Мученики Оптинские. Об отце Василии (Рослякове)

В Пасхальное утро отцу Василию предстояло идти на послушание в Скит, он должен был исповедовать причащающихся на средней скитской Литургии. Тихо пропев Пасхальные часы пред иконами в своей келье, он направился к скитской башне, через ворота которой можно выйти на тропинку, ведущую в Скит.

Внезапно тишину нарушил колокольный звон. Это иноки Ферапонт и Трофим, прорезая утреннюю тишину, возвещали миру Пасхальную радость. В Оптиной есть добрая традиция: звонить на Пасху во все колокола в любое время на протяжение всей Светлой Седмицы. Но на этот раз звон как-то неожиданно оборвался. Большой колокол ударил еще несколько раз и затих. Отец Василий остановился: что-то произошло. Не предаваясь раздумьям, быстро направился к колокольне. Навстречу ему бежал человек в солдатской шинели.

— Брат, что случилось? — спросил отец Василий бежавшего. Тот пробормотал что-то невнятное, делая вид, что направляется к воротам скитской башни. Но, сделав несколько шагов в этом направлении, выхватил из-под полы шинели острый 60 — сантиметровый меч и сильным ударом в спину пронзил отца Василия. Батюшка упал на землю. Убийца хладнокровно накинул край мантии на голову отца Василия и надвинул клобук на его лицо. По-видимому, это действие было одним из правил ритуала, ибо убитых им перед тем на колокольне иноков Ферапонта и Трофима также нашли с сильно надвинутыми на лицо клобуками.

В декабре я впервые увидел звезду
И впервые прислушался к ночи.
И теперь далее если о солнце пишу,
Она где-то среди моих строчек.

Детство и юность

Иеромонах Василий (в миру Игорь Иванович Росляков) родился в Москве 10/23 декабря 1960 года. Отец его, Иван Федорович Росляков, был человек военный. В годы Великой Отечественной войны он храбро сражался на Северном флоте, а затем продолжил службу в правоохранительных органах. Мать Игоря, Анна Михайловна, работала ткачихой на московской фабрике.

Рождение сына в семье Росляковых было долгожданной радостью, так как Ивану Федоровичу в то время исполнилось уже 43 года, а Анне Михайловне — 40. Вскоре после рождения мальчика счастливые родители крестили своего горячо любимого сына и нарекли его Игорем — в честь благоверного Великого князя Игоря Черниговского.

Семья Росляковых жила в Москве, в небольшой квартире пятиэтажного дома. Игорь рос очень добрым, смышленым и само стоятельным ребенком. Перед началом учебы в школе мама дала ему вешалку, показала место для школьного костюмчика и сказала: «Вот сюда, сынок, будешь вешать свою одежду». И Игорь без всяких напоминаний вешал костюм на свое место.

Учеба ему давалась легко. Память была просто великолепная. Он внимательно слушал то, о чем говорилось на уроках, а на следующий день без труда повторял сказанное и получал хорошие отметки. Примерно с девяти лет Игорь начал серьезно заниматься плаванием. До этого он очень боялся воды, но все же поборол страх, сам пошел и записался в секцию по водному поло. Хотя телесное упражнение мало полезно, — говорит апостол Павел, но Премудрость Божия устрояет так, что часто малополезные навыки Всемилостивый Господь обращает ко спасению души. Вот и Святитель Василий Великий еще в юности, до принятия крещения, настолько увлечен был светскими науками, что часто даже забывал, сидя за книгами, о необходимости принимать пищу. Но когда его любящая истину душа познала Единого и Всемогущего Бога, то приобретенный навык послужил к укреплению в монашеских подвигах. Так и Игорь, принимая участие в соревнованиях, становился мужественным, смелым, решительным. Стремление к победе порождало се- рьезность и целенаправленность. Все эти качества постепенно возрастали и укреплялись в душе будущего монаха, чтобы непостижимым Промыслом Божиим приготовить ее к подвигу и украсить мученическим венцом.

В те годы богоборческая власть стремилась уничтожить Православие и подменить его. Разрушались прекрасные храмы, а на их месте строились клубы и кинотеатры. Детям внушали, что все верующие — темные, безграмотные, душевнобольные люди. Всячески распространяя клевету и ложные представления о Церкви Христовой, враг спасения рода человеческого сеял неверие и бездуховность в сердцах русских людей.

Еще в молодости, обманутый на первый взгляд правдоподобными идеями марксизма, отец Игоря Иван Федорович вступил в партию, но впоследствии, столкнувшись с лицемерием, ложью и коварством этой хитросплетенной веры в так называемое «светлое будущее», пошел в райком и сдал свой партбилет. Там его долго уговаривали, убеждали и даже угрожали. «Подумайте о сыне, — говорили ему, — ведь это может отразиться на его дальнейшей судьбе». Но Иван Федорович твердо ответил: «Сын мой сам свою дорогу найдет», — а двенадцатилетнему Игорю на его расспросы сказал: «Нельзя мириться с обманом, сынок».

Не станем пересказывать все те трудности, с которыми пришлось столкнуться Ивану Федоровичу, лишь отметим, что мужество, искренность, простота, правдолюбие и сердечная доброта его, без сомнения, были плодами того православного воспитания, которое он получил от благочестивых родителей своих. При себе он всегда носил маленькую иконку Пресвятой Богородицы, помнил наизусть молитву «Отче наш» и 90-й псалом «Живый в помощи Вышня-го», который не раз спасал его на фронте от неминуемой смерти.

Не станем скрывать от боголюбивого читателя того, что может принести пользу душе, и не умолчим о том, что Игорь, проводя жизнь в безбожном обществе, в детские и ранние юношеские годы не имел веры в Бога. Бывало даже так, что наученный в школе безбожию, он отказывался от вкушения крашеных яиц, которые по православному обычаю красила на праздник Пасхи его милая мама, Анна Михайловна. Но как не тотчас обрел покаяние мытарь и не сразу обратился ко Христу апостол Павел, так и юная душа будущего мученика Христова не от утробы матери прияла непоколебимую веру, хотя доброе зернышко ее Господь наш Иисус Христос незримо посеял в сердце своего верного избранника еще от младенчества.

