 |
| Православие и Мир | 26.05.2006 |
Покаяния отверзи ми двери
Придите ко Мне все труждающиеся и обремененные, — взывает Господь, — и Я упокою вас. Придите и похранкайтесь. Ибо знает Бог, что человек немощен, Он и прощает, и утешает, и дарует слезы умиления и покой сердечный всем, смиренным сердцем. «От грешников первый семь аз, — таким признавал себя и писал об этом в своем дневнике послушник Игорь, — [надо] умолять Господа о грехах своих и людских». А далее объясняет ясно и просто, как должно умолять Бога: «Милости просить». И не праздно просить, проводя время в нерадении и лености, но еще присовокупляет, что необходимо себя распинать, то есть понуждать к молитвенному подвигу и тем самым в жертву приносить. Вжертву живую и непорочную, которая есть сердце сокрушенно и смиренно. И хотя «страсти, похоти, нечистые помыслы терзают душу, но терпеть надо и совершать дело благочестия, исполняя заповеди Христовы».Смиряя и уничижая плоть свою, Игорь искал и просил у Господа ведения своих грехов более, нежели каких-либо иных благодатных даров. Все же происходящее доброе он относил ко благодати и великому милосердию Божию, считая себя немощным и самым скверным.
Он видел, что самомнение ни что иное, как мерзость пред Богом и что оно некогда низринуло из рая первых людей, ибо тогда, услышав слова: будете, как боги*, они предались суетной этой надежде. «Дух же Святый дышит, где хочет — говорил Игорь, — Он научает исполнять волю Божию и руководит на всякую истину, приводя нас к покаянию».
Случалось, что, когда он слышал слово Бо-жие на службе или читал его в келий, у него на глазах появлялись слезы. Он старался сдержать их, чтобы никто не видел, и с верою сердечною молил Бога ниспослать Духа Святаго, согласно воле Своей Святой. «Духом Святым мы познаем Бога, — писал он, будучи уже иеромонахом. — Это новый, неведомый нам орган, данный нам Господом для познания Его любви и Его благости. Это какое-то новое око, новое ухо для видения невиданного и для услышания неслыханного. Это как если бы дали тебе крылья и сказали: «А теперь ты можешь летать по всей вселенной. Дух Святый — это крылья души».
Два ангельских крыла — покаяние и смирение — пронесли будущего мученика Христова через всю его земную жизнь. До конца дней своих взывал отец Василий со слезами на глазах: «Милосердый Господи! Да будет воля Твоя, хотящая всем спастись и в разум истины прийти. Спаси и помилуй раба Твоего. Прими сие желание мое как вопль любви, заповеданной Тобою». Так просил он у Бога милости, непрестанно облекая себя в нищету духовную, которая есть блаженство пред Господом.
Однажды в Рождественский сочельник, когда отец Василий канонаршил стихиры, в храме неожиданно погас свет. Служба продолжалась в темноте и лишь лампады освещали лики святых икон. Отцу Василию подали свечу и с удивлением заметили, что глаза, лицо и даже борода его были мокрыми от слез. Обычно Батюшка всегда старался не показывать слез и всячески сдерживал их, а тут не смог удержаться.
«От грехопадений моих бегу не в затвор, -говорил он, — и не в пустыню, а в самоукорение и исповедание грехов моих». Душа его иногда открывала себя ближним, и тогда можно было увидеть, что от великой духовной радости она уподобляется незлобивому младенцу и уже не знает, что такое осуждение. Она на всех взирала чистым оком и радовалась о всем мире, и всемерно желала любить и монахов, и мирян, и грешников, и врагов, без всякого лицеприятия. Подобно тому, как и Господь посылает дождь на праведных и неправедных.
В проповеди, произнесенной на Евангелие об исцелении бесноватого в гадаринской стране, отец Василий говорил: «Свиньи — это наши страсти, которые мы лелеем, кормим и поим, влекомые их похотью. И когда приходит беда, как некогда пришла она к жителям страны гадаринской в виде бесноватого, наводившего ужас на них, тогда только мы взываем к Богу о помощи. Щедрый же Господь оказывает нам Свою любовь и подает благодать Свою спасительную. А мы, улучив милость от Бога, снова обращаемся ко греху. И никак не хотим расстаться со своими свиньями-страстями, и малодушно просим Господа отойти от нас. Просим отойти, дабы нам еще погрешить, говоря в душе своей: Господи, я буду жить по заповедям, но только не сейчас!»
В то же время он предостерегал от неправильного покаяния, — такого, когда человек от чрезмерного самоуничижения и самобичевания доходит до уныния и отчаяния. «Подобно тому, как разбойники, воспользовавшись покровом ночи, легко нападают на стражу и убивают ее и грабят имение, так и демон, наведши на душу уныние, нападает на нее и наносит ей смертельные раны, — говорил Батюшка. — Но не демон является причиной уныния, а напротив, оно придает ему силу. Так и апостол Павел, остерегаясь уныния или чрезмерной скорби, писал к Коринфянам, чтобы они простили некоему грешнику грех его, дабы он не был поглощен чрезмерною печалью».
Помня слова Апостола: С великою радостью принимайте, братия мои, когда впадаете в различные искушения, «будущий мученик радовался, встречаясь с многоразличными скорбями и всячески старался приучать себя к этому посредством всегдашнего благодарения Господа. В мире будете иметь скорбь, — говорит Господь, — но мужайтесь: Я победил мир. «Обетования Господни непреложны, — напоминал отец Василий, -никто и никогда отменить их не может, и мы живем сегодня только этими обетованиями. У каждого человека, конечно, есть боль, и у каждого есть страдания, но вот возьмите, пожалуйста, старцев Оптинских. Ведь к чему они пришли? — К непрестанной радости! Они ведь и для людей были источником радости».
Отыщи драгоценное средь суеты
И ты станешь Моими устами.
Ты не будешь слова расточать о любви
За любовью придут к тебе сами.
Иноческие подвиги
5 января 1990 года послушника Игоря постригли в иночество с именем Василий — в честь святителя Василия Великого. Это событие принесло новое благодатное чувство душе будущего мученика Христова.«Постриг — это великая тайна Божия, — говорил новопостриженный инок Василий пришедшим поздравить его братиям, — и эту тайну можно познать лишь опытно, то есть самому принять пострижение. Я не один раз видел постриги, — продолжал он, — и даже слезу пускал. Но теперь понял, что это все иное, таинственное и непостижимое».
Инока Василия поселили в деревянном монастырском доме, сохранившемся еще от старой Оптиной. Постель он устроил из двух досок, положенных на раскладушку и покрытых сверху войлоком. Вместо подушки — два кирпича из склепа, в котором были обретены мощи преподобного Оптинского старца Иосифа. Толстый чурбак заменял стул. На полке стоял будильник и фотографии старцев. А сверху в несколько рядов лежали святоотеческие книги, заложенные в разных местах. Отец Василий читал одновременно несколько книг, осмысливая слово Божие и вникая в глубину его. Иногда, доискиваясь духовного смысла, он оставлял одну книгу и брал другую. От этого в келье возникал некий внешний беспорядок, на который отец Василий не обращал особого внимания. А когда кто-либо из приходящих говорил ему об этом, он с улыбкой отвечал: «Это напоминает мне о беспорядке в моей душе. Человек всю свою жизнь тем только и занимается, что наводит порядок. То в собственном доме, то на работе, то в огороде, а о душе своей небрежет. А душа ведь дороже всего мира. Надо бы навести сначала порядок внутренний и полюбить Бога. А любить Бога никакие дела не помешают».
23 августа этого же года состоялся постриг инока Василия в мантию в честь Московского Христа ради юродивого Василия Блаженного. Этот постриг еще более возжег пламень ревности в сердце боголюбивого воина Христова.
«Сейчас иное время, — говорил отец Василий, — и мы не в силах нести тех подвигов, которые возлагали на себя древние, но понуждать себя просто необходимо. Хотя я и немощен, но сердце мое жаждет древних монашеских подвигов, в коих спасались святые отцы наши». И самый главный подвиг, который пронес он чрез все житие свое — это подвиг смиренномудрия, сопряженный с плачем и покаянием. Глаза его обычно были опущены вниз, и лишь когда кто-либо обращался к нему с вопросом или приветствием,
Батюшка кротко поднимал их. А затем снова опускал. Среди братии и в монастырских делах отец Василий никогда не брал на себя никакой инициативы, а всегда считал себя послушником. «Я люблю, когда мною руководят», — говорил он. Когда некоторые осуждали его за якобы горделивое безмолвие, он с кротостию говорил: «Бог знает, что желаю быть с вами в общении, как могу люблю и молюсь о вас. Но не могу быть одновременно и с вами, и с Ним».
Он старался избегать долгого общения, особенно когда заходили разговоры о недостатках или пороках ближних. Несмотря на молчаливость, отец Василий очень просто и как-то легко и своевременно находил нужные слова утешения для собеседника. Радуйтеся и веселитеся, — любил повторять он одну из заповедей блаженства, -яко мзда ваша многа на небесех. И паки реку: радуйтеся. «Вот какие мы обетования имеем, — говорил он за несколько дней до своей мученической кончины. — Ведь есть у Отца любимые сыновья? Вот монахи — это любимые сыновья. Кого Он больше любит? Кому Он больше помогает? -Монахам. Поэтому нам легче. А те люди, которые отдалены от Бога, становятся как бы блудными сыновьями, и им тогда становится трудно….Понимаете? Вот из-за чего трудность-то возникает в человеческой жизни, — когда человек берет на себя что-то и отстраняет от себя Бога, Который хочет помочь ему. Вот мир и несет скорби, потому что от Бога отошел, отстранился от Христа, и тащит на себе этот труд непосильный. А мы пришли к Богу, и Господь за нас все несет и все делает».
