 |
| Русская неделя | Протодиакон Андрей Кураев | 05.06.2006 |
При разговоре же о содержании слуха об ИНН первое, что мы должны помнить, — это Церковное Предание. Для церковного человека естественно быть консерватором, то есть смотреть на мир глазами святых отцов. Это значит, что если по некоторому вопросу святые отцы «едиными усты и единым сердцем» высказали свое суждение, то и наш голос должен присоединиться к хору отцов. А если по некоторому вопросу среди святых отцов были разногласия и споры, то и мы должны уметь в этих вопросах терпеть разнообразие позиций православных христиан, не отлучая инакомыслящих в этом вопросе людей от церковного общения. Если же по некоему вопросу святые отцы опять же согласно о чем-то… нет, не сказали, а именно умолчали (а есть темы, на которые ни один из них почему-то не высказался), то я, как консерватор, должен быть крайне осторожен, когда на эту тему высказываюсь сам. Я имею право на личное мнение, но я не имею права свое мнение отождествить с мнением Церкви, если я не могу найти ему опору у святых отцов.
Вот и давайте посмотрим на проблему ИНН с этими критериями. Святые отцы никогда не касались вопроса о технологии печати антихриста: как, с помощью чего и на какой материал она будет наноситься. Молчание отцов на эту тему единодушно и громогласно. Почему? Потому что если бы от имени Церкви кто-то из отцов сказал, что печать будет изготовлена именно вот так, из вот такого материала и по такой вот технологии, то сатана специально изготовил бы свою печать иначе. А людей бы успокоили: «Вам же Церковь сказала, что печать будет наноситься лазером, а на вас она наносится не лазером, а мазером, поэтому у вас не печать антихриста».
Второе. Среди святых отцов есть вполне единодушное мнение, каковы признаки антихриста и кто будет ставить печать его. Для начала надо заметить, что печать антихриста появится в нашем мире позже, чем личность самого антихриста. Антихрист — «первый зверь». Но печать ставит «второй зверь». Он приходит на помощь первому и колдовством и чудесами привлекает людей к поклонению антихристу. На поклонившихся и ставится печать… Мы знаем, о чем будет проповедь антихриста и какие чудеса сотворит его слуга.
В греческом языке приставка «анти» имеет иной смысл, нежели в русском. В русском языке «анти» означает «против»; в греческом она означает «вместо»: например, антидор — букв. «вместо Святых Даров», антипасха — букв. «вместопасха» и т. д. антихрист — он «вместо-христос», он ставит себя на место Христа и в таком качестве представляет себя людям: «Придите и поклонитесь мне».
Антихристу непонятна тайна любви, потому что сатана не умеет любить. Непонятно ему и то, как человек может бескорыстно любить Господа, и то, что Господь бескорыстно любит людей.
Мы видим это недоумение в вопросе сатаны из ветхозаветной книги Иова: «разве даром богобоязнен Иов?» (Иов 1,9). Любовь, по слову апостола Павла, «не ищет своего» (1 Кор. 13,5), а чуждый любви сатана повсюду ищет корысть. Судя о людях по себе, он полагает, что достаточно предложить им хлеб, карьеру, и они сменят предмет поклонения. Сатане кажется, что он лучше Бога управится с миром. Это и будет главный тезис его пропаганды: «Под моей властью вам будет куда лучше, чем под властью Назаритянина. Вот я — ваш истинный господь, ваш истинный спаситель». Он будет претендовать на божественный статус, а потому он будет чем-то большим, нежели просто правитель земного шара. Пока один президент ставит себя на место другого президента, пока император сменяет султана — это еще не антихристов маскарад. А вот когда некий правитель скажет, что «Я вступил на место Христа, и я есть Христос» — вот тогда появится основание для религиозной тревоги.
Однако возникает вопрос: «Может ли христианин, который оказался в сфере политического влияния антихриста, исполнять какие-то повеления антихристова государства?».
Я понимаю первую эмоциональную реакцию: «Нет! Ни за что!». Однако же церковная история учит нас осторожности реакции.