Иван Федорович редко отказывал любимому сыну в каких-либо просьбах. Однажды Игорь попросил отца купить ему магнитофон. И вот как-то, придя домой из школы, он увидел на своем столе небольшой магнитофон «Комета» — подарок ко дню рождения. Но недолго звучала музыка в квартире Росляковых: через месяц Игорь подарил магнитофон своему школьному другу, который мечтал иметь его, но родители были не в состоянии выполнить это желание. Юное сердце, исполненное любви и милосердия, пожелало поделиться радостью со своим другом и легко оставило дорогую вещь ради любви к ближнему. А когда Игорь очень захотел научиться играть на гитаре, родители не стали возражать, поднакопили денег и купили хороший инструмент. Но недолго звучала и гитара в доме Росляковых: поиграв немного, будущий монах, не задумываясь, подарил и ее.

В ту пору вошли в моду джинсы. Игорю особенно нравились джинсы с заклепками и металлическими застежками. Он стал просить родителей, чтобы купили и ему такие. Но стоили они не дешево. Мама, удивляясь, спрашивала: «Что же это за брюки, и почему они так дорого стоят? Пойдем, сынок, я посмотрю. Если хорошие, то, так и быть, купим». Придя в магазин, Анна Михайловна взглянула на прилавок и развела руками: «Вот так джинсы, — с удивлением сказала она, — и за эти страшненькие серенькие брючки платить такие большие деньги? Нет, сынок, обойдешься и без них». Безропотно принял Игорь решение матери, и даже почти позабыл про свое желание, но вскоре получил от нее разрешение купить «серенькие брючки» за границей, ибо там они стоили намного дешевле. И вот, после очередной спортивной поездки, он привез желанные джинсы. Надев голубую футболку, которая так подходила по цвету к новым «брючкам», Игорь отправился в школу. Но учительница сразу же отправила «модника» домой переодеваться в школьный костюм.

Благодать Божия, незримо спасающая и подающая душам мир и радость духовную, попускает человеку внешние скорби, и это необходимо, потому что скорби не позволяют душе зачерстветь и охладеть. Они научают состраданию и порождают смирение, без которого все теряет свой смысл. Благо мне, яко смирил мя еси, — говорит пророк Давид. И нередко бывает, что человек, не имевший веры в Бога, посредством смирения, через терпение скорбей, обретает ее.

С раннего возраста интересовался Игорь различными «чудесами» науки. У него была толстая тетрадка, в которую он записывал всякие открытия, необычные случаи, странные катастрофы, — словом все, что было ему интересно. Отчасти и это побудило его впоследствии по-ступить на факультет журналистики Московского Государственного Университа.

По ночам Игорь любил сидеть в своей комнате за чаем — «по-купечески», как он говорил, и любоваться мерцанием звезд на ночном небе. Его открытая душа трепетала, восхищаясь величием вселенной, не имеющей, как ему казалось, ни начала, ни конца. Сердце внимало молчанию ночи, исполняясь необычайным восторгом. В такие минуты Игорь брал в руки карандаш и писал стихи. Так, наблюдая окружающий мир, ту премудрость, с которой он сотворен, и поражаясь чудом творения Божия, Игорь понял, что у каждой вещи есть творец. «Ибо если временное таково, то каково же Вечное? И если видимое так прекрасно, то каково Невидимое? Если величие неба превосходит меру человеческого разумения, то какой ум возможет исследовать природу Присносу-щего?"* (Свт. Василий Великий. Беседы на Шестоднев. М., 1845, ч. 1, стр. 97.)

Но Кто же Он, сотворивший такое великолепие? Кто Он, установивший порядок во вселенной? Кто Он, давший человеку закон духовный и совесть, так мучительно жгущую за грехи?

Однажды утром Игорь услышал, что за окном духовой оркестр играет траурный марш: кого-то хоронят. Он выглянул в окно и увидел людей, несущих на руках гроб. За гробом шли близкие умершего. В чью-то семью пришло горе. Игорь задумался о тайне жизни и смерти, о том, что ожидает человека там, за гробом. Его пытливый ум не мог согласиться с идеей о полном исчезновении человека, о которой он читал в школьных учебниках.

Когда Игорю шел 19-й год, внезапно умер отец. Смерть эта была настолько неожиданной, что глубоко потрясла юную душу. Он сразу возмужал, стал молчаливым и задумчивым. Вскоре после смерти отца Игорю приснился страшный сон. Проснувшись в холодном поту, он включил свет в своей комнате, разбудил мать, и потом долго не мог успокоиться. Но о том, что именно приснилось ему в ту ночь, так никому и не рассказал.

Может быть, Господь известил его о муках, которые уготованы грешникам после смерти, а может быть его еще неокрепшая душа увидела день своей мученической кончины в то Пасхальное утро 1993 года.

Покажи мне, Владыка, кончину мою,
Приоткрой и число уготованных дней,
Может, я устрашусь оттого, что живу,
И никто не осилит боязни моей.
Приоткрой, и потом от меня отойди,
Чтобы в скорби земной возмужала душа,
Чтобы я укрепился на крестном пути
Прежде чем отойду, и не будет меня.

Как все не по-житейски быстро
Насело на громаду плеч…
Что ж, говорили — я плечистый,
Да и к чему себя беречь?

Путь к Богу

Игорь взрослел. И для него, как и для всякого приходящего в совершенный возраст человека, мир открывался по-иному. Прошла беззаботная детская мечтательность, а ее место заступила суровая действительность. Ненасытный мир с его безбожным лукавством, алчностью и корыстью, который, по слову Апостола, весь во зле лежит, все чаще открывал пред юношей свое настоящее лицо. Мало-помалу, посредством различных скорбей и искушений, дает Бог человеку познать, что жизнь наша есть пар, являющийся на малое время, а потом исчезающий. И если человек проводил ее в наслаждениях греховных, предаваясь беззаконию и нечистоте, то душа его исполнится зловонной испарины и будет вечно пребывать в смраде своих страстей, жегомая мучительным огнем. Напротив же, душа праведная, как благоухание кадильного дыма, приносимого в жертву Единому Всемогущему Богу, обрящет вечную радость и веселие райское.

