 |
| Русская неделя | 23.05.2006 |
Это было в Великий пост. Пять-шесть лет назад после запоя я стал видеть страшные картины ада в сонных и полусонных видениях. У меня поднимались волосы дыбом, просыпался весь мокрый от пота. Лежал, боясь заснуть, сон одолевал на мгновение, и снова меня терзали бесы в разных лицах, как бы причиняя боль телу разными изуверскими способами, но я телесно ее не чувствовал, а терзалась, видимо, душа, взирая на это как бы отдельно. Картины были ужасные: от надвигающихся страшных стихийных бедствий все рушится, все в огне, стоны, вопли (все это передать очень трудно, оно несравнимо с так называемыми фильмами ужасов) до нападений разбойников, зверей, разрывающих тебя, или какого-то ужасного падения вниз, когда земли уже нет, хочется уменьшиться до размеров мухи и забиться в щель, и наступают мрак и какая-то совершенная пустота. Даже когда я старался не засыпать, ясно слышал голоса людей, угрожавших мне, иногда это были голоса родных людей, проклинавших меня. Очень давно, в послеоперационный период, в реанимации было подобное, но тогда я не придавал этому значения. Пытался объяснить просто психическими галлюцинациями или белой горячкой.
Во время запоя я ничего не ем и сплю очень мало, то есть истощаюсь почти так же, как в пост. Семья уже ходила в церковь, я тоже приобщался. Стал объяснять свои видения по-иному, но на исповедях об этом не говорил, только о выпивке и других грехах. Каждый раз, как пил, потом боялся ночей, потому что придут они и снова душа будет терзаться. Были большие перерывы, потом опять падения и сны, в последних из них чаще обычного участвовали собаки, страшные, одаренные какими-то злейшими и гнуснейшими человеческими качествами.
Душа у человека-пьяницы ужасно страдает, терзаемая обличениями совести, она загнана, несчастна, она вызывает чувство глубокой жалости и, как ни странно, любви к ней. Люди этого не видят, они бранят пьяницу, проклинают, укоряют, ненавидят. В этом тоже большая польза, так как она в это время как бы распинается, получая заслуженное наказание, и чувствует некоторое облегчение, но для восстановления требуется любовь, которой у людей не найдешь. Вернее сказать, у людей не с чистым сердцем. Дети — вот кто спасает, у них чистые сердца, у них есть эта любовь. Все эти годы дети своей любовью спасали меня.
В последний раз, истощенный запоем, без сна несколько ночей, я со страхом ждал ИХ. Но, к удивлению, происходило все несколько иначе и поставило меня в тупик, но в то же время я почувствовал большую веру в Бога, в Его могущество, в огромную милость и еще что-то, что объяснить словами не могу, — присутствие кого-то доброго и оберегающего меня, может, ангела-хранителя. Но ведь во время греха он отходит? Я это объяснить не могу и не пытаюсь.
Я заснул. Появилась стая псов, от шерсти шел огонь, зубы страшные, чувствовалась в них большая физическая сила и какая-то сверхестественная способность на что угодно. Я бежал, они нападали, картины менялись мгновенно, я боролся, но они были сильнее. Вдруг как бы кто невидимо появляется рядом со мной, что-то вкладывает в меня, тоже невидимо, и я молюсь да молюсь во сне Иисусовой молитвой. Мгновенно все исчезает. Я проснулся и опять мысленно призываю имя Христа. Засну — кто-то снова пытается творить всяческие угрозы, но быстро исчезает. Я проснусь, благодарю Господа и молюсь, и страх как бы проходит. Я знаю, чем их гнать. В промежутках между сном и пробуждением мне вспоминается, что уже полгода я молюсь великомученику Киприану и мученице Иустинии. Но все происходит как бы в нереальности. Я мало спал, но все-таки было легче. В следующую ночь я уже не так боялся, по своей гордости даже желал повторить, так сказать, свой опыт, потому что ощущал силу и всемогущество Иисуса Христа, Его имени. Но мысленно каялся, просил простить грехи и эти мысли тоже, сохранить меня в смирении и покорности, изжить тщеславие, гордость и самочиние. Я заснул, но их не было. Снилось, будто шатаюсь я по городу, думаю о работе, о своих делах, зачем пью и так далее. И надо мне в этот день долг отдать — две бутылки водки. Очутились они у меня в пакете. Подходит ко мне молодой человек и говорит: «Вот идешь долг отдавать. Плюнь на это, выпей. Я знаю, что у тебя все плохо. Но я дам тебе работу хорошую и заживешь хорошо». Каким-то образом он отстал. А я иду дальше — города уже нет, лес, подходит какой-то монах и говорит: «Тебя все ищут, на работу не идешь, дома нет. Пошли к нам, с тобой хочет сам Владыка говорить». Идем мы, я каюсь мысленно, как я предстану, грешный. Пришли, во дворе стол длинный, к трапезе готовятся. «Посиди тут, — говорит, — тебя позовут в помещение». Выходит молодой человек, тоже в рясе: «Входи, тебя ждут». Захожу, опять длинный стол, монахов много, один из них как бы старший. «Что, — говорит, — брат, нагрешил?» Я чуть не в ноги ему, начинаю грехи рассказывать. Он не дает, говорит: «Все знаю, хватит. Ты нужный нам человек. Сейчас ты без нас пропадешь, вот и нуждаешься в нас, а нам открыто о тебе все. Зато и мы после будем нуждаться в тебе. Ну, как решил?» Я говорю: «Куда я без вас, с радостью».