Отец Василий не внимал молве людской. Внимание его непрестанно было направлено ко Христу, и его частые воздыхания говорили об этом. По ночам он подолгу клал земные поклоны, а чтобы не было слышно, бросал на пол старый отцовский бушлат. Ежедневно келейно он вычитывал повечерие с канонами, а если был где-либо в отъезде по послушанию, то неотложно читал полунощ-ницу. Когда же не успевал вычитывать правило днем, то исполнял его ночью, стараясь никогда не оставлять. Батюшка считал это не за подвиг, а за необходимость и долг каждого монаха. «Василий Великий, — говорил он, — считал, что монах, не читавший часов, в день тот не должен и пищи вкушать. Ибо молитва есть пища для души. Коль о теле своем заботимся, тем паче же будем заботиться и о душе». Но в то же время он никого не укорял за оставление правила и не обличал, считая себя самым нерадивым и не исполняющим монашеских обетов.
«Необходимо понять, — говорил он, — что монашество заключается не в черных ризах, не во множестве правил, которые человек силится исполнять, а в покорности воле Божией. Все, что происходит вокруг, есть великий Промысел Божий, который ведет человека ко спасению. Покориться Богу можно лишь тогда, когда научимся все происходящее с нами принимать за Его святую волю и не роптать, а за все Господа благодарить. Милость Божия дается даром, но мы должны принести Господу все, что имеем».
Хвалите имя Господне, хвалите, раби Господа, — так начинается девятнадцатая кафизма, которую очень любил отец Василий. Каждый псалом ее, каждый стих тесно переплетается с жизнью мученика Христова.
Всегда молчаливый и тихий, отец Василий не заботился о пище, и даже порой забывал о необходимости ее вкушать. «Господи, — взывал он, -дай память о благоволении Твоем к нам, грешным, дабы не роптали мы в день печали, а проливали слезы покаяния». Случалось, что отец Василий, задерживаясь на исповеди, а часто при служении молебна или панихиды, опаздывал на трапезу. Однажды, придя в трапезную уже после обеда, он кротко попросил чего-нибудь поесть. Но ему ответили, что уже поздно и на кухне ничего не осталось. Отец Василий нисколько не смутился этим. Ни малейшей тени огорчения, ни капли ропота не было в его поведении или словах. Попросив стакан кипятку, он выпил его с хлебом, укоряя себя в чревоугодии.
Великим Постом отец Василий принимал пищу один раз в день, обычно в полуденное время. Его трапеза состояла из овощей или кислых ягод и небольшого количества хлеба. Такой пост и постоянное молитвенное обращение к Богу давали душе его мир, который особым чувством удерживал ум в сердце и не позволял греховным помыслам приближаться к нему. «Что надо делать, чтобы иметь мир в душе и в теле? — вопрошал Батюшка и отвечал: — Для этого надо любить всех, как самого себя, и каждый час быть готовым к смерти».
Как по отношению к видимому миру отец Василий отрекся человека внешнего, оставив все свои награды и звания, так оставил он и прежние свои привычки. Если раньше, в миру, он очень любил писать стихи и рифмовать в них все свои мысли и чувства, то после рукоположения в иеромонахи он отверг это занятие. Хотя необходимо заметить, что лучшие стихи его были написаны в молитвенном духе. Видимо, исполняясь любовью к природе, душа его познавала премудрость Творца и находила в себе отражение благодатного Света.
Еще в детстве он любил убегать в Кузьминский парк и там подолгу любоваться природой, наблюдать за тем, как сизокрылые голуби бесстрашно перегораживают дорогу прохожим, спеша склевать брошенные на тротуар крошки хлеба. Он любил взирать на волны, которые словно растущие кольца расходились в разные стороны от брошенного в пруд камешка. А иногда подолгу смотрел на макушки стройных сосен, мечтая вскарабкаться на самую высокую и оттуда взглянуть на этот прекрасный Божий мир. «О, если бы у меня были крылья, — думал тогда Игорь, — я бы взлетел над миром и парил, наслаждаясь его безграничной красотой».
Но чтобы познать Премудрость Божию, необходимо отречься от мудрости века сего. Истинная мудрость не в красивых словах, а в крестной силе. «На крест возводит вера, — говорил отец Василий, — низводит же с него лжеимен-ный разум, исполненный неверия. Крест — готовность к благодушному подъятию всякой скорби, получаемой Промыслом Божиим. Возьми крест свой, и следуй за Мною, — говорит Господь. Значит, надо обязательно взять крест ради Господа, уверовать и идти. Вот и весь закон. Но в основном, как учат святые отцы, все то, что исполняет инок, должен исполнять и благочестивый христианин. За исключением, пожалуй, одного, — что мы даем обет безбрачия. Раньше это было требованием жизни. Древние христиане мало чем отличались от монахов».
Я сказал: буду верен словам до конца,
Посмотрю за своим непутевым житьем
И невольно прибавил: на все, что слегка,
Отвечать стану я молчаливым кивком.
Хранение уст
Однажды отца Василия спросили:— Где монаху лучше молиться — в церкви или в келии?
— Я не знаю, — смиренно ответил Батюшка,-но слышал, что в Церкви — как на корабле: кто-то гребет, а все плывут. А в келий — как в лодке: надо грести самому.
Церковное Богослужение отец Василий очень любил. Он проходил послушание канонарха и всегда благоговейно, со вниманием, пропевал стихиры. Старался вникнуть в самую глубину Божественных словес, собирая внимание воедино. И словно какой-то невидимый луч освещал ему сокровенный смысл молитвенных речей, соединяясь с ним Духом Святым.
Господь говорит: Вы Мне будете поклоняться и Духом, и истиной на всяком месте — продолжал отец Василий. — Служба — это общение с Богом. Во время молитвы мы разговариваем с Самим Богом, поэтому служба это и есть Ему предстояние, Ему служение. Это всегда живо, всегда неумирающе. Это жизнь, потому что здесь присутствует Сам Христос.
— А вы не устаете от продолжительных Богослужений? — спрашивали его.
— Ну, мы же не Ангелы, — отвечал он, — конечно, устаем. Мы же люди. Но Господь нас укрепляет по мере того, насколько Он считает это нужным. Дает нам и трудиться, и уставать. Преподобный Исаак Сирии пишет: «Если твоя молитва была без сокрушения сердца и без труда телесного, то считай, что ты помолился по-фарисейски». Так что надо и пот пролить: и тело свое понудить, и душу, конечно. Так что это труд. А старец Силуан как говорит, помните? Он говорит: «Молиться за мир — это кровь проливать». Таков труд молитвенный. Вот возьмите Евангелие: Господь молился. Каким было моление Его о чаше? И был пот Его, как капли крови. Вот какой может быть молитва. Нам эта молитва неведома, но такая молитва тоже есть.
Отец Василий очень любил келейную молитву. «Сиди в келье, — повторял он слова преподобного Иоанна Лествичника, — и она тебя всему научит». Подолгу пребывая в келий, он настолько погружался в молитву, что душа его забывала о веке сем и о всех делах земной временной жизни. Сердце исполнялось необычайной радости, о которой некогда сказал пророк Исайя: Как жених радуется о невесте, так будет радоваться о тебе Бог Твой. В такие минуты, движимый Божественным веселием, он желал только одного: «О, если бы душа моя отошла вместе с молитвой. О, Господи, как я желаю быть с Тобою!»
Постепенно молитва все больше и больше укоренялась в душе будущего мученика. Она становилась как бы естественною и неотделимою, как бы единою с ним. «Возьмите псалмы Давида, — сказал как-то отец Василий. — Он говорит: Вкусите и видите, яко благ Господь. Пожалуйста, вкушайте и увидите. Кого люблю, — говорит Господь, — того и наказую. Биет лее Господь всякого сына, его же приемлем. Мы — возлюбленные сыны Бога ради потому, что держим истины Православия. Естественно, мы и наказываемся, ибо Господь нас особенно любит. И как любой отец, который любит своего сына, Бог без наказания нас никогда не оставляет. Но наказывает Он по любви, а не по жестокости… Мы привыкли наказывать только жестокостью. Нам неизвестно наказание с чувством любви. А Господь наказывает нас с любовью, ради того, чтобы вразумить. Ради того нам попускаются скорби, чтобы нам познать истину Христову. Поэтому надо быть всегда готовым к скорбям. И я вас уверяю, что нет такого человека на земле, который бы никогда не скорбел… За все надо благодарить Господа».
Бывает так, что время от времени человек ослабевает в молитвенном делании, свет его души, доселе горевший ярко, тускнеет и он то как бы спускается на одну ступенечку ниже, то снова, пламенея искренней любовью ко Господу, возвращается к горнему созерцанию. Иеромонах Василий был одним из тех, кто твердо шел вперед, подобно кораблю, расправившему паруса и неотступно держащему курс к великой цели, которая суть спасение души. И попутным ветром этому кораблю было всегдашнее неотступное покаяние. Оно как бы приросло к этому широкоплечему монаху. Его опущенный в землю взгляд, всегда сосредоточенный и спокойный, как будто напоминал: О, человек, земля еси, и в землю отыдеши. Блажен, кто непрестанно памятует об этом.
Отец Василий не искал встреч с людьми, а всегда жаждал безмолвия и беседы с Богом, суть которой — горячая молитва. «Единожды умер я для мира, — повторял он слова преподобного Арсения Великого, — что проку от мертвеца живым».
Кто не согрешает в слове, тот человек совершенный, могущий обуздать и все тело. Желая быть верным в малом, в том числе и в слове, Батюшка говорил, что любой, даже незначительный грех, может стать причиной дальнейшего охлаждения любви к Богу. Особенно он обращал внимание на грех курения. «В курящего человека, -говорил он, — как в решето, Господь благодать наливает, а она вся выливается».