По окончании школы Игорь выступал на соревнованиях за команду автозавода. Позже, поступив на факультет журналистики, стал играть за университетскую команду. Учась в университете, Игорь очень скоро понял, что журналистом работать не сможет: писать лживые статьи он не хотел, а бороться в одиночку с закостенелой неправдой не видел смысла. Единственным утешением для души в то время по-прежнему оставалось ночное созерцание таинственных звезд, которое сопровождалось рождением новых стихов-размышлений.

Бывало так, что ранней весной Игорь открывал окно и с наслаждением вдыхал свежую ночную прохладу. Последний весенний снег искрящимися снежинками падал на пол, и на подоконнике вырастали тонкие хрустальные сосульки. Удивительное небесное мерцание вызывало чувство умиротворения, и на душе становилось легко и спокойно. Воистину говорит пророк: Небеса поведают славу Божию. И для этого не нужно ни знание языков, потому как у неба один язык, известный каждой душе, ни музыкальной грамоты, так как песня небес звучит в каждом сердце стройной, незабываемой мелодией. И как тот, кто слышал прекрасное пение, дарующее душе неописуемую радость, вряд ли стал бы поносить певца, а наоборот, испытывал бы к нему добрые чувства, так и истинная любовь к творению незримо переходит на Творца.

Всякое время года имеет свою красоту. Но Игорю все же ближе была осенняя пора. Она напоминала о том, что у каждой вещи есть не только начало, но и конец, и все подлежит тлению, кроме души. Он уже начинал понимать, что тело христианина, подобно осеннему древу, на время умирает, чтобы воскреснуть райской весной для вечного лета. Иногда вечерами Игорь гулял по осеннему Кузьминскому парку, вороша листву, наслаждаясь красотой осенней природы и размышляя над ее тайнами и загадками. В такие вечера он приходил домой особенно задумчивым. Заботливая мама, замечая его грусть, спрашивала: «Отчего ты сегодня какой-то невеселый?» Но Игорь спешил уйти в свою комнату, стремясь побыть наедине со своими раздумьями. Он снова садился у окна, брал в руки карандаш и писал стихи. А когда становилось особенно грустно, начинал благодарить и славить в рифму все благое. И — о, чудо! — от этого на душе становилось светло и легко. «Печаль века сего имеет человек оттого, что не благодарит Бога, — говорил он, будучи уже иеромонахом, — апостол Павел призывает нас благодарить за все и радоваться, непрестанно взывая ко Господу покаянным сердцем».

Особенно любил Игорь прославлять «Россию избяную» — древнюю Святую Русь. О том, как дорога была ему Россия, свидетельствуют многие стихи, написанные им в то время искренне и от чистого сердца. Иногда он уезжал куда-нибудь в деревню и там, несмотря на плохую погоду, подолгу гулял под дождем, а на вопрос, как он может столько времени проводить на улице в такое ненастье, с улыбкой отвечал: «Это моя погодка!» И действительно, это была «его погодка». Мокрые, опустевшие деревенские улицы, неповторимое благоухание и шелест осенней листвы под дождем доставляли душе его удивительное тихое чувство.

Однажды, будучи на соревнованиях в Голландии, Игорь познакомился с молодой переводчицей — голландкой. Они стали переписываться. Вскоре пришло время ехать на очередные соревнования в Канаду, но Игорь попал в список «невыездных». Ему предъявили обвинение в «шпионской связи с иностранными гражданами». Сильно переживал Игорь такую несправедливость, но это событие оказало большое влияние на его дальнейшую жизнь. Казалось бы, что тут хорошего? — Ложь и клевета. Но Премудрый Промысел Божий искусно устрояет все ко спасению души. Преподаватель истории, прихожанка одного из московских храмов, обратила внимание на то, что Игорь чем-то расстроен. Она расспросила его и посоветовала обратиться к священнику. И вот Игорь впервые переступил порог храма. А ведь часто так трудно бывает сделать этот первый шаг! Но когда человек с Божией помощью находит в себе силы прийти на первую исповедь, какое успокоение приобретает его душа! И чему можно уподобить сей покой? Где найти слова, чтобы описать его? Ибо где Бог — там и мир. Как умилительно бывает видеть людей, только что обратившихся к вере! Это оттого, что великое множество Ангелов пребывает в веселии о душе сей, и радость небесная, подобно благодатному огню, нисходит в верующее сердце. Душа без устали благодарит Бога и сладостно взывает: «Христос Воскресе!» и вся Церковь Небесная восклицает: «Воистину Воскресе!» Воистину Воскресе Христос в душе, проснувшейся от греховного сна и воскресшей для жизни вечной!

Возвращаясь домой из храма, Игорь летел, словно на крыльях. Ему казалось, что служба незримо продолжается. Беспечные птицы, усевшись на ветвях деревьев, допевают хвалительные стихиры. Зеленый парк, отличавшийся всегдашним гостеприимством, тихо напевает Великое Славословие. А белокрылый голубь, важно поднявшись на ступеньку, будто готовится произнести просительную ектению.

Подобно тому, как человек в лютую стужу прячется под кров своего теплого дома, так и душа, попав в беду, спешит под покров Божий. И если хоть раз посетит он Церковь, этот величественный корабль, уверенно идущий средь бури житейского моря, то уже не пожелает оставить испытанную им радость присутствия Божия.

Вскоре Игорь познакомился с иеромонахом Рафаилом, служившим на приходе в городе Прохорове Псковской губернии, который, наставляя будущего инока, оказал благотворное влияние на его дальнейший жизненный путь. Игорь очень полюбил этого замечательного батюшку и всегда с благодарностью вспоминал о нем. Через отца Рафаила Бог посеял в душе будущего мученика семя любви, которое возросло и стало подобно древу, насажденному при исхо-дищах вод, живительных вод Премудрости Бо-жией, и взрастило плод, еже есть венец мученический, во время свое.

18 ноября 1988 года отец Рафаил погиб в автомобильной катастрофе, в 60-ти километрах от Новгорода. Отпевание пришлось на его день Ангела — Собор Архистратига Михаила и прочих Небесных сил бесплотных. «С момента получения известия о гибели [иеромонаха Рафаила]… до причащения была невероятная душевная скорбь, — писал Игорь, — а после причастия — спокойствие души, ощущение мира на сердце. Господь дает понять об участи отца Рафаила. Он среди Ангельских чинов и непрестанно молится о нас».