В широком смысле слова антихристом является уже император Нерон, равно как и все языческие императоры, которые себя считали богами. Что это означало? Что на каждой монете, выпускаемой в Римской империи, стояло изображение божка-императора, маленького антихриста. На обороте монеты был лик какого-нибудь официально чтимого языческого божества. Получалось, что каждая монета была маленьким «иконостасом», двуликим идолом. И многие благочестивые люди опасались — можно ли прикасаться к языческим деньгам. Но мы помним ответ на это недоумение, который дан Самим Спасителем: «Отдайте кесарю кесарево» (Мф.22,21).
Мы знаем также, что эти императоры преследовали христиан. Но христиане не использовали это обстоятельство как повод для того, чтобы объявить тотальное неповиновение римским властям. При чтении житий древних мучеников поражает, сколько среди них было воинов. Воинов, которые защищали языческую империю — в том числе на офицерских должностях. Они готовы были сражаться за Римскую империю, исполнять приказы — военные, гражданские, политические, налоговые. Но если император приказывал войскам накануне боя: «помолимся гению Рима, принесем жертву нашим богам и моему императорскому гению» — вот здесь воины-христиане отвечали: «Нет, на это я не пойду».
Эту ситуацию я могу проиллюстрировать удивительной историей, которую рассказал философ Александр Зиновьев в «Зияющих высотах». Штрафбат готовится к своей последней смертельной атаке. И приезжает какой-то комиссар из тылового штаба, ходит перед строем штрафников и произносит, как ему кажется, зажигательную речь. А в конце бросает последний призыв: «Что ж, вперед, товарищи, за Родину, за Сталина! Так, вопросы еще есть?» Тут выходит из строя какой-то солдатик-замухрышка: «Товарищ комиссар! У меня есть вопрос. Скажите, а можно только за Родину?»
Вот это и есть принцип жизни христианина в антихристианском государстве. Да, христиане Римской империи были готовы поддерживать политику языческого государства, были готовы сражаться и умирать, защищая свои семьи, свои дома от варваров (а варвары за пределами империи были злом еще худшим, чем Нерон). Но из формулы священной войны по Цицерону — «за алтари и очаги» — христианские воины оставляли только вторую часть.
Так уже с той поры Церковь научилась проводить границы допустимого и недопустимого. Лояльность даже к нехристианской власти допустима. Скажем, к власти мусульманской. Не будем забывать, что у большинства православных церквей есть громадный полуторатысячелетний опыт выживания в условиях политической несвободы. Все эти века они четко различали: где послушание государственным властям, а где — согласие с верой Магомета.
У Русской Церкви был свой опыт несвободы — и в синодальный период, в то время, о котором сибирская казачья песня пела: «Разгромили атаманов, разогнали воевод, и безбожному тирану подчинился весь народ». В советский период Церковь была готова участвовать в политике власти, но не в ее идеологии. Заметьте, никто из наших иерархов никогда не пересматривал Символа веры. Святая святых — область догматики, богослужения, наших Таинств — оставалась неприкосновенной. Наше тело было лояльно по отношению к тому, что обладает «миром» и всеми нашими телами, но наша душа была от этого свободна.
— Где сегодня пролегает граница этого компромисса с властью?
— Ответ на этот вопрос вполне ясен: христианин имеет право прикоснуться к документу, на котором стоит даже заведомо антихристианская символика — тот же динарий кесаря или старые советские паспорта с масонской символикой. Он может исполнять нерелигиозные веления даже откровенно антихристианского правительства. Но если в самой бытовой ситуации контролер автобуса скажет тебе — «Я не продам тебе билет, пока ты не поцелуешь фотографию моей тещи в качестве истинной богини, спасительницы человечества» — вот тогда я должен отказаться и пойти пешком.
И напротив, если мне выдадут самый что ни на есть электронный документ, но при этом не поставят условием мое согласие с тем, будто Президент земного шара есть истинный господь и истинный Христос XXI века, то и электронное удостоверение я могу спокойно взять.
— Здесь еще возникает иерархическая проблема. Скажем, у нас архиереи на епархиальных собраниях говорят: «Вот богословская комиссия дала заключение, давайте будем спокойно относиться к ИНН, принимать его», а отдельный батюшка на отдельном приходе призывает: «Спасайтесь! Не получайте новые паспорта, не участвуйте в переписи». Как в этой ситуации быть? Я иногда священникам говорю, что это по существу раскольническая деятельность, они на меня гневятся, обещают отлучить до скончания веков. Как быть с такими батюшками?
