Попустительство сквернословию угрожает безопасности граждан

Координатор арт-проекта инициативы «Декалог — XXI» размышляет о проблеме нецензурной брани

В российском контексте инициативы «Декалог — XXI» заповедь «Не лжесвидетельствуй» понимается как барьер в дискредитации традиционных духовно-нравственных ценностей со стороны СМИ, организаций и отдельных лиц. Одним из наиболее болезненных видов подобной дискредитации является распространение нецензурной брани в сферах информации в колоссальных, невиданных доселе количествах. Подобную деятельность нельзя оправдывать «свободой слова», потому что, как я постараюсь показать, такая свобода равнозначна свободе насилия. 9-я заповедь на практике связана с предшествующими ей 6-й, 7-й и 8-й: «Не убий», «Не прелюбодействуй», «Не укради».

Матерщина появилась в печати в президентство Бориса Ельцина. Её вторжение происходило тогда по всем направлениям: в литературе, публицистике, периодике, СМИ, аудио- и видеозаписях… Однако сейчас наступает качественно новый этап. Присутствие непечатной лексики (не говоря о грубой брани, связанной с испражнениями и т. п.) в сфере письменности и СМИ, перестало восприниматься как нечто аморальное, перейдя в привычку, общий фон, норму. Литераторы, журналисты, телеведущие молодёжных (!) программ, звёзды всех размеров соревнуются друг с другом в выражениях, которые ещё 15 лет назад были жёстко табуированы в публичной сфере.

Кто и когда из занимавших ответственные посты в министерствах и комитетах, на телевидении, радиовещании, открывал шлюзы для этого потока грязи должно быть выяснено, хотя бы из чистого любопытства. Несомненно, данные радетели за «свободу слова» оказали убийственное влияние на формирование отечественной речи и письменности на несколько поколений вперёд.

Перед всеми, кому дороги духовно-нравственные ценности, стоит нелёгкая задача: определить свою позицию в создавшейся новой ситуации. Впервые за всю историю русской словесности фактически сняты цензурные запреты на мат. Сегодня из выступающих в публичной сфере не матерится лишь тот, кому не позволяют делать этого его нравственные или религиозные убеждения, либо тот, кто не вполне уверен, что это сойдёт ему с рук при продвижении по карьерной лестнице. Если же обратиться к сфере приватной, то там падение тотальное. Широкое распространение электронных видов связи, предполагающих оперативное деловое и бытовое письмо (e-mail, sms, icq и т. д.), облегчает привычку каждодневно писать матерщину у тех граждан, у кого отсутствуют соответствующие моральные принципы. Эта уникальная, катастрофическая ситуация.

Могут спросить: а что, разве матерщина отсутствовала в нашей культуре раньше? Разумеется, нет. Можно даже сказать больше: матерщина, нецензурная брань были частью простонародной культуры. Но культуры устной. Существовал жанр срамных частушек, особенно популярный у малоимущей и необразованной прослойки крестьянства. Употребление нецензурщины в такого рода частушках было даже «нормой» в определённых ситуациях (например, на пьяной гулянке), однако оно не перекидывалось на письменность. Я не беру здесь порнографическую поэзию типа Баркова — непечатную буквально, а не номинально, как сегодня, когда Баркова издают с академическим комментарием.

Не секрет, что в народной среде любители срамословия попросту не умели писать или писали еле-еле. Грамотные же крестьяне избегали устной матерщины (не говоря об изложении её на письме). Уровень грамотности был неразрывно связан с восприятием слова через призму священных текстов и церковных песнопений.

Невозможно представить, чтобы матерные слова писались церковнославянским уставным письмом, которым переписывали Евангелие и молитвы. Мат могли употреблять лишь в берестяных грамотах, т.к. это было упрощенное, бытовое письмо, во многом графически иное, чем буквы, употреблявшиеся при переписывании священных текстов. Случаи такие, между прочим, крайне редки: из примерно 1000 известных нам берестяных грамот, обсценную лексику (матерщину) содержат только четыре.

Если же говорить о российских мусульманах и иудеях, то для них рукописное слово было ещё теснее связано с религиозными ценностями, ведь знание священных языков Корана или Танаха было для них ещё более трудозатратным и ещё менее доступным, чем знание церковнославянского для православных. Использование полученные в медресе и хедерах знания для записи ругательств было бы расценено как помешательство или одержимость демоном.

Если религиозные институты прямо осуждали матерщину в любом виде, расценивая как грех сквернословия, то традиционная этническая культура, хотя и ограничивала матерщину устной сферой, всё-таки допускала её существование в своих недрах. Объяснение этому следует искать в психологии человеческой агрессии. Традиционная этническая культура в отличие от религиозной в чистом виде, предельно прагматична, хотя религиозные заповеди и играют для неё основополагающую роль. Так, чтобы дать отдушину подсознательной (а иногда и вполне осознаваемой) скапливающейся агрессии, традиционная мораль позволяет произнесение матерных слов в определённых эмоциональных ситуациях. Чтобы предотвратить совершение человеком грубого насилия лучше на короткий миг пожертвовать чистотой речи. В этот момент срабатывал механизм взгляда на себя, на ситуацию со стороны, отстранение от греховных, осуждаемых действий. Открывался путь к успокоению и последующему самоукорению за допущенное нарушение речевой нормы. В других случаях (например, на свадьбе) пропевание срамных частушек являлось наследием архаических верований, причём подобный обычай практиковался не всегда, не везде и часто игнорировался благочестивыми семьями, либо сурово регламентировался.

Конечно, механизм употребления обсценной лексики давал положительный результат только при условии табуирования матерщины. При этом, в определённых (даже малограмотных) слоях, матерщина сурово осуждалась, поскольку в ней усматривали хулу на священных лиц (в частности, на Богоматерь). Для ряда слоёв населения употребление матерных слов расценивалось как сугубый грех и строго наказывалось: несовершеннолетние, монашество, священство.

Когда табу на мат снято и «всё дозволено», «аварийные» механизмы традиции не срабатывают. Происходит даже нечто обратное. Перенасыщенность повседневной лексики матерщиной не предотвращает насилие и агрессию, а, напротив, подталкивает к ним. Тот, кому знакомы правила поведения в криминальной среде, знает, что актам агрессии и насилия всегда предшествует там словесный «зачин», который плавно переходит в действие.

Сейчас необходимо осознать, что вопрос о сквернословии непосредственно связан с психологией агрессии. Если ещё недавно попустительство матерщине казалось кое-кому удобной отдушиной, «выхлопом» для социального недовольства масс в условиях экономического стресса, то теперь мы уже имеем дело с качественно иной средой и качественно иной ситуацией. Дальнейшая пассивность по отношению к матерщине и похабщине поведёт не к амортизации насилия, а к его росту.

Этот вопрос тесно связан с безопасностью и здоровьем нации. Здесь необходимы жёсткие и нелицеприятные меры: матерщинники должны быть отторгнуты сферой СМИ и культуры, а бытовое сквернословие, наконец, загнано в административные и уголовные рамки.
Роман Багдасаров, специально для «Русской линии»