На следующий день после гибели отца Рафаила Игорь написал стихотворение:

Нашел бы я тяжелые слова
О жизни, о холодности могилы,
И речь моя была бы так горька,
Что не сказал бы я и половины.
Но хочется поплакать в тишине
И выйти в мир со светлыми глазами.
Кто молнией промчался по земле,
Тот светом облечен под небесами.

Благодать Божия все более и более укрепляла Игоря, указывая ему спасительный путь скорбен. «Чем больше любовь — говорил он, — тем больше страданий душе; чем полнее любовь, тем полнее познание; чем горячее любовь, тем пламеннее молитва; чем совершеннее любовь, тем святее жизнь».

И сердце воскрешается псалмами,
И городом владеет Царь Давид…
С улыбкою, поднявшись над домами,
Луна его от шума сторожит.

Знамение Креста

Однажды утром, перебирая ящик стола, Анна Михайловна вдруг обнаружила крестик. Кре-щальный крестик ее сына. Знаменательно, что произошло это в Крестопоклонную неделю Великого Поста, и что именно в тот день на всенощном бдении был вынос креста. Игорь описал это событие в своем дневнике: «…Я надел тот крестик впервые после крещения, бывшего 27 лет назад. Явный знак Божий. Во-первых: указующий, может быть приблизительно, день моего крещения, — это радостно. Во-вторых: напоминающий слова Христовы: возьми крест свой и следуй за Мною — это пока тягостно… Воистину крестный день!». Тягостно ему было от осознания своей немощи, а радостно от познания всемогущества Божия. Ибо все, что сеется в уничижении, восстает в славе; и все, что сеется в немощи, восстает в силе, а сила Моя совершается в немощи, — говорит Господь.

Крестный путь будущего мученика Христова начинался так. Игорь усердно молился. Вначале он понуждал себя, но постепенно молитвенный труд превратился в великую радость. Словно невидимый огонек воспылал в сердце, и неутолимой жаждой усталого путника, чающего хотя бы глоток воды, воспылала ревностью к молитвенному деланию его душа. Полюбилось ему читать святоотеческие книги. Теперь он строго соблюдал посты и часто посещал богослужения. Ему казалось, что и небо по ночам было уже не таким, как прежде. Глубина и величие Премудрости Божией все более отворялись пред его молитвенным взором. Пред ним открывалась вечность — великая тайна Творца, давшего жизнь всему сущему.

«Душа неподвластна смерти, — рассуждал Игорь, познавая не только умом, но и сердцем близость Господа. — Ни дед, ни отец, никто другой из прежде отшедших от земной жизни людей не умерли. Они живы, ибо душа бессмертна». Такие размышления все более и более укрепляли в сердце будущего монаха страх Господень, который есть истинная премудрость, и удаление от зла -разум. А страх Божий не терпит рассеянности ума. Он поселяется лишь в том сердце, которое непрестанно памятует о Боге и взывает о помиловании.

Чувство покаяния, сопровождаемое нередко обильными слезами, умиляет и умиротворяет душу, чтобы она познала и вкусила, яко благ Господь. Но затем бывает и умаление ревности. Подобно ухабам и огромным кочкам на пути спасения вырастают скорби — как внешние, так и внутренние. Иногда даже наступает состояние богооставленности. И все это попускается Господом для того, чтобы человек прочувствовал, как плохо без Бога, чтобы возлюбил Его и прилепился к Нему всей душой своею, чтобы непрестанно искал Его и молился Ему день и ночь в покаянии и благодарении.

Многие друзья были удивлены перемене, происшедшей в Игоре. Кто с улыбкой крутил пальцем у виска, кто начинал с любопытством расспрашивать, а иные пытались убеждать в ненужности веры и религии.

Постепенно в команде привыкли к тому, что Игорь постится. Некоторые, правда, беспокоились, что он ослабеет и не сможет играть. Ведь когда соревнования приходились на Великий Пост, то Игорь вкушал только овсяную кашу с курагой, да гречневую крупу, размочив ее предварительно в воде. Однажды кто-то из друзей просил его оставить пост, чтобы были силы для решающего матча, но Игорь, улыбаясь, ответил на это: «Главное, чтобы были силы духовные». И истинность этих слов он подтвердил своей решительной игрой.

После каждой игры, по вечерам, команда собиралась «отмечать» либо победу, либо поражение. Игорь иногда мог выпить немного виноградного вина, не упуская при этом случая рассказать какую-либо притчу о виноградной лозе, или о том, что не вино укоризненно, но пьянство. «Само же вино Господь заповедал применять в Великом Таинстве Евхаристии», — говорил он. Но если был постный день, то Игорь твердо соблюдал его, и друзья знали, что заставить Рослякова поступиться своей совестью просто невозможно. За это его уважали.

Летом всю команду отправляли отдыхать на море, но Игорю не по душе были эти земные утехи. Он поехал в Псковские Печеры, в древний мужской монастырь, где прожил в качестве паломника около месяца. Здесь впервые произошло его знакомство с монашеством, которое напоминало ему могучее воинство Ангельских сил.

И чем более душа его познавала Бога, тем более он утверждался в необходимости оставить спорт. Будучи к тому времени мастером спорта международного класса, Игорь понимал, что все эти турниры и состязания не могут принести пользы душе, ибо каждая игра сопряжена с множеством страстей. Горделивое желание быть победителем, некоторая неприязнь к сопернику, порою выливающаяся в гнев и злобу, сеет в душе смятение и не может даровать ей покоя. Чтобы утвердиться в своих суждениях, он обратился к архимандриту Иоанну Крестьянкину. Старец посоветовал ему оставить спорт и идти в монастырь. Однако мать была против. «Монастырь — дело хорошее, — говорила она, — но пусть туда идут другие». Сама Анна Михайловна не отрицала существования Бога, но и не желала поститься, посещать храмовые богослужения, и была очень недовольна тем, что сын ее так «увлекается» религией. Это было для Игоря великой скорбью. Но через терпение скорбей в душе его рождался благодатный мир, который охранял сердце и ум от мятежных помыслов.