— Конечно, Богословская комиссия не обладает вероучительной непогрешимостью, и священник имеет право не соглашаться с ее выводами. Раскол начинается не тогда, когда некий священник видит какую-то угрозу в этих налоговых номерах или протестует против них и даже призывает своих прихожан не брать их. Это еще не раскол.
Раскол начинается тогда, когда какой-нибудь проповедник начинает заявлять, что люди, придерживающиеся иной позиции, оказываются вне Церкви. Когда людей, приемлющих официальную позицию Церкви по поводу ИНН, объявляют предателями, а наши храмы и службы честят как безблагодатные — вот это раскол.
К сожалению, такого рода призывами полна «иннэнистская» пропаганда. И здесь… Впрочем, прежде диагноза — фактология. В Москве вышел альманах под названием «Первый и последний». Как вы думаете, какой теме, кому или чему посвящено это издание? Любому человеку, знакомому со Священным Писанием, понятно, что Первый и Последний, Альфа и Омега — это о Христе. Но упомянутое издание — об антихристе. Это альманах, который раньше назывался «Сербский крест», потом «От среды до пятницы» (с пояснением от редакции, что в среду архиереи предали Христа, а в пятницу распяли, и с намеком, что мы живем уже в такое время, когда архиереи нас уже предали, но антихрист еще не пришел в мир). Новейший же вариант их названия — «Первый и последний». От начала до конца тема только одна — антихрист. Там нет ни одной проповеди о предмете православной веры, о Христе. Люди не заметили, что они в себе совершили глубочайшую духовную мутацию: предметом их веры, их упований оказывается уже антихрист. Пусть они его боятся, но тем не менее только в его сторону и смотрят.
А ведь есть печальный закон психологии и духовной жизни: то, на что я смотрю, становится для меня реальностью. Именно поэтому, в частности, советуется не обращать внимания на грехи чужих людей, потому что есть опасность, что со временем они получат прописку в твоей душе. Если ты без конца замечаешь грехи и оплошности других, все время их обсуждаешь, то в конце концов в тебе самом разовьется язва (как физическая, так и душевная). Так же и здесь. Если человек замечает кругом только признаки нарастания зла, он сам начинает жить в мире кошмаров. Иннэнист — «сам себе режиссер», и триллеры он себе сочиняет похлеще голливудских сценаристов.
Теперь мы можем сказать и о диагнозе: жизнь в поисках причин для испуга — это духовная болезнь. За 20 лет, проведенных в Церкви (с ноября 2002 года я могу сказать, что больше половины моей жизни уже прошло в Церкви), у меня постоянно появлялось ощущение, будто у меня хотят украсть главную радость. Главную радость в жизни христианина — Бог есть, и Он есть с нами — какие-то угрюмые дяди все время хотят подменить чем-то другим: не радуйся, а бойся! Превратить Евангелие — радостную весть — в повод для бесконечных страхов и подозрений могут только больные люди! Если же жить в духе Серафима Саровского, чьей памяти посвящен 2003 год, то реакция на все события, новости, на всех пришедших людей должна быть серафимовской: «Радость моя! Нет нам дороги унывать». К сожалению, «иннэнистские» издания твердят иное: «Нет нам дороги радоваться».
— Сейчас в Сибири выходят различные издания, прославляющие царя Иоанна Грозного, создаются какие-то общины, братства, опричнины и т. д. Приходят журналы, полностью посвященные ему. Мы приводим доводы Святейшего Патриарха Алексия II о том, что невозможно прославлять святых и их убийцу. Все равно появляются иконы, публикации.
— Мироточили даже языческие статуи. Мироточат иконы в жутчайшей секте по имени «Богородичный центр». Поэтому само по себе крово-, слезо-, миро-точение не является аргументом святости того или иного изображения, тем более персонажа.