Тогда подводит он меня к иконе (говорит, что она старинная, чудотворная, сама скажет о мне). Смотрю, а она темная, ничего не разобрать, но чувствую, на ней Спаситель изображен. Стал лучше смотреть, а на ней лицо появляется — седые волосы, седая борода. Лицо как будто знакомое, я в недоумении, а старший говорит: «Да это же ты». Присмотрелся — точно, мое лицо и какое-то хорошее, у меня такого и не было. Хотел рассмотреть — все исчезло. Старший ко мне: «Понял ли?» Тут я стал просить Господа оградить меня, не в прелесть ли куда клонят, не хотят ли с пути меня сбить, не вражья ли тут сила? Смотрю, старший засмущался. Думаю, догадки верны, надо уходить. А он говорит: «Не смущайся, долгими путями, потом и кровью надо идти к тому, что ты видел, без нас не дойти тебе. Запьешь, нагрешишь и загубишь все и себя, а мы молимся за тебя. Иди, потрапезничай и одумывайся». Вышел, присаживаюсь с краешку, тут и пакет с водкой в ногах у лавки. Думаю, долг отдам и приду к ним. Куда мне идти? Смотрю, а на столе бутерброды с маслом и икрой, что-то мясное и рыба. «Как, — думаю, — сейчас пост Великий, а у них такая снедь?» И опять сомнение. «Нет, тут что-то неладно, не буду я есть». А ко мне опять монах: «Что будешь?» Я говорю: «Хлебца мне». — «А еще?» — «Ну, рыбки маленький кусочек». Он посмотрел и говорит: «Да ведь и мы постуем, а это так — видимость». Думаю, помолюсь перед едой, а все сразу исчезло, я опять в лесу иду и славлю Бога, нечего мне, такому грешному, к ним идти. Тут снова первый молодой человек. «Ну что, — говорит, — пошли ко мне». А я — «Нет, и к тебе не пойду, не надо мне вашей сладкой жизни. Вот долг отдам и пойду трудиться, как могу». И он исчез. Я проснулся, а может, нет. Размышляю. Чудной сон, ждал бесов, а тут как бы и благодать. «Нет, — думаю, — это враги. Не могли страхом взять, вздумали прелестями завлечь». И давай я снова молиться Господу, чтобы избавил меня от врагов. Я грешный человек и немощный, но сколько могу, верю в Тебя, Господи. Спаси меня. И молитву Иисусову. Больше ничего не снилось.
Встал, все про сон думаю. Когда же от них избавлюсь, ведь в какую сеть можно попасть, если бы не ангел-хранитель, который все хорошие мысли мне внушал. Слава Господу, велика Его милость ко мне.
И третью ночь все еще в расслаблении нахожусь, ем мало, не сплю. Думаю, что сегодня будет, к чему готовиться. Спаси и сохрани меня, Господи. Ничего нет — ни того, ни другого. Теперь о работе. Идет большая стройка, храм восстанавливается. Все грандиозно, пристройки какие-то огромные. Я сижу, подходит солидный человек, энергичный, живой. «Ты чего на работу не идешь, стесняешься? Ничего, и они простят. Я старший прораб по стройке, тебя возьму». Говорю: «Я пойду, только должности мне никакой не надо, и стройка мне не нравится. Это не храм, а комплекс какой-то сверхсовременный». — «А ты походи, посмотри, все твои знакомые работают и гордятся этим». Хожу, смотрю, не нравится, и все тут. А он не отстает: «Ты же приходу рисуешь, вот подучишься и будешь трудиться, как сердцу нравится». Тронуло это меня, конечно. Заманчиво. И опять кто-то мне хорошие мысли внушает. «Ожогся раз, — думаю, — сейчас крепко надо помолиться». Стал я молиться, опять все исчезло. Снова, что ли, в прелесть заманить хотят? Страхом не пугают, а лаской. Был один такой сон. Еду к старцу на исповедь и думаю: «Да за мои грехи мне и не видеть его, вон сколько человек собралось». А он вышел и идет прямо ко мне. Я — в ноги ему и плачу, уж так рыдаю. А он накрыл епитрахилью и говорит: «Прощаю все тебе, чадо». Тогда я порадовался, что хоть во сне увидел такое. Мне хорошо было. А сейчас думаю, может, и тогда смеялись враги надо мной.
Как бы в конец не запутаться. Я же духовный мир не знаю и молюсь, чтобы управил Господь силою Своею, у меня одни немощи, в видимой бы жизни достойно жить да заповеди выполнять, а не с ними бороться…