Игорь, где бы он ни был, никогда не стыдился осенять себя крестным знамением. Но делал это скромно, не на показ. Однажды, уже будучи иеромонахом, в одной из своих проповедей сказал: «Ложный стыд — это последствие грехопадения. Когда Адам согрешил, то он, увидев свою наготу, устыдился. Господь взывал к нему: „Адам, где еси?“, но тот вместо того, чтобы принести покаяние, спрятался от Бога по ложному стыду. Теперь же, с пришествием Христа, сей срам разрушен, и мы имеем дерзновение взывать к Богу: „Господи, где еси?“, независимо от того, где мы находимся, и в каком состоянии пребывает наша душа. Главное, чтобы было покаяние».

«Евангелие — это уста Христовы, — писал он.

— Каждое слово Спасителя — это слово любви, смирения, кротости. Этот Дух смирения, которым говорит с нами Спаситель, не часто является нам, потому и Евангелие иногда непонятно, иногда не трогает нас. Но постигается, открывается Дух Евангелия Крестом Христовым. Если увидим, что где бы ни находился Христос, что бы он ни говорил, Он говорит это с Креста, тогда открывается нам Дух Евангелия, Дух смирения, кротости, бесконечной любви Господа к нам, грешным».

Теперь по ночам, вместо стихов, из сердца Игоря возносилась пламенная молитва, которая сопровождалась множеством земных поклонов. Он, усердно призывая Господа, с любовью, растворенной благоговением, лобызал крест, повергался на лицо свое, потом вставал и долго воспевал псалмы. Затем снова, с горячностью, которую возгревала в душе его благодать, кланялся земно бесчисленное количество раз. «Мы сейчас не можем нести тех подвигов, которые несли древние отцы, — скажет он позже, — но все равно мое сердце на стороне того монашества. Иисус Христос вчера и сегодня и во веки Тот же* (Евр. 13,8.). Нужно только положить доброе начало, а Он поможет и даст столько сил, сколько необходимо. У каждого свой крест, именно такой, какой он в силах понести, посему нам остается лишь прилагать усердие и благодарить Бога за все».

Точно не расскажешь, что за время —
Может быть апрель, а может — май,
Зацветает лиственное племя
И печется сладкий каравай.

Первая Пасха

Пасха! Великий и радостный день Воскресения Христова. Веселие райское, посещающее христиан однажды в год. Но для тех, кто проникается таинством Воскресения, она бывает каждодневно и даже непрерывно. Она приходит и исполняет сердца верных неописуемым веселием. Пасха — утешение верных сердец, призывающая к умиротворению и благодарению.

Первый раз в своей жизни Игорь встречал праздник Христова Воскресения в 1985 году в Свято-Никольском храме. Закончился Великий Пост, первый сознательный пост в его жизни. Накануне праздника дома, в своей любимом уголке, в котором теперь поселились иконы Спасителя и Божией Матери, он с усердием читал правило ко Причастию. Непонятное волнение не покидало душу. Очень хотелось, чтобы поскорее наступила Пасха, ведь он так ждал этого дня!

И вот этот день наступил. Служба продолжалась всю ночь. Церковные свечки, эти усердные предстательницы, освещали храм, наполняя благодатию сердца верующих. А какое величественное зрелище представлял собою Пасхальный крестный ход! Воистину Ангелы пели на небесах Воскресение и Славу Христа Бога. До чего же знакомым показалось Игорю это Пасхальное торжество! Не то ли это небо, которое с детства видел он по ночам из окна своего дома? Не те ли это звезды, которые ему говорили о великой мудрости Творца? Подобно звездному небу, усыпанному множеством мерцающих огоньков, было это ночное шествие. Кто не знает сладости истинной молитвы, тот не слышал пения Ангелов. Ибо его нельзя услышать явно, оно отражается лишь в чистом сердце беззвучной мелодией неприступного Божественного Света.

Остановившись у дверей храма, все на мгновение затихли. И вот Настоятель громко провозгласил: «Христос Воскресе!» — «Воистину Вос-кресе!» — дружно ответили собравшиеся. Какая неописуемая радость объяла всех! Подобно свежеум теплому ветру налетела она и сбросила все печали и скорби, горести и обиды. О, Пасха — веселие вечное, радость неземная! Игорь лохновенно пел со всеми воскресный тропарь Христос Воскресе из мертвых". Ему хотелось поделиться радостью Воскресения Христова с каждым человеком. Не раз приходилось ему испытывать радость, побеждая на соревнованиях, но сейчас было иное чувство. Это была радость победы веры и торжества любви Божией. Это было истинное воскресение души, которое в жизни сей есть ни что иное, как соединение ее с Духом Святым.

Вдруг Игорь вспомнил, как однажды, когда он поздним вечером возвращался с тренировки домой, Господь напомнил ему о Страшном Суде. В вагоне метро было немноголюдно, и он, усевшись на скамейку, стал размышлять о вечности. Внезапно поезд резко затормозил и остановился. Свет погас, и наступила кромешная тьма. Страх охватил сердце. Надо сказать, что Игорь занимался довольно жестким видом спорта — во время игры нередко можно было получить от соперника сильный удар кулаком. Десь-то и необходимы мужество и стойкость, чтобы не ответить ударом на удар и при этом, не струсив, продолжить игру, атакуя ворота соперника. Игорь был очень смел, так что часто игроки более сильные физически отступали пред его решительностью. Но тут было другое. Ему на мгновение почудилось, что свершилось Библейское пророчество о конце света. «Неужто и вправду пришло время Страшного Суда? -подумал Игорь, — ведь сказано, что придет внезапно день тот, как тать ночью, и застанет врасплох всех, живущих на земле». Сердце от волнения забилось сильнее. «С чем приду к Тебе, Господи? — взывала встревоженная душа, — что я сделал на земле достойного оправдания и милости?» В памяти ярко вспыхнули картины прошлого. Все проступки, и малые, и большие, вдруг отчетливо напомнили о себе. Но тут что-то загудело, снова загорелся свет, и поезд тронулся.