Батюшка очень любил тишину. Как-то на Страстной Седмице, в Великий Четверг, за несколько дней до своей мученической кончины, отец Василий после трапезы подошел к одному из братии и сказал: «Ты обратил внимание, какая тишина была на трапезе? — Сегодня все причащались. Какая тишина!»
Совершенен закон и безмерен,
Коим Бог обновляет людей,
И в Своих откровениях верен,
Коль мудрейшими ставит детей.
Монах и пастырь
На Вход Господень в Иерусалим, 8 апреля 1990 года, отца Василия рукоположили в иеродиаконы. А на Преполовение Пятидесятницы, 9 мая (память священномученика Василия, епископа Амасийского), ему впервые поручили произнести проповедь. Многие были приятно удивлены глубиной его проповеднического слова. Проповедь имела духовную силу, ибо сказана была от любящего сердца. Теперь отец Василий все чаще и чаще говорил слово Божие к народу. Как одному из лучших проповедников, ему поручали проповеди на праздничные дни. Слова, сказанные Батюшкой так просто и убедительно, нередко побуждали людей к перемене жизни, ибо воспламеняли души их ревностью по Бозе. Батюшка в своих проповедях не обличал, но раскрывал корень греха и показывал его пагубность, сожалея о согрешающих и молитвенно обращаясь к Богу о прощении их. Он старался сохранить древний молитвенный дух церковно-славянского языка, чтобы в полноте донести до людей слово Божие и пробудить покаяние в их душах.Отец Василий всегда искренне радовался успехам ближних. И радовался так, словно был уверен, что и он получит воздаяние за их добродетели и подвиги; а о тех, которые согрешали словом или делом, сокрушался и скорбел так, будто ему самому надлежало дать ответ за них на Страшном Суде и быть ввергнутым во ад.
После рукоположения во иеромонахи, которое состоялось 21 ноября того же года на Собор Архистратига Божия Михаила и прочих Небесных Сил бесплотных, отец Василий составил для себя краткие обязанности священника, чтобы всегда благоговейно предстоять Престолу Божию.
В жизни монаха с рукоположением во священство обычно начинается тонкая духовная брань между монашеством и священством: часто желание безмолвствовать и уединяться влечет к уклонению от пастырского служения, а многопопечительность о духовных чадах мешает несению монашеского подвига и сеет в душе суетность и смущение. Только любовь к Богу, подвиги терпения и смирения помогают душе достичь благодатной гармонии между пастырским служением и монашеским житием. И чем более человек преуспевает в молитве, тем более он обретает опыт борьбы с врагом, и, быв искушен… может и искушаемым помочь. Подобно тому как садовник много ухаживает за деревьями, поливая и окучивая, а когда созреют плоды, тогда собирает их, так и Господь все подвиги монашеского жития обращает на пользу и укрепление Своей Святой Церкви.
Все более и более отец Василий искал уединения и безмолвия. «Истинным руководителем может быть только тот, кто с помощью Божией победил страсти, — говорил Батюшка, — и через бесстрастие соделался сосудом Святаго Духа». Но не люди избирают священников, а Сам Господь выбирает пастырей Церкви и посылает делателей на жатву Свою.
На Московском подворье, куда Батюшку иногда посылали для несения послушания, он вначале прослыл очень строгим и требовательным. Одна женщина, бывшая учительница начальных классов, вспоминала, как однажды, впервые придя на Подворье, она спросила у знакомой совета о том, к кому ей лучше пойти на исповедь. В то время как раз вышел отец Василий с крестом и Евангелием. Показав в сторону Батюшки, знакомая сказала, что этот священник очень строгий и лучше исповедываться у другого. «Ну, я и встала к другому батюшке, — вспоминала она. — Очередь к отцу Василию была небольшая и поэтому, закончив исповедовать, он обратился к стоящим в притворе людям: „Есть еще кто на исповедь?“ Я по школьной привычке подняла руку. Батюшка улыбнулся и я подошла к нему». Вскоре слухи об отце Василии, как о строгом священнике, рассеялись. Батюшку полюбили и уже не боялись его сурового вида, за которым скрывалась истинная, нелицемерная любовь.
Отец Василий не имел много духовных чад, но всякого приходящего к нему человека принимал, как посланного Самим Господом. «Будьте совершенны, как Отец ваш Небесный совершен есть, — говорил Батюшка, желая успокоить смущенную душу собеседника, — а совершенство Господа в том, что Он всех любит и посылает дождь на праведных и неправедных. Бог желает всем спасения и не оставляет ищущих Его».
Рукоположение, которое он принял за послушание, открыло новую страницу в его жизни. Сострадательность и заботливое внимание к ближним помогали врачевать и утешать души, наполняя их благодатным миром покаяния. Многие говорили, что это будущий старец. На исповеди или в беседах отец Василий вразумлял и утешал ближних словами Священного Писания. Часто он с любовию говорил: «Радуйтеся и веселитеся, яко мзда ваша много, на небесех. И паки реку: радуйтеся, непрестанно молитесь и за все благодарите, ибо такова о нас воля Божия. От его слов рождались в сердце мир и тишина. Батюшка приучал видеть свои грехи и не внимать погрешностям ближних. Получалось это у него как-то просто и безобидно. «О новостях с подружками будешь говорить, — ласково останавливал он многословную речь какой-нибудь бабульки, — а со мной — о грехах».
Душа иногда немного успокаивается, когда, имея на кого-то обиду, вдруг обрящет сочувствующего в осуждении. Но такое соглашение грешно и пагубно как для утешающего, так и для утешаемого. Не так поступал отец Василий. Он строго следил за ходом исповеди, и старался открыть кающемуся причину греха, которая заключается всегда в нас самих. «По грехам, по грехам — тихо говорил он, вздыхая.- Скорби — это хорошо. За скорби Господа благодарить надо».
Как-то у одного молодого человека, работавшего при монастыре, пошел разлад в семье. Сначала он сильно унывал, а затем, дойдя до отчаяния, замыслил даже покончить жизнь самоубийством. Но Господь, не желая погибели души, устроил так, что один брат, узнав об этом, привел его в келию к отцу Василию. Батюшка в это время стирал свой подрясник. Увидев гостей, он тут же отложил стирку и принялся внимательно выслушивать молодого человека. Затем посочувствовав ему, сказал: «Ну, и слава Богу!» И просиял такой доброй улыбкой, что собеседник не удержался и тоже улыбнулся. Те события, которые доселе терзали его душу, вдруг увиделись ему каким-то пустяшным делом, не имеющим серьезных причин для скорби. Теперь вместо отчаяния пришла и озарила душу легкая радость, имеющая основание — твердое упование на Промысел Божий.
Глубокие воздыхания отца Василия и сожаление о случившемся вызывали у исповедников слезы. И он, как добрый сеятель, очищал вожделенную пашню души от терний и сеял на ней семя Божией любви и мира. В конце исповеди, когда исповедующийся брал по обычаю благословение, отец Василий, слегка наклонясь вперед, тихо произносил: «Помоги вам, Господи». И от слов этих веяло таким теплом, что они долго не забывались, потому что говорились от любящего сердца, сострадающего и болезнующего.
Любовь не остается незамеченной, ибо она излучает Божественный Свет. Любящее сердце имеет истинное сострадание не только к людям, но и ко всякому творению Божию. Так, еще мальчишкой отец Василий сильно сожалел, когда сосед его под покровом ночи спилил молодой тополь. Дерево росло у окна и своей густой листвой якобы загораживало солнечный свет. Глубоким переживанием отразилось это событие в душе будущего монаха.
Бывая в Москве, отец Василий ни разу не ночевал в родительском доме. Если и заезжал, то всего лишь на несколько часов, чтобы справиться о здоровье матери, и снова спешил удалиться. Он старался тщательно хранить зрение от различных искушений, которыми преисполнен мир. Как-то раз, проходя мимо останкинского пруда, который находился недалеко от Подворья, отец Василий заметил полураздетых людей, пришедших позагорать в жаркий день. Батюшка перекрестился, а затем, взявшись за край мантии, поднял ее над собою. Словно большим крылом заградил он взор свой от соблазна. Так дошел он до храма, который был для него местом спасения от всех искушений и скорбей. Он любил храм и келью. Келья для него была местом монашеских подвигов и уединения, а храм — домом молитвы, местом его священнического служения.
Однажды в монастырь приехала бывшая школьная учительница отца Василия, преподаватель русского языка и литературы. После беседы Батюшка предложил ей исповедаться. Она не сразу решилась исповедать грехи своему бывшему ученику, но Батюшка, заметив ее ложный стыд, объяснил ей, что он лишь посредник между нею и Богом, Который невидимо зрит сердце каждого. Грехи Он знает и без нас, но ждет от людей искреннего покаяния и, ведая немощь человеческую, прощает кающихся. Эти слова настолько тронули сердце учительницы, что она, убеленная сединой, почувствовала себя юной отроковицей. Она искренне покаялась и с этих пор стала считать себя духовной дочерью отца Василия.
Воспоминания братии монастыря
Монах М.
В то время было много споров, можно ли поминать у жертвенника неверующих, пьяниц и тех, кто не ходит в церковь. Отец Василий, конечно, не участвовал в этих спорах. Но, видимо, я его как-то об этом спросил, и он ответил, что не может не поминать своих родственников и всех, кто просит об этом: «Время такое. Может быть это их единственная возможность прийти. И хотя правила поминовения действительно строгие и часто мешают те, кто подходит к жертвеннику с помянниками, — но отказать нельзя». Это может, показаться мелочью, но тогда для меня все, связанное с ним, было удивительным — потом это чувство подтвердилось жизнью.
