Если бы я был студентом духовного училища

Если бы я был студентом Духовного училища, я был бы франт. На мне был бы черный френч с воротником-стойкой, подшитый самым белым на свете подворотничком. Я был бы молод, строен и грациозен. Пред храмовыми дверями я не торопился бы, а делал тягучие, широкие крестные знамения и гнулся в поклоне, почти доставая носом коленей. И я ловил-бы, да я ловил бы на себе эти косые взгляды прихожан. Эти всегдашние косые взгляды научили бы меня быть немного не таким как все. Не решился бы я ни сквернословить (ой, смотри, церковник-то как ругается!), ни покупать в магазине легкомысленные чупа-чупсы или пиво (ой, гляди-ка, семинарист-то бухать собрался!), ни бессмысленно ковыряться в носу (да, верно говорят, что кто всю Библию прочитает, тот с ума сойдет!).

О, эти косые взгляды! Они приучили бы меня быть как Штирлиц, прекрасным и выдержанным. Я был бы как лаковая перчатка на тонкой и красивой руке, которая сжимает другую красивую лайковую перчатку (свои страсти). Короче, я был бы подтянут и прекрасен.

Если бы я был студентом Духовного училища, я одевал бы за богослужением красивый стихарь чтеца и читал бы Псалтирь громким и красивым юношеским голосом, так, чтобы эхо гуляло по всем закоулкам православной архитектуры, и голос мой звучал как сонм ангелов, удивленных рождению Сына Божия. И каждое слово отзывалось бы в душе прихожан их собственной молитвой. Я сделал бы свой голос флейтой, стройная песнь которой открывает смыслы древних славянских букв для современного необразованного сердца.

Но я, к сожалению не студент Духовного училища, а только престарелый брюзжащий доцент, который только однажды пытался читать молитвы на утреннем правиле в Тюменской Православной гимназии. Причем я сам вызвался, потому что моему вкусу претили почти спящие на утреннем правиле старшеклассники. Горделиво я решил научить их общаться с Богом. Но когда я стал читать молитвы и от их имени, я вдруг увидел себя — старого мерзкого, шелудивого пса, который дерзает встать перед Лицом Божиим за этих еще не проснувшихся поутру, но чистых, непорочных, юных созданий. Я не молился, нет. Я скулил, я вертел хвостом с одною только мыслью: «Не опозорь, Госоподи, не осрами». Я понял тогда, что значит «предстоять за», ну и все свое недостоинство «предстоять за». Поэтому я завидую фальшивому басу чтецов из Духовного училища, потому что в нем есть то эхо, которое долетает до каждой пришедшей в храм души, ищущей ЧТО сказать Господу и находящей это в словах молитвы, читаемой голосом молодым, задорным и уже сильным.

Что делал я в возрасте студентов Духовного училища? Я был средний ученик средней школы и мечтал стать суперменом. Книжки по йоге сменялись фантастикой, а учебники по рукопашному бою исчезали при появлении описаний трюков Гарри Гудини и волевой гимнастики Анохина. Уже, будучи почти дяденькой, я столкнулся с Воскресшим Христом, и только теперь понимаю, что настоящий супермен — это не парень в облегающем трико с маленьким плащем и буквой «S» на груди. Супермен тот, кто может напрямую общаться с Тем, Кто сотворил всю вселенную и всех людей. Студент Духовного училища — вот супермен, среди буря в море житейском, он — радист на церковном корабле, который несмотря на соленые брызги испытаний, громы и молнии со стороны преподавателей и сокурсников, искушения со стороны ужасных сил бесовских, усердно отбивает радиограмму на небеса о спасении всех людей. Мне, идиоту, в 16 лет это даже в голову не приходило!

И потом, мне в этом возрасте совершенно не о чем было поговорить с девушками. Вот, если бы я был студентом Духовного училища, я бы уж нашел, что рассказать. Говорил бы я и языками человеческими и ангельскими, и открывшей от удивления рот барышне толково бы объяснял, что выражение «грех мой передо мною есть выну» вовсе не означает извлечение греха изнутри, но означает в переводе с ангельского церковнославянского, что «грех мой передо мною есть всегда». Ловко, да? Еще бы я развлек ее мудростью ветхозаветной истории, которую так интересно, словно бы он сам прожил ее во времена своей вечной юности, рассказывал архимандрит Тихон. Я бы с радостью вспомнил те славные уроки, на которых я присутствовал с видом узника замка Ив, которому будто бы все равно, где зарыты сокровища, о которых скажут только в конце.

Гуляя с ней под ночным небом, я бы показывал ей созвездия, о которых так много и так романтично рассказывал Дмитрий Николаевич Майоров. Но я ни слова бы не сказал ей о катихизисе, потому что она перестала бы со мною дружить. Если бы моя подруга сломала ногу, или ребро, или, на худой конец, заболела чахоткой, я победоносно ворвался бы в ее больничную палату с травами из «монастырской аптеки» Дмитрия Николаевича Дурыгина.

Но, я не студент Духовного училища, и не знаю в каком веке жил царь Осия, и не знаю, что Красное море когда-то называлось Чермным, и не смогу ловко рассказать своим, недоумевающим от моей непроглядной необразованности, студентам, что геенна огненная — это долина сыновей Энномовых, или, проще говоря, помойка у стен Иерусалима. Мне часто нечего сказать моим ученикам на вопросы из духовной жизни, и уж точно в моих глазах не блеснет Царствие Небесное, которое приведет их в храм Божий, а скорее тускло будет мерцать невыразимая скука. И это все потому, что я не учился в Духовном училище. А то бы уж я повел за собой молодых ребят, вопрошающих о жизни духовной!

О, тщета моей жизни, о неудача моей юности! Отчего Духовное училище не приняло меня в свои объятья, когда я был молодым юнгой, жаждущих приключений на подводной лодке Духовного образования?

О, как много я пропустил в своей жизни. А именно: ранние подъемы, братскую молитву, трапезы и занятия, свободное время и отбои, послушания на кухне и в монастыре, баню по четвергам и спевки, напоминающие музыку небесных сфер. Мне нечего сказать в свое оправдание. Пропустив Духовное образование, боюсь, что я пропустил жизнь. И если бы вчера меня приняли в Духовное училище, то сегодня бы отчислили за ужасное поведение.

Интернет-журнал «Русская неделя»