответы молодым. М., 2002 г.

http://www.pravmir.ru/article_1369.html