Когда отец Василий был на подворье, один из наших прихожан, Александр, был свидетелем такого случая. Священники жили на квартире неподалеку от храма, и летом приходилось на службу ходить мимо пруда. А на пруду загорают раздетые люди. Это было большим искушением, тем более перед служением Литургии. И вот идет отец Василий по направлению к храму, а у пруда стоят женщины, указывают на монаха пальцем и смеются — словом, ведут себя непристойно. Отец Василий, приблизившись к ним, делает такое движение: закрывает лицо мантией, как большим щитом, и не опускает его, пока не заходит в храм. Александр сказал, что был совершенно потрясен этим жестом.
Отец Василий, вернувшись с подворья, признавался: «Я думал раньше, что я — иеромонах Василий, а на подворье понял, что я просто поп Васька». Он очень о себе сокрушался: «После подворья долго не могу прийти в себя». Потом я видел его несколько раз в скуфейке с мантией, а это некоторое нарушение формы одежды. Я так и понял, что с ним что-то не то, раньше такого не бывало. «Я бы не хотел еще раз ехать туда. Это ужасно», — говорил он.
Как-то на меня «нашло», я спрашиваю: батюшка, может, мне в келии лучше молиться. Он ответил: «Я не знаю, — как кому… Но говорят, что в церкви, как на корабле, — другие гребут. А в келии — как в лодке: сел на весла и будь добр, греби. Хватит ли сил?..»
Однажды со мной случилось сильное смущение — враг так приступил, что я просто не мог находиться в келии и, что называется, бегом побежал к отцу Василию.
— Ты молитовку про себя, наверное, читаешь? — Да.
— Ну, сразу надо начинать немного вслух. (Это об Иисусовой молитве. — Ред.)
Я не решался приступать к отцу Василию с темой откровения помыслов — не из-за себя, а из-за него: настолько он вел себя скромно как духовник, да и молод был очень, надо было его щадить, — в общем, у меня не поворачивался язык сказать об этом. Пытался навести его на эту мысль, но прямо об этом не говорил.
На этот раз мне действительно нужно было нечто сказать. Рассказал ему об этом смятении и о некоторых помыслах, которые меня беспокоили. И вот как он вышел из положения: достал епитрахиль, надел поручи, положил Крест, Евангелие и прочитал полностью последование исповеди с начала до конца с разрешительными молитвами, ничего у меня уже больше не спрашивая. И я понял необыкновенную мудрость этого поступка: он на себя не брал принятие помыслов, но и отвергнуть меня в этот момент, не оказав помощи, не мог. И нашел такой выход — и для меня, и для себя лучший. И я, действительно, получил необыкновенное облегчение — как, впрочем, и всегда с ним.
Вообще он признавал, что надо открывать помыслы, но, может быть, не видел людей, кому можно было бы их открывать.
Отец Василий должен был крестить в «кармане» (в комнатке во Введенском соборе, за левым клиросом), у мощей старца Нектария. Комнатка была то открыта, то закрыта, иногда там бывали крестины. Отец Василий просит одного послушника принести несколько ведер воды. Я стал помогать этому послушнику, потом спросил у отца Василия, правильно ли я сделал. Он сказал: «Нет, лишаешь его награды за труд и послушание, кроме своего же вреда».
Я возмущался, что покрывало на мощах отца Нектария долгое время было очень грязное. Отец Василий тоже сокрушался, но больше обо мне: «Мы, конечно, все виноваты в этом, но это дело благочинного». И это не потому, что он не видел грязи или что был равнодушным человеком. Это просто правильное монашеское устроение.
Как-то я завел речь об одной классической святоотеческой книге (о главах преподобного Исихия из «Добротолюбия» — сегодня это чтение у многих вызывает улыбку):
— Батюшка, мне все время хочется читать эту книгу.
— Да? Ну, может быть, надо читать, — ответил отец Василий.
— Батюшка, а почему Вы не читаете? — Да я не знаю…
Через некоторое время я снова вернулся к этому вопросу: — Батюшка, все-таки скажите, почему? Ведь это так важно. — Мне как-то хватает Лествичника и отца Иоанна Кронштадтского.
Он очень хорошо знал «Лествицу» и много цитировал из нее. Это было первое его чтение.
О книге «Умное делание» игумена Харитона (издание Валаамского монастыря) отец Василий сказал так: «Я раньше недооценивал святителя Феофана, а когда прочитал эту книжку — понял. Советую и тебе эту книжку читать».
И также советовал читать старца Силуана. Даже спросил, есть ли у меня его иконка, и благословил бумажную иконку преподобного Силуана Афонского. Видимо, перечитал книгу и был под сильным впечатлением от нее.
Однажды меня упрекнули (начальство) в том, что не приношу должной пользы, и вообще, «бесплодная смоковница». Я сказал об этом отцу Василию. «Вот-вот, так и отвечай — я бесплодная смоковница», — и добавил тихо, как бы про себя: Только не посецы мене, Спасе. Потом я встретил этот текст в Октоихе — покаянная стихира.
Отец Василий очень внимательно относился к богослужебным текстам. Особенно когда канонаршил из Октоиха. Кажется, даже с удовольствием замечал красивые места, радовался сдержанно, тихо восхищался красотой стихир и тропарей.
Показал я ему как-то на клочке бумаги тропарь из канона Рождеству св. Иоанна Предтечи. Зная настрой и молчаливый облик отца Василия, хотелось ему эту мысль святого Иоанна Дамаскина донести. Текст тропаря такой: Молчание старчо, законнаго писания образ носит таин. Ибо пришедши благодати, Моисей умолча: иодобаше бо премудрости сокровищу явльшуся, всем молчати. Батюшка внимательно долго читал, потом постарался переменить тему разговора с каким-то даже деланным равнодушием. Когда же увидел, что я протягиваю руку, чтобы взять у него тропарь, спрятал его с хитроватым видом в карман. покоился об этом заранее и, когда ему нужно было служить, просил этот возглас не исключать: «Это очень важный момент». Решили ввести это как правило.
Отец Василий хорошо знал службу, и диаконскую и священническую, в деталях знал. Я помню случаи, когда он выбегал из алтаря и мне, может быть, как более знакомому, не стесняясь, довольно резко, не сдерживаясь, выговаривал об ошибках на клиросе и по службе. Переживал за службу очень, хотя вообще старался всячески отстраняться от какого-либо внешнего участия. Есть уставщик, благочинный, клирос, а он-то кто? — «Поп Васька», — как он себя назвал. Перед Великим постом батюшка брал книги о Преждеосвященной Литургии. Вообще всегда тщательно готовился к служению, к проповеди, занятиям. Переживал, когда не предупреждали о проповеди заранее. Чувствовалось, что батюшка очень серьезно к этому относится. Однажды при мне (я как раз исповедовался у него) к нему подошел один из отцов ~~у ё и сказал: «Отец Василий, выйди и что-нибудь скажи, потому что я не подготовился». — «Батюшка, я так не могу». — «Ну, вот тебе благословение благочинного, давай, выйди и что-нибудь там скажи. Тебя никто не будет судить». Я не помню, какой был праздник. Отец Василий вышел и сказал неудачно — неудачно по сравнению с тем, как он говорил, когда готовился, — так, сказал несколько слов о празднике. Но было видно, что у него после этого сильно испортилось настроение, ему даже трудно было исповедь дальше слушать. Ему небезразлично было это церковное послушание. И дело тут не в тщеславии, а в том, что он очень серьезно относился ко всему в Церкви.
Еще хочу рассказать такой случай. Отец Василий служил один, был какой-то небольшой праздник, я в этот день причащался, и прямо во время Литургии заходит в храм отец П. Он был нашим общим знакомым, но приезжал больше к отцу Василию. Подошел ко мне — можно ли, мол, после Литургии чайку попить, поговорить? А мне так не хотелось этого после причастия, ведь ясно, что во время чаепития будет болтовня, обсуждение, смех.
Я пошел к отцу Василию и говорю: «Батюшка, отец П. приехал и хочет, чтобы мы зашли к Вам в келию, а я — в свою очередь — не только не хочу идти к Вам в келию, а вообще хочу удрать. Что делать?» — «Нет, ты отведи, но не в келию, а в издательский отдел, и там напои гостя чаем. Как же гостя не принять с дороги? Причастился — и слава Богу! Нет, надо гостя принять». — «Батюшка, а к Вам мы зайдем?» — «Нет, ко мне не надо».
Великим постом 1993 года батюшка зашел в трапезную с большим пакетом и спросил меня: — У тебя есть теплое белье? — Нет.
— Как ты живешь?! — сказал шутливо. — На, возьми. Потом заметил мой взгляд на банку меда:
— Ну, возьми и мед, чтобы душу твою укрепил.
Я непроизвольно заглянул в пакет, и тогда он отдал мне все, что там было.
После кончины отца Василия у меня сохранялся тропарь св. Василию Блаженному, написанный его рукой.
На память преподобного Амвросия, в 1993 году, в Оптину приехали вместе несколько женщин. Они спрашивали об отце Василии, хотели на память взять какие-нибудь его вещи. Их почему-то направили ко мне. Я сначала им сказал, что мне нечего дать. Решил повременить: мол, если будут еще спрашивать, тогда я подумаю…
Когда они собрались уезжать, опять вернулись к этой теме, стали настойчиво просить. И я им решил дать какой-нибудь листочек из конверта, в котором лежали «автографы» отца Василия — что-либо написанное его рукой. Когда я стал доставать из конверта листочек для них, мне попался этот самый тропарь св. Василию Блаженному. Тропарь, глас 8: Житие твое, Василие, неложное и чистота нескверная, Христа ради тело твое изнурил еси постом и бдением…
Хотел тропарь прочитать полностью, помолиться, но спешил, сказали, что меня еще кто-то ждет, и прочел лишь первые две строчки, просто мысленно обратился к святому. Вышел, отдал женщинам то, что выбрал для них, попрощался и пошел на улицу смотреть, кто же меня там ждет.