Не желаете прислушаться к голосу Патриарха — что ж, есть еще голос церковного, литургического предания. Возьмите летнюю службу святителя Московского Филиппа и посмотрите в каноне на утрене, что Церковь говорит о его подвиге и его оппоненте. Оказывается, святитель Филипп был умучен от «нового Ирода», «нового фараона». Вот голос литургического предания Церкви об Иване Грозном. Конечно, можно с точки зрения академического богословия сказать, что не всегда, может быть, голос литургических текстов фактографически достоверен. Можно было бы на эту тему устроить дискуссию. Но чтобы ее развернуть, чтобы заглушить голос литургического предания, нужно столько эшелонов аргументов притащить! Подлаживать литургию под свои политические «вкусы» нельзя. Иначе это будет откровеннейший модернизм. Я не хочу быть модернистом, поэтому я лучше поверю голосу литургического предания.
Есть еще голос церковной истории. Когда царь Алексей Михайлович пожелал перенести мощи св. Филиппа в Москву, Никон отвез на Соловки царскую грамоту — «молю тебя, разреши согрешение прадеда нашего царя Иоанна, совершенное против тебя завистию и несдержанною яростию». Это значит, что в церковном сознании 17 века в конфликте св. Филиппа и Ивана Грозного виновной стороной считался царь.
И наконец, для меня как человека, который не является специалистом по русской средневековой истории, значим голос ведущего церковного специалиста по этому периоду — архимандрита Макария (Веретенникова). Человек всю свою жизнь занимается 16 веком — веком Ивана Грозного. Монах, архимандрит. Его статьи об Иване Грозном в «Журнале Московский Патриархии» и газете «Радонеж» говорят о тех фактах в жизни грозного царя, которые не оставляют шансов на его прославление в лике праведников… Вновь говорю — для того чтобы оспорить выводы ведущего специалиста, церковного человека, всю жизнь посвятившего изучению этой тематики, нужно иметь очень много серьезных аргументов, а не отбрехиваться по принципу «Ах, это ж иностранцы сказали, а они всегда врут». Несомненно, в том мифе об Иване Грозном, который сложился в европейской историографии, есть много лжи. Но и нельзя думать, что раз иностранцы солгали в одном, значит, и все остальные их сообщения — ложь. Это тоже некорректно.
— В результате получается интересная вещь: ИНН, царь Иоанн, а у нас в Тобольске еще и Распутин — лицо не постороннее (многие священники, ссылаясь на в Бозе почившего отца Николая Гурьянова, имеют на жертвеннике икону Григория Нового, ставят книгу «Жизнь за царя» чуть ли не в алтаре) — получается такое подпольное движение благочестия среди мирян и священников. Мол, архиереи это дело не принимают, будем бедствовать среди священников определенного круга.
— Не надо путать свою жизненную ситуацию с ситуацией отца Николая Гурьянова. Понимаете, в жизни человека такого склада, как отец Николай, осталось лишь одно чувство — любовь. Ревнители же прославления Ивана Грозного живут ненавистью, жаждой мести и злобой от того, что не у них власть в обществе и в Церкви.
Любовь же всему верит, по слову апостола Павла. Я по себе помню: когда я еще входил в церковную жизнь, лет 20 назад, то до меня тогда тоже доходили разговоры о канонизации царской семьи: Царь — мученик, а Распутин оклеветан. Знаете, я с радостью на это реагировал. Ведь сама установка советского юноши, уходящего из СССР и приходящего в Православие, такова — пропаганда все врет. Только радостно было узнавать, что еще один был человек, о котором думали плохое, а он оказался замечательным подвижником. Нормальная реакция верующего сердца на такую весть может быть только радостной: «Вот здорово!».
Но оказывается, для церковного человека недостаточно просто жить по велению своего сердца, по первой эмоциональной реакции. Надо еще эти реакции проверять и смотреть: насколько исторически и богословски обоснованна дошедшая до тебя версия, к каким духовным и иным плодам поведет согласие с ней.