Эту ночь Игорь провел без сна. Он размышлял о своей жизни и готовился к исповеди, записывая вспомнившиеся ему в эти минуты грехи. На глазах невольно появились слезы. Это были слезы радости обретенного покаяния и благодарности Богу за Его великое милосердие.

И вот теперь здесь, во время Пасхального богослужения, Игорь увидел духовными очами ту великую победу Христа над диаволом, то великое мужество, данное христианам, которое побуждает их сражаться с врагом спасения рода человеческого и побеждать. Побеждать не только подвигами, но и покаянием. Ибо человеку свойственно падать. И воин, сражаясь на поле брани, бывает побежден и сильно ранен. Но если он, даже и будучи многократно побеждаем, не отчаивается, а снова и снова вступает в бой, то увенчивается победой благодаря неотступности и мужеству. В духовной же брани покаяние чудесным образом залечивает раны и укрепляет душу, а также подает ей благодатную силу с радостью претерпевать все находящие скорби и побеждать козни врага.

«Не унывать призваны мы, христиане православные, — скажет позже в одной из проповедей иеромонах Василий, — но смотреть и видеть Господа, Который идет впереди нас с вами и попирает Своими пречистыми стопами все те скорби, которые враг для нас уготовал. Эти скорби уже попраны Христом, они побеждены Им, и для нас уже есть возможность приобщиться к той победе, к той радости и к тому веселию, которое нам даровано Воскресением Христовым».

…После службы все разговлялись за праздничным столом. Игорь ликовал как ребенок. Многие прихожане, которые еще не были знакомы с ним, приметили этого веселого, плечистого парня. «Из поста надобно выходить аккуратно, — шутил Игорь, — положите-ка мне еще парочку котлеток!». Его безобидные шутки были исполнены детской веселости. Именно здесь, за восемь лет до мученической кончины, кто-то впервые спросил Игоря о его самом заветном желании, на что он, не задумываясь, ответил: «Хорошо бы умереть на Пасху, под колокольный звон». И Господь услышал его желание и сподобил Своего избранника Великого Торжества и Вечной Пасхальной радости. Но сколь трудный и тернистый путь предстояло ему еще пройти, неся свой нелегкий крест на Оптинскую голгофу!

Пусть под вечер бываю я грустен
Все гляжу и гляжу за забор,
На далекую Оптину Пустынь,
На высокий Введенский собор.

Оптина Пустынь

Дождавшись очередного отпуска, Игорь отправился в Оптину Пустынь. Этот монастырь расположен в четырех верстах от древнего города Козельска, известного своим героическим противостоянием монголо-татарам в 1238 году. Семь недель не могли покорить город воины Батыя. Христианский подвиг любви очень правдиво отобразила древняя летопись. В ней говорится: «…горожане сами о себе сотворше совет, яко не датися поганым, но и главы своя положити за веру христианскую…» (Сборник Русских летописей, т. 15, стр. 374).

Мужественно сражались жители города Козельска, полагая души свои в неравном бою. По преданию, двухлетний князь Василька утонул в крови, никто из горожан не сдался в плен, а оставшиеся в живых, в том числе женщины и дети, сгорели в храме Успения Бо-жией Матери, построенном некогда князем Юрием Долгоруким. На месте их погребения христиане окрестных сел поставили каменный крест. Разъяренный же Батый прозвал город Козельск злым городом. Он приказал сравнять его с землей и распахать. Впоследствии город был восстановлен, но сведений о том, существовал ли уже монастырь в период нашествия Батыя, не сохранилось. Есть предположение, что монастырь возник в XV веке, и основан покаявшимся разбойником Оптой. Иные же относят начало обители ко временам преподобного Кукши, просветителя вятичей.

Узнав о возрождении Оптиной Пустыни, Игорь загорелся желанием там побывать. Он читал, что этот монастырь посещали Ф. М. Достоевский, Н. В. Гоголь, К. Леонтьев, В. Соловьев, С. А. Ни-лус, братья Киреевские и многие другие, что особенного расцвета достиг монастырь при Оптинс-ких старцах, известных всему миру своей прозорливостью и духовной мудростью.

Со всего света стекались богомольцы к жи-воносному источнику духовной благодати, получая врачевство для души и тела. Четырнадцать прославленных всероссийских святых составляют Собор преподобных старцев Оптин-ских. «О, созвездие небосвода иноческого, -писал Игорь впоследствии в своем дневнике, -о, дивная стая орлиная; многосвещное паникадило храма Богородицы; истинная гроздь винограда Христова — тако речем вам, отцы препо-добнии, тако именуем и славим собор святых Оптинских».

Первым был прославлен в год тысячелетия Крещения Руси преподобный Оптинский старец иеросхимонах Амвросий (Гренков). Вскоре после его прославления Игорь и приехал в монастырь.

«Радуйся, земля Оптинская… - напишет он позже, — Ангелами место возлюбленное… Велия слава твоя! Красуйся, благословенная, и ликуй, яко Господь с тобою!» Возрождение Оптиной он сравнивает с воскресшим четырехдневным Лазарем, который был мертв, но ожил, был подвержен тлению, но восстал для проповеди Христовой. Подобно ему был подвержен разрушению и монастырь, но ныне воскрес для спасения многих душ.

Игорь так полюбил Оптину, что даже не хотел возвращаться домой, но, не желая поступать по своей воле, обратился к одному из священников и тот посоветовал ему все же съездить в Москву, чтобы успокоить мать и рассчитаться с мирскими делами.

Дома Игорь объявил маме, что собирается оставить спорт и уехать в монастырь поработать. Анна Михайловна подумала, что он устраивается в монастырь журналистом, и не стала возражать. Игорь же решил поработать Господу и, если это будет Ему угодно, принять монашество.

Вскоре после этого он снова приехал в Оптину Пустынь. Устроилось так, что его поселили в хибарке старца Амвросия, на той половине, где когда-то жил сам Старец. Проходя монастырские послушания, Игорь разгружал кирпичи, убирал мусор, трудился в иконной лавке, читал в храме Псалтирь, иногда дежурил на вахте, у монастырских ворот. Много приходилось полагать трудов смирения и терпения, но будущий монах не скорбел, а радовался, часто повторяя: «Мне должно трудить себя за грехи своя».