Оказалось, что это иеромонах И. из Иваново. Он довольно часто приезжает в Оптину. Надо было его куда-то устроить. Он мне стал жаловаться, что человек, на которого он рассчитывал, с ним холодно обошелся, и поэтому он просит меня помочь. Помню, я тогда помог ему устроиться
. А на следующий день он мне сказал, что привез часть мощей св. Василия Блаженного одному из братий, но переменил свое решение и хочет отдать эту часть мощей мне. Я был потрясен: одно призывание имени святого — ведь даже не прочитал тропарь целиком, только первые две строчки — получил такой подарок!
Эта частица мощей в конверте распалась на три части, и у меня возникла мысль, что можно было бы одну часть вставить в икону, которая была написана для отца Василия одним хорошо знавшим его иконописцем. На иконе были святой князь Игорь Черниговский — небесный покровитель отца Василия в миру, святитель Василий Великий — в честь которого отец Василий был пострижен в рясофор, и святой Василий Блаженный — его небесный покровитель в монашестве. Эта икона сейчас у мамы отца Василия.
Как-то я спросил у отца Василия: «Батюшка, очень хочется почитать житие старца Иосифа Оптинского, хотя уже читал. Пойти ли в библиотеку?» — «Пойди». Стал читать и обнаружил, что читаю в мирской день Ангела отца Иосифа- память святого Иоанна Милостивого.
потом по каким-то причинам это преподавание прекратилось: то ли отца Василия заменили, то ли вообще все это начинание развалилось, но осталось необыкновенно светлое воспоминание об этих занятиях, на которых проявились его знания и любовь к Священному Писанию.
Как-то после моей исповеди отец Василий сказал: «Надо молиться перед исповедью. Видно, что ты перед исповедью не молишься — ни о самой исповеди, ни о духовнике, у которого исповедуешься». То есть он дал мне понять, что к духовнику надо относиться тоже бережно, а не «валить» на него все безжалостно… Но, может, дело и не в этом, а в том, что надо помолиться.
Еще один замечательный случай. Один раз отец М. поручил отцу Василию сказать проповедь на Обрезание. Он при мне его благословлял на это. А я слышал как-то раньше разговор между отцами, что, мол, сказать-то на этот праздник и нечего. И вот именно отца Василия назначили на эту сложную проповедь. Я хотел как-то помочь ему.
Есть замечательное «Слово на Обрезание» святителя Димитрия Ростовского в Четьи-Минеях на 1 января — одно из «перлов» святоотеческой письменности. А на церковнославянском как звучит оно — поэзия! Начинается оно с рассказа об Обрезании и переходит на тему: «В этот момент Господу было наречено имя Иисус». Дальше говорится об имени «Иисус» и об Иисусовой молитве.
«Слово» это каждый год почему-то обходят, не замечают. Чаще проповедь в этот день посвящают памяти святителя Василия Великого, житие которого тоже, конечно, необыкновенно интересно. В библиотеке есть книга на славянском языке, и в ней это «Слово». Поэтому я побежал к отцу Василию: «Батюшка, я тебе найду».
Он пришел ко мне в келию (это была для меня огромная честь), чтобы книгу не переносить, ведь она очень большая, прямо огромная, старое издание. Он взял в руки книгу и говорит: «Давай, я прочитаю». Мы сели, и он стал читать. Он был восхищен этим «Словом»! Я уже говорил, как он относился к Священному Писанию, к святым отцам… И вот доходит он до такого места, где Господь говорит: «Аз доселе делаю», — и дальше идет авторский текст святителя: «А что же делает Господь наш? — Спасение наше». И когда отец Василий прочитал эти слова, у него прямо дух перехватило: «Ну, отцы! Вот отцы!» И он опять прочел: «Что же делает Господь наш? — Спасение наше». Прочитал до конца и взял эту книгу с собой.
Сказал потом проповедь на Обрезание почти по тексту «Слова», потому что там добавить или убрать что-то невозможно.
Это «Слово» надо просто читать… И он его как бы пересказал. У него вообще был дар передавать: он в точности мог пересказать текст почти в тех же выражениях, с использованием славянских оборотов — и даже речь у него была полуславянская, как у преподобного Амвросия в переводе «Лествицы», слог сладостный. Я слышал, как братия удивлялась: «Где он взял это? Как это можно было выбрать такое? Где он нашел?» Я молчу. Слава Богу, все получилось удачно.
Отец Василий часто просил взять домой после службы Минею. Канонаршил он без ошибок. Я не помню сбоев, остановок, каких-то казусов. И еще — он канонаршил совершенно бесстрастно: это слышно из магнитофонных записей, из чтения им канона. У него была какая-то своя, присущая только ему, манера чтения и канонаршения. Он хорошо канонаршил, хотя мощного голоса, каковой полагается иметь канонарху большого монастыря, у него не было.
Я помню, что он начал канонаршить еще будучи в стихаре. В «штанах» [в мирской одежде. — Ред.) и стихаре. Я этот момент как раз застал, когда он первый раз канонаршил: он очень смущался, покраснел до невозможности. Очень высоко пел отец Ф. — тон высоко задали, и бедный отец Василий не «доставал». Но потом все же попал, хотя для него это было очень тяжело. Отцу Ф. пришлось его подбадривать. И до конца, до последнего дня жизни своей, отец Василий остался исполнителем этого послушания. И остался непревзойденным канонархом.
В один из дней на освящение воды на отца Василия просто «напал» один из наших старых знакомых, который ушел в Зарубежную Церковь; начал его обличать, что он еретик, что Московская Патриархия такая-то и такая-то, и прочее — вся эта «песня» зарубежников… И на меня накинулся тоже. Я к отцу Василию: так, мол, и так… А он мне: «Ты старайся с ним не разговаривать. Он и на меня напал: ты, говорит, вообще в прелести. Ладно, говорю, в прелести я, так в прелести…» Отец Василий как раз в это время снимал фелонь, и такая радость была у него на лице написана, что, мол, еще и обругали, как хорошо… Хотя вслух он этих слов не говорил: «Слава Богу, что меня обругали. Какая благодать!» Нет, от него такого нельзя было услышать никогда. Это было бы смиреннословием.
Как-то отец Василий служил Литургию без диакона. Сначала я не обратил внимания, что диакона нет. За Часами надо было следить, постоянная забота — Апостол объяснять, быть на клиросе, то есть приходилось успевать повсюду. Когда чтение Часов приближалось к концу, стало ясно (может быть, потому, что каждение задерживалось), что диакона не будет. Смотрю, отец Василий никак не реагирует и никаких действий не предпринимает для того, чтобы как-то поправить ситуацию. Я спросил: «Батюшка, Вы говорили благочинному?" — „Ну, скажи ты“. Но где было искать диакона, когда уже 6-й Час заканчивается?! Отец Василий сам вышел, покадил, сам отслужил Литургию, и было видно, что он исполняет диаконскую службу с удовольствием.
Еще было как-то. Захожу в алтарь и вижу, что отец Василий зажигает лампадки на семисвещнике. Говорю: „Батюшка, давайте я помогу Вам“, — а он: „Не лишай меня удовольствия такого…“ Для него так дорого было все это — зажигатьлампадки, убирать нагар с фитиля.
Однажды мне пришлось проявить настойчивость по поводу служения Литургии в храме Илариона Великого в один из дней памяти великомученика Георгия — 16 ноября. После того, как этот храм освятили и положили под престол часть мощей великомученика Георгия, у нас возник обычай служить в этот день в храме Иллариона Великого. Со временем об этом обычае стали забывать, и тогда мне пришлось проявить настойчивость, чтобы эта служба там состоялась… Потом на исповеди говорю: „Батюшка, я проявил некоторую настойчивость и не знаю, хорошо ли я сделал: вроде бы дело хорошее, но пришлось спорить“. А он с такой блаженной улыбкой отвечает: „Так вот кому я обязан этой радостью — служением Божест
венной Литургии! Спаси тебя, Господи!“ Так неожиданно это прозвучало, ведь он не был сторонником таких вот „добрых дел“, споров. Тем не менее…
По поводу отношения отца Василия к Церковному Преданию. Важная черта православного человека — внимательное отношение к Уставу. Это не какое-то буквоедство, как многие пытаются представить. Устав — он для того и составлен св. отцами, чтобы сохранить Предание, и больше ни для чего. Я недавно открыл книгу новопрославленного святителя Иллариона, где он пишет, что Устав у нас потому такой сложный (гораздо сложнее и католического, и тем более протестантского), что он Православный, и мы должны его хранить и лелеять, а в общем-то для нас там и особой сложности нет… Не надо быть особым буквоедом, надо просто быть благоговейным исполнителем. „Рождался“ Устав еще от святых апостолов, а вопрос о поклонах был решен уже, кстати, на I Вселенском Соборе: на Пасху и на Пятидесятницу поклонов не делать.
И вот у нас в монастыре произошел спор о поклонах. Отец Наместник велел, чтобы мы разобрались, когда кланяться, а когда не кланяться земно. Разобрались: нашли сначала у святителя Игнатия (Брянчаиинова) в V томе, в „Правилах наружного поведения“, и потом в Часослове. Часослов вообще интересен еще и своими пояснительными статьями, очень поучительными для всех. Я со свойственной мне горячностью „ринулся в бой“, но ничего у меня не получалось, только вызывал сопротивление… Отцы впереди идут к раке преподобного Амвросия и начинают вдруг кланяться в землю, и за ними — все остальные. Мои усилия и объяснения — насмарку. Жалуюсь отцу Василию. Смотрю, он тоже на меня раздражается немного: „Хочется же поклониться преподобному Амвросию земными поклонами. Ну, ладно, где ты это нашел? Где написано? Покажи!“
Я пошел за Часословом. Помню, что догнал отца Василия уже недалеко от его келии. Раньше на месте Владимирского храма пустырь был. Возле этого пустыря была большая клумба… Цикады звенели… Вот там я его и догнал. Показываю Часослов. Он внимательно прочитывает, без всяких комментариев, и говорит: „Да… Прости меня“. Не помню, в каких словах он это выразил, что он все понял, что это серьезно и что надо выполнять. С тех пор он и меня поддерживал, и сам делал, как положено. Даже если впереди него кто-то из отцов делал земной поклон, он в положенное время (на полиелее, или на славословии) делал поясной поклон, и за ним уже все остальные, кто дальше шел, делали то же. Это для меня было очень утешительно.