Так вот, у отца Николая Гурьянова, я думаю, была нормальная церковная установка на доверие и на приятие доброй информации о другом человеке. А вот возможности проверить эту информацию не было. Поймите, не было у него возможности рыться в архивах, и поэтому получилось так, что он (и о возрасте нужно помнить) стал в этом смысле заложником людей, окружавших его и фильтровавших поступавшую к нему информацию. Начало и конец земной жизни схожи. В детстве человек зависим от своего окружения и ведом им. Но и о старости сказано: «егда же состареешися, ин тя препояшет и поведет». О детстве святых сказано в «Вопросах и ответах старцев Варсонуфия и Иоанна», что и святой человек может всю жизнь воспроизводить неверные стереотипы, усвоенные им в школьную пору… Но и в старости человек может стать столь же зависим от ошибок своего окружения. Так что в вопросах исторических я предпочту верить историкам, а не затворникам.
Историки же, у которых есть возможность копаться в архивах и проверять, где ложь из одного лагеря, а где ложь из другого лагеря, в итоге вырабатывают более взвешенную позицию, но все равно не в пользу Григория Распутина. В пример могу привести священника, который очень много сделал для прославления царственных мучеников, — протоиерея Георгия Митрофанова из Санкт-Петербурга. Он лучший церковный специалист по русской истории начала 20 века. Он член синодальной комиссии по канонизации святых и именно ему было поручено разобрать все аргументы против канонизации царственных мучеников. И он, работая в архивах, шел шаг за шагом — Ленский расстрел, Кровавое воскресение, Григорий Распутин, разбирая, что и как там было. Его выводы по этой теме как раз достаточно определенны. Да, мы можем понять, извинить и простить отношение Государя и особенно Государыни к этому человеку, от которого зависела жизнь их сына. Но доброе отношение не стоит принимать за индульгенцию. Увы, есть слишком много свидетельств о мраке, который все-таки был в глубине этой личности.
Второй человек, который тоже немало способствовал канонизации царственной семьи, — протоиерей Александр Шаргунов. Он считает, что второй раз атака на царскую семью идет с использованием имени Григория Распутина. Первый раз это было при жизни царя, когда попробовали связать в единый узел Государя и Григория Распутина, и удар по Григорию Распутину был ударом по Государю. Второй раз их пробуют связать сейчас воедино. Отец Александр это считает продолжением старой провокации. Опять сначала связав воедино в общественном мнении царскую семью и Григория Распутина, потом обратиться к реальным фактам из архивов, нанести удар по Григорию Распутину, а тем самым уже и по всей Церкви: «видите, Церковь ни в чем не разбирается и она всякого проходимца в лике святых прославляет». Чтобы не рисковать слишком многим, необходима осмотрительность. Естественно, эта осмотрительность не исключает дискуссии.
— А тут недискуссионного характера священник, который выходит на проповедь, говорит, что вот, «царскую семью мы прославили своим народным благочестием, мы прославим и Григория Распутина, надо только молиться, уповать на Бога и двигаться вперед. Это наша сила. Архиереи — такой тормоз церковный, не позволяет народному благочестию все это исполнить, а мы будем заводить себе иконки, размножать их» и т. д. Как тут быть?
— Батюшка в данном случае совершенно прав. Архиереи — это тормоз. Только слово тормоз — хорошее слово. Надо тормозить, не торопиться, потому что иногда, когда все сползает в какую-то пропасть, имеет смысл притормозить. Вообще я удивляюсь — если проповеди этого батюшки действительно таковы, то в них очень чувствуется большевистский пафос: мы-народ, мы сейчас колхозной массой поднимемся на борьбу и все сделаем. Мне кажется, это психология обновленчества.
— Были ли в истории еще подобные деструктивные явления, как ИНН?
— Думаю, что не было и не могло быть по той причине, что в предыдущие столетия все-таки была симфония Церкви и власти, была цензура и с той, и с другой стороны. А поэтому и архиереи, и обер-прокурор Синода тормозили фольклорные страхи, и благодаря этому Церковь могла спокойно жить. Наша ситуация больше похожа на доцензурную эпоху истории Церкви, — 2−3 века. Одна за другой тогда рождались ереси и говорили о себе то же, что современные «ревнители» — «мы (гностики) особо духовны, а эти чинуши-архиереи ничего не понимают, мы особо просвещенные, у нас свои откровения, и мы по ним будем жить». Это многих людей смущало, потому что и в Церкви еще не было ясных центров консолидации и контроля, не было и государственного стержня, который мог бы объединить. Все как сейчас…
— А в чем причины такого положения: желание выделиться или религиозное рвение?