29 апреля 1989 года, в Страстную Субботу, Игоря приняли в братию. «Милость Божия дается даром, — писал он в своем дневнике, — но мы должны принести Господу все, что имеем». Послушник Игорь без всякой обиды и ропота переносил замечания и упреки. Он всегда был сосредоточен на покаянном размышлении и бо-гомыслии, вспоминая страдания Христовы. «Взять крест и пойти за Христом означает готовность принять смерть за Него и пострадать, — говорил Игорь, — а кто имеет желание умереть за Христа, тот едва ли огорчится, видя труды и скорби, поношения и оскорбления».

Как-то раз приехала Анна Михайловна со своей родственницей навестить сына. При встрече с Игорем она сильно огорчилась: его было не узнать, — из крепкого и упитанного парня он превратился в худого, изможденного постом и трудами послушника. Игорь встретил их у ворот в старой потрепанной рабочей одежонке и проводил на ночлег в монастырскую Пафнутьевскую башню. Анна Михайловна никак не могла успокоиться. Она долго уговаривала Игоря оставить монастырь и уехать домой. Но он твердо решил стать монахом и, памятуя слова Спасителя: никто, возложивший руку свою на плуг и озирающийся назад, не благонадежен для Царствия Божия, ответил отказом.

В простоте сердца принимал Игорь упреки матери и горячо молился за нее. И Господь не оставил без внимания его искренних молитв: через шесть лет после мученической кончины сына Анна Михайловна приняла монашеский постриг с именем Василиссы.

Неисследимы пути души твоей,
Непостижимы тайны сердца твоего,
Преподобие отче Нектарие.
Но яко лучи пресветлыя словеса твоя.

Старец Нектарий

Радостное для Оптиной Пустыни событие произошло 16 июля 1989 года: в селе Холмищи Тульской губернии были обретены святые мощи преподобного Оптинского старца Нектария. Около шести часов вечера торжественная процессия приблизилась к монастырским воротам. Игорь тогда дежурил на центральной вахте и присутствовал при этом. «Мы встретили честные останки отца Нектария, — записал он в своем дневнике, — переложили их в гроб и перенесли в храм. Была отслужена Великая Панихида. Мощи обнесли вокруг храма. Вечер был необыкновенный. Прозрачный, тихий, лучезарный. В душе появилось ощущение Оптиной такой, какой она была раньше, при старцах. Святость наполнила воздух. Было видно, как она хранит силою своею мир и вся, яже в нем. В храме пели Вечную Память, и у ворот, где я дежурил, было слышно…».

Когда-то, наставляя своих духовных чад, старец Нектарий говорил: «В мире прошло число шесть и наступает число семь. Наступает век молчания… Наступает время молитв». И велел заучить наизусть составленную им молитву: «Господи, Иисусе Христе! Сыне Божий! Грядый судити живых и мертвых, помилуй нас грешных, прости грехопадения всей нашей жизни, и имиже веси судьбами сокрый нас от лица антихриста в сокровенной пустыне спасения Твоего». Эта молитва, да и само житие Преподобного были созвучны душе послушника Игоря.

В древнем Патерике есть поучение одного старца, который сказал: «Или беги, удаляясь от людей, или шути с миром, делая из себя юродивого».(* Древний Патерик, гл. 8, стр. 143.) Так поступал и старец Нектарий. Он всегда старался пребывать в своей келий, а когда это не удавалось, то начинал немного юродствовать. Порой он надевал цветные кофты, носил платки на голове, иногда на одной ноге у него был валенок, а на другой туфля. Все это делал Старец для того, чтобы приучить себя не внимать мнению мира. Ибо мнение мира порождает человекоугодие. «Душа не может примириться с миром и утешается лишь молитвою» — говорил Преподобный.

Для Игоря утешением стала молитва Иисусова. Он постоянно упражнялся в ней, возгре-вая в душе своей покаянное чувство. «Иисусова молитва — это исповедь, — писал он, -непрестанная Иисусова молитва — это непрестанная исповедь».

Как и преподобный Нектарий, он очень любил свою келью и старался по возможности всегда пребывать в ней, оставляя ее лишь ради послушания и посещения храма. Кто-то из братьев подметил, что ему бы надо в ту Оптину, которая была сто лет назад, при старцах. В той Оп-тиной монахи тогда пред Богом на цыпочках ходили. «И нам надобно ходить узкими Христовыми тропинками», — говорил Игорь. Став монахом, он носил старую рясу с заплатами на спине. На ногах — огромного размера кирзовые сапоги, которые ему были велики. Когда он шел, то слышалось шарканье и грохот.

Иногда Игорь шутил, но шутки его были только внешние. Как-то раз, будучи иеромонахом, он служил Литургию в храме преподобного Илариона Великого. Там в алтаре на стене висели часы. Ранее здесь почти всегда служил один ревностный молодой иеромонах. Он приучил пономарей перед Литургией выносить из алтаря часы, дабы своим тиканьем они не отвлекали от молитвы. Поэтому когда пришел служить отец Василий, его спросили:

— Батюшка, часы унести? Отец Василий недоуменно пожал плечами и спросил:

— А зачем?

— Чтобы не мешали молиться. Отец Андрей (имя изменено) всегда благословлял уносить их на время службы.

Батюшка улыбнулся и с любовью сказал:

— Ну, отец Андрей! Отец Андрей — старец, у него молитва. А у меня одни только грехи.

Так шутки его были направлены на уничижение себя и в то же время раскрывали козни лукавого, давая возможность и другим увидеть его коварные сети. И преподобный Нектарий смиренно говорил о себе: «Я — мравий, ползаю по земле и вижу все выбоины и ямы, а братия очень высоко, до облаков подымается».