У отца Василия во всем было такое послушание Правилам Церкви: и в служении своем, и в проповеди, и в чтении. Причем, он не настаивал на своем мнении, а просто сам исполнял. Поэтому его мнение и было авторитетным. Например, когда спрашивали новопоставленные диаконы, к кому обратиться, чтобы им объяснили диаконскую службу, посылали всегда к отцу Василию. Не думаю, чтобы кто-то еще у нас так хорошо знал и, главное, осмысливал Богослужение.
Еще одна характеристика отца Василия. Сказано:…и в ниже меру мерите, возмерится вам (Мф. 7, 2). Все, что касалось Церковного Предания, он принимал безоговорочно и исполнял. Видно было, как он этому верил.
Сам он каждый раз в ответ на чьи-нибудь недоумения говорил: „Так говорит Священное Писание. Так говорят святые отцы. У святителя Игнатия так написано…“ — и в этих его словах звучала полная уверенность в том, что никаких других пояснений больше и быть не может. Это касалось всего- Богослужения, правил поведения с братией, соблюдения поста, отношения к монашеской одежде (он, кстати, очень следил за тем, чтобы ничем не выделяться, и другим советовал так поступать). И вообще, советы святых отцов, и примеры из ихжизни он стакой необыкновенной, прямо-таки детской верой принимал к исполнению.
То, что называется детской верой, не есть детский разум. У отца Василия веру предварял зрелый разум. А по слову преподобного Исаака Сирина: „Известная степень ведения (то есть разума) согревает душу для скорого течения к тому, что на степени веры“ (Слово 25).)
Моя первая Пасха в монастыре. Я получил подрясник и в сильном возбуждении спрашиваю у отца Василия: „Батюшка, читают ли в Пасху молитву Иисусову? Как-то не вяжется с пасхальным настроением“. А он в ответ произносит слова из молитвы к Божией Матери после причастия: И подаждь ми слезы покаяния и исповедания, во еже nemu и славити Тя во вся дни живота моего.
Я был поражен ответом. Мне приходилось читать о митрополите Ярославском Иоанне (Вендланд): он мог вразумить собеседника неожиданным словом из богослужебных текстов. И отец Василий имел вот такое внимание и — главное — осмысление всего того, что он делает, всего того, что читает.
На этом я успокоился. После таких ответов рождалось чувство, о котором я уже упоминал: хотелось все время находиться рядом с ним.
Как-то на 40 Севастийских мучеников» — день Ангела отца Илия, братия на могилах Оптинских Старцев (до обретения их мощей) стали фотографироваться. Это каждый год бывало. Отец Василий, как обычно, когда кончается служба- бегом домой, его не поймаешь, чтобы что-то спросить, нужно было прямо бежать, несколько раз звать, а то и не остановится… И вот все уже собрались, сели, фотограф настроился и
даже уже кадр один сделал, и вдруг послышались тяжелые шаги большого, бегущего в сапогах человека. Это отец Василий бежит с возгласом: «Возьмите и меня в свою дружину!» — прямо как в житии 40 мучеников. Все рассмеялись — так это было к месту. Не знаю, сохранилась ли у кого-нибудь эта фотография.
Как-то я поделился с батюшкой, что после пострига в рясофор почувствовал в себе большие перемены. Он мне сказал: «Да, тебе показано, как Господь действует, — постарайся, чтобы не вотще это было. Но учти, что это может очень недолго продлиться».
Еще помню, отец Василий говорил, что ожидание плодов после причастия — состояние неправильное, от этого бывает смущение. Надо во всем полагаться на Божие действие. 4:
Как-то мы разговаривали — я про какую-то ерунду спрашивал. Вдруг, смотрю, он изменился в лице, внимание у него «переключилось». Он меня остановил и говорит: «Ой, кто к нам приехал…» Стоят две женщины, пожилые, скромные такие, и он мне вполголоса: «Ну, ты прости — мама…» И такая улыбка у него на лице появилась, такая необыкновенная нежность: это он увидел мать свою. Но не только к матери у него была эта нежность — это вообще для него было характерно.
…Я отошел в сторону, к библиотеке, и смотрю: он им уделил какое-то внимание, но к себе не пригласил. И я помню, он пошел в келию, а они пошли одни куда-то, видимо, им было, где остановиться. Он мне тогда сказал — и я был необыкновенно счастлив этим: «Я тебя прошу — помолись за маму мою, за Анну, у нее катаракта, плохое зрение. Видимо, необходима операция. Прошу тебя, помолись». Я был просто в восторге: отец Василий меня попросил помолиться! Господи, помилуй!
Уже после кончины отца Василия Анна Михайловна мне рассказывала, что он дал ей икону Казанской Божией Матери и благословил перед ней молиться. Она показывала мне эту икону у себя дома: икона была старая, темная, но впоследствии на ней явственно проступили краски — она обновилась. Операция не понадобилась — зрение стало улучшаться. Как-то мы встретились с Анной Михайловной на могиле отца Василия, и почему-то у меня возник такой «журналистский» вопрос: что бы она могла сказать о нем в двух словах. Тем не менее, я услышал удивительный ответ. Она, совершенно не смущаясь, без всякой подготовки, сказала: «Он за всю жизнь не сделал никому никакого зла».
Батюшка молился очень внимательно. Видно было, что он не просто исполняет посследование молебна или панихиды, но всем сердцем молится Господу, не смущаясь присутствием людей. Для него было важнее, примет ли Бог его молитву, а не то, что скажут или подумают о нем люди. В молитве отец Василий имел дерзновение, так необходимое каждому священнику, и не старался угождать людям. Он не опасался несправедливых обвинений, но в то же время и не пренебрегал ими совсем, стараясь сострадать обидчикам и, по возможности, скорее погашать обиду.
В Козельске был при смерти один человек, мучимый нечистыми духами. Он никак не мог исповедать свои грехи. Его верующая жена обратилась в монастырь с просьбой прислать священника. Исповедать и причастить больного поручили иеромонаху Василию. Сразу же после полунощницы Батюшка отправился в Козельск. При виде священника больной набросился на него с лаем, но отец Василий кротко и с любовью приветствовал бесноватого. Тот, словно от огня, отпрянул от него. Затем отполз в сторону и затих. Отец Василий достал требник и начал тихо молиться. Больной успокоился, искренне покаялся и причастился.
Однажды в два часа ночи позвонили из больницы и просили прислать священника к умирающему больному. Отец Василий не спал и словно ждал этого звонка. Поехал он немедленно. И хотя причастить больного не удалось, так как тот был уже без сознания, все же Батюшка молился у смертного одра больного до самой последней минуты его земной жизни, читая канон на исход души.
Как-то одна женщина пожаловалась на свои трудности, на то, что муж с работы ушел, что болезни одолевают. Батюшка внимательно выслушал ее и сказал: «Ну, и слава Богу». Не ожидавшая такого ответа женщина недоуменно спросила: «За что же это — слава Богу?» Батюшка в ответ -«Слава Богу! Слава Богу!». И скорбь вдруг отошла, а на сердце стало мирно и светло. Так умел он кротко и легко успокоить страждущую душу.
В городе Сухиничи, расположенном недалеко от Козельска, есть тюрьма. Отец Василий с другими братьями часто ездил туда для крещения и духовного окормления заключенных. Иногда исповедь продолжалась до двух часов ночи. Батюшка внимательно выслушивал каждого приходящего, давал необходимые советы, дарил книги, разъяснял учение Православной веры. Храма тогда в тюрьме не было и крестить приходилось в бане. Как-то раз собрались сорок человек, чтобы принять Таинство Крещения, а среди них оказался один закоренелый преступник, который хотел подшутить над Батюшкой и подурачиться. Остановить его никто не решался, так как он был не из простых заключенных, а считался «авторитетом». Перед крещением отец Василий, как обычно, говорил проповедь. И говорил так зажигательно и просто, что «шутник» не смог остаться безразличным. Он, забыв о своей затее, стал задавать вопросы, вскоре попросил отца Василия исповедать его, а затем и крестился. Исповедовал его тогда Батюшка почти два часа, а на прощание подарил книгу «Отец Арсений», так понравившуюся всем заключенным.
На кого воззрю! — говорит Господь, — токмо на кроткого и смиренного, трепещущего словес Моих. И Господь действительно взирал на этого кроткого и молчаливого монаха. Батюшка не разделял людей на близких и не близких. У него не было друзей, вернее все для него были друзьями. Но человекоугодия он избегал и старался более прилепляться к Богу: «Кто заботится о многих, -вспоминал он слова преподобного Исаака Сирина, — тот раб многих, а кто заботится об устроении своей души, тот друг Божий».
Как-то рассказали отцу Василию про одну блаженную, которая уже долгое время лежит без движения. Говорили, что изредка к ней приходят соседи, чтобы истопить печь, и приносят что-нибудь поесть. Но часто она остается одна, без еды и в холодной избе. Люди удивлялись ее безропотности, ибо она, всегда пребывая в радости, славила и благодарила Бога. Узнав, что блаженная желает причаститься, отец Василий вызвался ее навестить. Добравшись до деревеньки, в которой жила больная, Батюшка своими глазами увидел, что все то, о чем говорили, — истинная правда. Он исповедал и причастил женщину, а вернувшись в Оптину, с умилением вспоминал о блаженной рабе Божией.