— Думаю, что причина в нашей собственной болезни. Мы же неправославные. Греческое слово «ортодоксия» имеет два смысла: правоверие и право-прославление. Можно быть правоверным и неправославным. Быть православным — это значит стяжать умение правильно славить Господа, жить молитвой, радоваться молитве. А если я стою в храме и при этом посматриваю на часы, высчитываю, сколько осталось до конца всенощной, то это плохой духовный диагноз. Почему все время выбегают «мои мысли-мои скакуны»? Я при случае их отлавливаю, возвращаю назад и при этом покаянно вздыхаю: «Прости, Господи, опять отвлекся, размечтался». Но со временем и это надоедает, и человек начинает искать оправдания для своей немолитвенности. И так — на всех уровнях. Стоит бабушка, сама себя назначившая старшей дежурной по третьему подсвечнику справа, и всю службу играет в бесконечный пасьянс со свечками. Понимаете, она нашла дело, которым она сублимирует свою немолитвенность. А в алтаре можно вести какую-нибудь бесконечную чистку кадила или неотложный разговор со старостой или регентом хора. «Отмазки» можно любые найти, но все это будут попытки подменить дело тем, что святой Феофан Затворник называл «приделок». Дело одно, а приделков много.
И вот когда у человека молитва или исчезает или не сформировалась, тогда он начинает придумывать для себя какие-то сублимирующие приделки, какие-то поводы для своего активизма. И это может быть все, что угодно. Человек может, например, вдариться в административно-хозяйственную деятельность, стать церковным прорабом. Такой труд в Церкви нужен, но если он заменяет молитву, то это уже духовная болезнь. Человек может удариться в богословие, читать или писать книжки и т. д. И богословие может быть болезнью, когда речь о Боге заменяет речь к Богу. И, наконец, самое излюбленное сегодня искушение — спасать Православие. Вместо того, чтобы самому жить православно.
— Рыба ищет где глубже, а человек — где лучше. Как показать современному человеку эту глубину, эту красоту церковную?
— Я считаю, что церковная глубина и красота состоят, в частности, в том, что в Церкви есть пространство для разномыслия и дискуссий. Человеку со стороны кажется, что Церковь — это сплошная казарма. Либеральная пресса так и пишет: «Вместо коммунистов пришли попы». И, соответственно, люди боятся попасть во «вторую КПСС». Поэтому миссионерски важно показать, что пространство Церкви — этот пространство мысли, пространство дискуссии, что мы признаем за человеком право на ошибку. Если человек ошибся, то за этим не последуют оргвыводы, запреты, анафема. Есть, конечно, вещи, в которых мы безусловно должны быть едины, а есть пространство разнообразия. Недавно я встретился с одним юношей-старообрядцем, который сам еще не до конца осознал свое «староверие», присматривается. И вот он решил малость на меня «наехать». Я же ему говорю: «Ты действительно хочешь, чтобы церковная жизнь строилась по древним заветам святых отцов?» «Да, конечно, поэтому-то я — старовер». «Но посмотри на вот эту заповедь одного из тех девяти святых отцов, которых Вселенские соборы называют нормой Православия, а именно блаженного Августина: „В главном — единство, во второстепенном — разнообразие, и во всем — любовь“. Теперь скажи мне, в чем староверы разрешают разнообразие?»
Он задумался и сказал: «Я подумаю, потом приду». Вот уж два года, как он ко мне идет…
— Отец Андрей, прошло 15 лет, как Церковь действительно возрождается. Есть ли какие-то этапы, которые вы могли бы выделить? Поначалу все бросились в храмы, впали в какие-то крайности; потом, скажем, начался период отца Андрея Кураева, отца Артемия Владимирова, отца Дмитрия Смирнова, которые ездили по городам и весям. Потом все кинулись книжки читать, потом бросились поступать в Свято-Тихоновский Богословский институт, семинарию, получать образование. Потом началось паломничество, сейчас все ищут старцев по России. Вы для себя видите какие-то такие этапы и ближайшую перспективу?