Удивительно, что при виде отца Василия, блаженная вдруг просияла, и радостно запела: «Христос Воскресе!». Возможно, этим она предсказывала будущему мученику Христову Вечную Пасху, начало которой соприкоснулось с Пасхой 1993 года.
Душа тебе, Обитель, отдана,
Прими и тело, коль захочешь.
Прими все то, чем от Творца,
От Бога наделен средь прочих.
Пасха без конца
Для отца Василия Оптина стала колыбелью, в которой рос и укреплялся его монашеский дух. Он часто посещал могилки тогда еще не прославленных Оптинских старцев и подолгу молился там, прося их помощи и ходатайства Царицы Небесной, которая распростерла омофор свой над Обителью. Отец Василий составил несколько прекрасных стихир об Оптиной Пустыни, много и плодотворно работал над составлением службы преподобным старцам, которую, к сожалению, так и не успел закончить.В феврале 1993 года он в последний раз побывал в Троице-Сергиевой Лавре на очередной сессии в духовной семинарии. На обратном пути заехал к матери в Москву. Отслужил панихиду на могиле отца. Затем снял со сберегательной книжки те небольшие деньги, которые собирала для него со своей пенсии Анна Михайловна, и, отдавая их ей, сказал: «Прошу тебя, больше не клади. Мне они не нужны. Да и как я предстану с ними пред Богом!».
Последний в своей жизни Великий Пост отец Василий провел строже обычного. Кроме обязательных продолжительных монастырских служб, он еще подолгу молился по ночам в своей келье. В Великий Пяток, во время богослужения, ему надо было канонаршить. Батюшка вышел на солею, но вдруг почему-то замер с книгой в руках и долго молчал. «Ужасеся о сем небо, и солнце лучи скры» — проканонаршили с клироса, и хор запел.
— Что случилось? — спросили его потом, — что с тобой было?
Но отец Василий ничего не ответил. Лишь позже, тайно, поведал одному брату, что в тот момент, когда ему надо было канонаршить, он вдруг увидел старца Амвросия, но о чем говорил с ним Преподобный — не сказал.
В Великую Субботу весь день отец Василий исповедовал, а когда уже стемнело и освещали куличи, ему вдруг стало плохо: сказались сильное переутомление, службы, послушания, бессонные ночи и строгий пост. На Страстной Седмице он ведь совсем не вкушал пищи. К тому же, считал, что лучше умереть на послушании, чем отказаться от него. Отец Василий стоял бледный, держась за аналой. Казалось, что он вот-вот упадет. В это время кто-то из иеромонахов освящал куличи. Он покропил Батюшку святой водой, но тот попросил: «Покропи меня покрепче…» Тогда иеромонах щедро плеснул ему в лицо и на голову святой водицы. Отец Василий улыбнулся, облегченно вздохнул и, сказав: «Ну, теперь уж ничего, ничего», снова принялся исповедовать прихожан.
Перед Пасхальной литургией Батюшку назначили совершать Проскомидию, поэтому он заранее облачился в красную фелонь. Проскомидию он совершал всегда быстро и четко, а тут как-то медлил.
— Ты что медлишь? Надо бы побыстрее! — цо-торопил его благочинный.
— Не могу, простите. Так тяжело, будто сам себя заколаю, — ответил Батюшка. А окончив, сказал: «Никогда так не уставал».
В конце Пасхальной литургии отец Василий вышел канонаршить. Видя его усталым и бледным, братья с клироса сказали:
— Отдыхайте, Батюшка, мы сами справимся.
— Я по послушанию, — твердо ответил отец Василий и начал: «Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его!» — Непоколебимая вера в то, что все устрояет Господь, подавала ему силы и укрепляла.
…Солнце в Оптиной восходит со стороны Скита, прячась за густые ветви вековых сосен, посаженных еще преподобными старцами. От этого рассвет начинается как бы с огненных языков. Макушки сосен все ярче и ослепительнее пылают на фоне небесной розовеющей глади, словно светящиеся нимбы этих могучих деревьев. Вскоре первый солнечный луч осторожно бросает свой теплый весенний свет на белую монастырскую стену. Золотые купола Введенского храма начинают торжественно сверкать, подобно древним богатырям времен вятичей. Все вокруг исполняется тихого благодатного спокойствия, как бы не желая тревожить утомивпшхся после ночного богослужения монахов.
В это Пасхальное утро братья, разговевшись, разошлись по своим кельям. Отцу Василию предстояло идти по послушанию в Скит, — он должен был исповедовать причащающихся на средней скитской Литургии. Тихо пропев Пасхальные часы пред иконами в своей келье, он направился к скитской башне, через ворота которой можно выйти на тропинку, ведущую в Скит. Внезапно тишину нарушил колокольный звон. Это иноки Ферапонт и Трофим, прорезая утреннюю тишину, возвещали миру Пасхальную радость. В Оптиной есть добрая традиция: звонить на Пасху во все колокола в любое время на протяжение всей Светлой Седмицы. Но на этот раз звон как-то неожиданно оборвался. Большой колокол ударил еще несколько раз и затих.
Отец Василий остановился: что-то произошло. Не предаваясь раздумьям, быстро направился к колокольне. Навстречу ему бежал человек в солдатской шинели.
— Брат, что случилось? — спросил отец Василий бежавшего. Тот пробормотал что-то невнятное, делая вид, что направляется к воротам скитской башни. Но, сделав несколько шагов в этом направлении, выхватил из-под полы шинели острый 60 — сантиметровый меч и сильным ударом в спину пронзил отца Василия.
Батюшка упал на землю. Казалось, что тьма на мгновение восторжествовала, что солнце померкло и Ангелы закрыли лица свои в эту страшную минуту.
Убийца хладнокровно накинул край мантии на голову отца Василия и надвинул клобук на его лицо. По-видимому, это действие было одним из правил ритуала, ибо убитых им перед тем на колокольне иноков Ферапонта и Трофима также нашли с сильно надвинутыми на лицо клобуками.
Сбросив шинель, служитель сатаны перемахнул через монастырскую стену и скрылся в густой чаще леса. Здесь, недалеко от стены, был найден окровавленный меч, на котором выгравирована надпись: «Сатана. 666». Она свидетельствовала, что убийство было ритуальным.
Отец Василий лежал на земле и, тяжело дыша, еле слышно шептал слова молитвы. Сбежавшиеся монахи пытались оказать ему помощь, но сильная потеря крови и тяжелые ранения не оставляли надежды: удар пришелся в спину, снизу вверх, так что пронзил почку, легкое и повредил сердечную артерию.
Один из подбежавших достал из внутреннего кармана небольшой, чудотворный, по его словам, крест, и трижды осенил лежащего на земле Мученика. Отец Василий открыл глаза. Его взгляд был устремлен на крест.
— Душа креста ищет, — сказал кто-то, а глаза Батюшки уже взирали на огромное небо, которое когда-то поведало ему о славе Божией.
Служившие в Скиту Литургию братия недоумевали, почему не идет всегда такой исполнительный отец Василий. «Помяните тяжко болящего иеромонаха Василия и убиенных иноков Ферапонта и Трофима», — послышались в алтаре слова пришедшего из монастыря брата.
— Какого монастыря? — спросил иеромонах, стоявший у жертвенника.
— Нашего.
— Как нашего?
— Да это же наши братья, только что убитые сатанистами!
Кто-то из служащих отцов со слезами на глазах сказал: «Слава Тебе, Господи, что посетил Оптину Своею милостью».
Когда Литургия подходила к концу, сообщили, что отошел ко Господу иеромонах Василий. В храме все плакали. «Надо было возглашать „Христос Воскресе!“, — вспоминал один иеромонах, — а я не мог громко произнести, только сказал один раз».
Вскоре на имя отца Наместника была получена телеграмма:
«Христос Воскресе! Разделяю с Вами и с братией обители Пасхальную радость! Вместе с вами разделяю и скорбь по поводу трагической гибели трех насельников Оптиной Пустыни. Молюсь об упокоении их душ. Верю, что Господь, призвавший их в первый день Святаго Христова Воскресения через мученическую кончину, сделает их участниками вечной Пасхи в невечернем дни Царствия Своего.
Душой с Вами и с братией.
Патриарх Алексий II
18 апреля 1993 года».
Как-то спросили отца Василия, почему возникают страшные искушения и скорби? Если Бог любит нас, почему столько ненависти и зла обрушивается на людей? Он ответил: «У святых Отцов сказано, что каждый любящий Бога должен встретиться с духами зла. Это сказано не только о святых, но и о простых грешниках, то есть о нас. И чем больше любовь к Богу, тем яростнее брань. И так до тех пор, пока на бой не выйдет сам главный дух ада — сатана. О, сколько злобы и ненависти в этом мерзком враге спасения! Сколько лукавства и ухищрения! В безумии своем он обрушил бы всю свою ярость на христиан, если б не удерживал его Господь. Но, делая зло, он посрамляется силою смирения, которую подает Христос в сердца верных».
…В келий отца Василия на столе осталась лежать книга Апостол. Кто-то из братии открыл ее на том месте, где была закладка, и прочитал: «…Время моего отшествия настало: подвигом добрым я подвизался, течение совершил, веру сохранил; а теперь готовится мне венец правды, который даст мне Господь, праведный Судия, в день оный…"(2 Тим. 4, 6−8.)
Псалмы и песни принесу Тебе,
блаженная Пустыня.
Спасенья Чашу прииму
И призову Господне Имя.
Даждь кровь и приими Дух
«Если бы надежды христиан оканчивались этой жизнью, — учит нас святитель Василий Великий, — то справедливо было бы скорбеть о раннем разлучении с телом. Но если для живущих по Богу началом истинной жизни становится освобождение души от телесных уз, зачем же нам печалиться, как не имеющим упования?» Клеветник и отец лжи обманывает людей и вселяет страх смерти в сердца, чтобы легко возобладать душами и повести их за собою в погибель. Чем более человек привязан к этому миру, тем более в него вселяется страх оставить эту земную суету. Но кто живет здесь, имея помышления о небесном, тот больше жаж?-дет смерти, чем жизни.«Почему некоторые люди не верят в загробную жизнь? -говорил как-то иеромонах Василий, — потому, что увлекшись заботами мира сего, все внимание направили на занятие многоразличными житейскими делами. А служение одному не дает возможности заботится о другом. Никто не может служить двум Господам».
Не сочтут ли человека безумным, если он, шествуя опасной горной тропой, одновременно будет читать увлекательную книгу? Ведь последствия могут оказаться самыми трагическими. Посему и Господь взывает к нам: смотрите, поступайте осторожно, не как неразумные, но как мудрые, дорожа временем, потому что дни лукавы. Ищите же прежде Царства Божш и правды Его, и это все приложится вам.
За несколько дней до своей мученической кончины отец Василий сказал: «Нам Святое Писание говорит, что Бог же не есть Бог мертвых, но живых. У Бога все живы. Поэтому, поскольку мы служим именно такому Богу, Который Воскрес и победил Воскресением смерть, у Него нет смерти. В Боге нет смерти, ее не существует, она существует только вне Бога». И продолжал: «Однажды Христос собрал Своих учеников, и сказал: вы думаете, что вы Меня избрали? Нет, но Я вас избрал, и поставил служить. Почему Господь избрал иудейский народ? Мы не знаем. И даровал им святых пророков? Почему Он избрал русский народ и дал ему хранить истину Православия? Мы не ведаем пути Божия. И для нас это закрытая тайна, запечатанная, может быть даже навсегда. Но поскольку этот дар нам дан, мы обязаны его хранить и свято его блюсти…».
…После захода солнца наступает тьма, и мы уже не имем возможности лицезреть солнечного света. Но все же знаем, что оно светит где-то там, на другой стороне земли. Отец Василий отошел в небесные обители Господа нашего Иисуса Христа. И, хотя мы не можем его лицезреть, но знаем, что он с нами, что он молится о нас. Об этом свидетельствуют чудеса, которые и доныне продолжаются по святым молитвам Новомученика.
«Однажды я сильно заболел, — вспоминал один иеродиакон из Псковской епархии. — Температура поднялась высокая. Кашель такой, что невмоготу. Я даже не мог спать лежа, потому что начинал задыхаться. Надо бы в больницу, да до нее далеко и транспорта нет. Я сидел в кресле и еле дышал. И тут Настоятель решил послужить панихиду по убиенному иеромонаху Василию с братиями. „Молебен служить вроде бы не положено, так как они пока не прославлены, а панихиду можно“, — сказал он и начал разжигать кадило. Во время служения панихиды мне стало легче дышать. Затем я почувствовал облегчение и уснул. Наутро я уже чувствовал себя бодро, а через три дня был совсем здоров».
Как-то тяжело заболела одна пожилая женщина, которая убирала в приходском деревенском храме. У нее отнялась правая сторона. Настоятель храма, прихожанкой которого была эта женщина, отслужил панихиду я по убиенным Оптинским инокам. После этого ей стало легче, а вскоре хворь и совсем прошла.
Одна женщина приехала в Оптину Пустынь помолиться. Она не знала при жизни отца Василия, но часто посещала его могилку, прося утешения в скорбях и помощи в разных нуждах. И вот как-то, задержавшись до ночи на послушании, женщина возвращалась в монастырскую гостиницу. Вдруг из темноты выбежал незнакомый мужчина и бросился к ней. Испуганная женщина побежала. «От страха у меня перехватило дыхание, — вспоминала она, — я не могла даже крикнуть, чтобы позвать на помощь». Добежав до монастырского кладбища, женщина остановилась у могилы иеромонаха Василия и притаилась за крестом. «Отче Василие, — взывала она, — помоги, заступись, защити». Бежавший за ней незнакомец приостановился и стал медленно, но уверенно приближаться. И вдруг, словно какая-то невидимая стена выросла на его пути. Испугавшись неведомой ему силы, незнакомец круто повернулся и быстро пошел прочь из монастыря. «В этот момент, — вспоминала женщина, — я почувствовала, будто отец Василий встал между нами и закрыл меня своей могучей спиной».
Позвонила как-то маме отца Василия женщина, знавшая Батюшку при жизни.
— Как вы себя чувствуете, Анна Михайловна? — спросила она. — Слава Богу, хорошо! — ответила та.
Женщина рассказала, что ей приснился отец Василий, который сказал ей: «Купи лекарств для моей мамы. Она тяжело больна».
— Мало ли что может присниться, — сказала Анна Михайловна, но все же задумалась: болезни ее сильно не беспокоили и она не могла понять, почему Батюшка так сказал? Вскоре состоялся ее монашеский постриг. Стало ясно, что имел в виду отец Василий.
А через некоторое время матушке Василиссе (так нарекли в монашестве Анну Михайловну) приснился сон: будто бы она приехала в Оптину и стоит во Введенском храме. Вдруг из алтаря выходит отец Василий, весь сияющий как солнышко. «Я скоро выйду из Оптиной», -говорит он ей и направляется с окружившими его богомольцами в сторону монастырского кладбища. — Действительно, весть о мученическом подвиге отца Василия и иже с ним убиенных братьев ныне вышла за пределы Оптиной Пустыни.
У одной паломницы из Казахстана вечером поднялся сильный жар. Она пришла из храма в монастырскую гостиницу, легла и задремала. И в тонком сне увидела, что в комнату вошли старец Амвросий, батюшка Илий — Оптинский духовник — и еще три незнакомых ей монаха. Батюшка Илий стал читать молитву. «А кто же эти три монаха, словно сросшиеся в плечах? — подумала паломница. — Да это же убиенные на Пасху иеромонах Василий, инок Ферапонт и инок Трофим!» — вдруг поняла она. Проснувшись утром, паломница почувствовала себя совершенно здоровой.
«Смерть мучеников есть обличение бессилия бесов, — писал святитель Иоанн Златоуст, -бесноватые жили некогда в пустынях и при гробах, а от тех мест, где погребены кости мучеников, они бегут, как от какого-нибудь огня».
Однажды один Оптинский иеромонах у могил убиенных братьев увидел такую картину.
Две женщины подошли к могилкам новомучеников. Приложившись к крестам, они как-то странно засуетились и торопливо вышли за ограду монастырского кладбища. Одна из них, опершись на ограду, вдруг сильно выгнулась и застонала. «Я решил, что ей стало плохо, — вспоминал иеромонах, — и поспешил на помощь». Когда он приблизился и спросил, что с ней, она, скрежеща зубами, с трудом ответила: «Я — бесноватая». Тут он увидел, что и вторая женщина согнулась и зашипела, как змея. «Мы вот уже несколько лет ездим по святым местам, — с трудом проговорила первая, — и получаем облегчение. И сейчас вот подошли к могилам новомучеников. Это такая сила Божия, такая…» Вдруг она, повернувшись к могилам, упала на колени и дико закричала. Но вскоре, по молитвам убиенных братьев, успокоилась и затихла.
У одного мужчины заболели руки. Пальцы онемели и стали белыми, как будто отмороженными. Он обращался к врачам, но облегчения в болезни не получил. И вот, придя как-то на могилки убиенных братьев, с верою попросил их об исцелении, взял земельку и стал тереть ею свои безжизненные пальцы. Тут он заметил, что пальцы порозовели и начали покалывать. Он еще усерднее стал их растирать и вскоре почувствовал исцеление. Радуясь и благодаря Бога, он многим рассказывал о чуде, происшедшем с ним.
Одна женщина, страдавшая более десяти лет неизлечимой болезнью, не получив исцеления от врачей, обратилась в молитвах к убиенному отцу Василию. У нее была опухоль, которая при переутомлении напоминала о себе кровотечением. Придя на могилку Батюшки, женщина долго молилась и плакала, прося об исцелении. И вдруг, почувствовав тупую боль, присела на скамейку. Понемногу боль стала проходить. Посидев некоторое время, женщина пошла в храм. Там боль совсем утихла, и стало как-то по особенному легко. Вскоре она прошла медицинское обследование, которое показало отсутствие опухоли. Через полгода снова проверилась, и снова опухоли не оказалось. Так женщина полностью выздоровела.
Чудеса и исцеления по молитвам убиенных Оптинских братьев совершаются и по сей день.
…В 1113 году здесь, на Калужской земле, на рассвете был убит языческими жрецами преподобный Кукша, просветитель вятичей. И ныне мученическою кровью обагрилась Оптинская земля. «Даждь кровь и приими дух» — часто повторяли старцы Оптинские, наставляя учеников своих. И Оптина дала кровь и прияла Дух, -Дух любви, мира и твердого исповедания православной веры. Подобно тому, как преподобных старцев Оптинских чтут теперь во всем пра-вославном мире, так и новомучеников Оптинских почитает все большее и большее число верующих. Надеемся, что недалеко то время, когда иеромонаха Василия, иноков Ферапон-та и Трофима станут почитать всероссийски прославленными святыми.
Оптина Пустынь потеряла трех монахов, но обрела трех Ангелов, которые ныне взывают ко Господу за всю многострадальную Россию. Их молитвами сподоби и нас, Господи, войти в вечную Пасхальную радость Сына Твоего Единородного, Господа и Бога нашего Иисуса Христа. Ему же слава, честь и поклонение, всегда, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
«Жизнеописание иеромонаха Василия (Рослякова)». — М., 2000.
Монахи — возлюбленные дети Господни. — М., 2004.