— В светском общественном мнении главная перемена в том, что исчезла готовность десятилетней давности прощать нам все ляпы и все истолковывать в лучшую для нас сторону. Еще 10 лет назад такая готовность у людей была. Если батюшка двух слов связать не может — значит, молитвенник. Если какую-то глупость сказал, значит, наверно, что-то очень духовное хотел сказать, да вот наш земной язык оказался немощен…. И вообще говоря, они все мученики.
Сегодня этого нет. Сегодня нам всякое лыко готовы в строку вставить. И это означает, что мы должны очень серьезно думать над тем, что и как мы говорим. Последние лет десять у нас была отговорка — мол, нам сектанты мешают. А до этого нам государство мешало. Но сейчас-то уже ничего не мешает и все более очевидным становится, что главная помеха на пути людей к Церкви Христовой — это мы сами.
И в этих условиях мне пришлось изменить тональность моих лекций и моих книг. Если раньше полемику я вел только с «внешними», только с неверующими, сектантами, то сейчас все чаще приходится говорить не о том, как привести человека в церковь, а о том, как выжить в церкви, остаться в ней. В церкви надо научиться жить, а для этого надо внутри Церкви овладеть всецелой палитрой человеческих чувств: от радостного послушания до осторожного недоверия. Без овладения последним навыком очень легко попасть в параправославную секту. Без него не отличить подлинно церковную проповедь от чьего-то сугубо личного (а потому безблагодатного) человеческого энтузиазма.
Человек, когда приходит в церковь, неизбежно оказывается дезориентирован. Это хорошая дезориентация. Приведу, простите, слова Ницше: «Нужно иметь в душе хаос, чтобы родить на свет звезду». Когда человек проходит через покаянный кризис из неверия к вере, если этот кризис настоящий, если человек всерьез приходит к вере, то поначалу у него обязательно должно появиться чувство никуда-не-годности всех его прежних знаний. Будь я хоть трижды профессор, я должен быть готов учиться у любой бабулечки, потому что в церковных делах она понимает больше. Если такого чувства нет у человека, входящего в церковь, то он никогда не воцерковится. Это нормальный покаянный кризис.
Но то, что нормально в детстве, ненормально позже, потому что если затем он не научится искать голос Церкви, не научится ориентироваться в многообразии церковных голосов, то он рискует повредить свою душу. Знаете, когда человек находится на подступах к магнитной аномалии, он не может ориентироваться по компасу. Если все небо высвечено Полярным сиянием, невозможно распознать яркость и различие звезд. Так вот если в сознании начинающего церковного человека все одинаково сакрально и авторитетно, если для него одинаково дорог и голос «почетной прихожанки», и голос настоятеля, и голос листовки, и голос Патриарха, и голос апостола Павла, и голос случайно встреченного паломника, то он рискует своей душой. Человеку необходимо по пути своего воцерковления создать иерархию ценностей, иерархию авторитетов. Для этого необходимо научиться думать. Надо прийти к пониманию, что, оказывается, в ряде случаев в Православии нет легких ответов или нет общецерковного мнения.
Для меня, например, первый признак воцерковленного человека — то, что он запрещает себе по каждому случаю говорить «Церковь учит». Соответственно, примета церковно-грамотного журналиста в том, что он не вопрошает: «Что Церковь думает об этом?». Но это глупо — подойти к диакону и спросить, что Церковь думает по этому вопросу.
Скажем, «что Церковь думает о Гарри Поттере?». Когда меня так спрашивают, моя первая фраза: «Много чести Гарри Поттеру, чтобы Церковь о нем что-нибудь думала». Речь может идти об отношении того или другого церковного писателя, проповедника (о моем отношении, например). Но это не отношение Церкви.
Церковь высказывает свое мнение только на Вселенских Соборах по вопросам вероучительным. В крайнем случае, от имени Церкви по каким-то сиюминутным вопросам может говорить Патриарх, Синод, Архиерейский Собор. Но не было и не будет обсуждения Гарри Поттера на уровне Синода или тем паче Собора.
Только если человек делает различие между своим сиюминутным мнением и мнением Церкви, между какой-либо публикацией и мнением Церкви, только в этом случае он действительно сможет брать то доброе, что есть у разных церковных людей, при этом не превращая самих этих людей в оракулов.
М.Ю. Бакулин