Старец Нектарий предсказывал, что после гонений Россия воспрянет и материально будет небогата, но духовно окрепнет, и в Оптиной будет еще семь столпов, семь светильников. Беседуя о нынешней жизни обители, будущий отец Василий как-то сказал: «Внутренняя жизнь Оптиной — это тайна или таинство. Ведь наша Церковь содержит семь Таинств, и на этих Таинствах зиждется все. Допустим, всякое Таинство имеет какую-то внешнюю окраску: совершаются молитвы, производятся какие-то действия, но в это время в

Таинстве действует Сам Христос, невидимо и незримо. Именно Его благодатью и совершается само Таинство. Такова внешняя и внутренняя жизнь Оптиной. Вот вы внешнюю жизнь видите, а внутреннюю рассказать нельзя. Внутренняя жизнь Оптиной Пустыни — Сам Христос. Только если мы приобщаемся к Богу, мы можем понять эту внутреннюю жизнь, а по-иному она нам никак не откроется. Я есмъ Дверь, — Господь говорит, — аще Мною кто внидет и изыдет, и пажитъ обрящет. Вот эта дверь к внутренней духовной жизни Оптиной — Христос».
После Пасхи Игоря переселили из старческой скитской хибарки в монастырский братский корпус. А вскоре ему было поручено посл/шание летописца. Перечитывая материалы, собранные к канонизации преподобных Оптинских старцев, послушник Игорь с умилением сердечным вспоминал слова, сказанные преподобным Нектарием, и тот чудесный вечер, когда в монастыре встречали его святые мощи.

У Игоря был необыкновенный дар слова, благодаря чему он мог просто и проникновенно описывать не только совершавшиеся событN, но и внутреннее состояние души. «Порою, когда стою в храме, — писал он, — душу охватывает ощущение присутствия Божия. Тогда уже не иконы окружают меня, но сами святые. Сошедшееся на службу, они наполнили храм, отовсюду испытующе поглядывая на меня. Незачем отводить глаза от их ликов, прятаться в темном уголке церкви. Угодники Божий смотрят не на лице мое, а только на сердце. А куда спрятаться сердцу моему? Так и стою я в рубище беспомощности и недостоинства своего пред их всевидящими очами.

Скверные мысли мои, страшась святых взоров, куда-то скрываются и перестают терзать меня. Сердце, воспламеняясь огнем собственной порочности, разгорается огнем сокрушения, тело как бы цепенеет, и во всем существе своем, в самых кончиках пальцев, начинаю ощущать свое недостоинство и неправду.

Взгляды святых обладают непостижимым всеведением. Для них нет в душе моей ничего тайного, все доступно им, все открыто. Как неуютно становится от мысли, что кому-то о тебе все известно! Как страшно сознавать, что некуда спрятать себя, что даже тело не может утаить сокровенных мыслей и чувств. Это сознание лишает душу беспечного равновесия: нечестие и пороки перевешивают собственные оправдания и непонятная тяжесть наваливается на сердце. Как бы от внезапной боли и тревоги просыпается душа и осознает, что не может помочь сама себе, и никто из людей не в силах помочь ей. Криком новорожденного она вскрикивает: Господи, помилуй, не оставь меня. Все забыто, все исчезло, осталась только просьба, мольба всего моего существа, души, ума, сердца, тела: Господи, прости и помилуй! Немеет ум мой, сердце сжимается, а глаза наполняются слезами покаяния».

Воспоминания

Т.В., преподаватель МГУ

Познакомились мы так: выпускник факультета журналистики, известный спортсмен привел ко мне второкурсника Игоря Рослякова и попросил взять его под свое руководство.

Игорь был одаренным студентом. Он усваивал за год столько, на что у других уходило бы десятилетие. Игорь много читал, но не без разбора. У него всегда была потребность посоветоваться, спросить что почитать.

Однажды перед ним встал вопрос, какой семинар ему выбрать. Игорь обратился за советом ко мне, и после размышелений мы решили выбрать семинар по Достоевскому. В то время его вел известный критик Союза писателей Игорь Волгин. Для сообщения и реферата Игорь взял тему по Василию Розанову. Тема была довольно сложной, и я переживала на Игоря. Но переживания были напрасны — реферат получился прекрасный!

Все собрание сочинений Достоевского Игорь прочитал за один год. У нас до сих пор хранятся эти книги с его пометками. В ту пору нам подарили билеты на премьеру спектакля МХАТа «Кроткая» по повести Достоевского. Мы решили пойти в театр.

Повседневно Игорь одевался в спортивном стиле: куртка, берет. Но в тот день передо мной стоял элегантный молодой мужчина в светлом костюме-тройке, с букетом цветов в руках. К цветам он был неравноушен всегда: любил их и относился к ним по-детски трогательно.

Перед началом спектакля, пройдя в ложу, я обратила внимание, что многие зрители бросают взгляд в нашу сторону. Обернулась, случайно взглянула на Игоря и увидела в нем то, на что, возможно, и обращали внимание: в тот момент в нем соединились духовная красота и благородство.

Игорь писал стихи. В нашем доме не обходилось без критики. Моя дочь, девочка четырнадцати лет, основной критик, изрекла: «Плохо!». Игорь застывал на несколько минут, а затем удивленно соглашался :" И, действительно, плохо." Игорь писал стихи на ходу — легко писал и легко терял.

Ему нравится наш дом. Его тянуло к старинным книгам в кожаных переплетах, к картинам с дивными храмами, которые были напсианы дедушкой-священником (он был художником). Здесь Игорь был покоен и тих.

Ему полюбился православный уклад жизни. Игорь стал ходить в церковь. Он познакомился с людьми, пострадавшими за веру, прошедшими лагеря, подружился с теперь уже покойным протоиереем Василием Евдокимовым. Однажды протоиерея спросили: «Батюшка, а страшно было в лагерях?» Он ответил: «Конечно страх был, когда пробирались тайком на ночную литургию в лагере. А вдруг поймают? А начнется литургия — и небо отверсто! Господи, думаешь, пусть срок набавляют, лишь бы подольше не наступал рассвет!». Старый священник подолгу беседовал с Игорем. Сохранились некоторые магнитофонные записи рассказов отца Василия Евдокимова о преподобном Нектарии Оптинском, к которому он ездил в ссылку, о святителе Афанасии (Сахарове), о священномученике Сергии (Мечёве) и других.

После своего воцерковления Игорь стал посещать архимандрита Иоанна (Крестьянкина). О своих лагерных годах отец Иоанн говорил: «Почему-то не помню ничего плохого. Только помню — небо отвесто и Ангелы поют на небесах».

Игорь решил уйти в монастырь. Перед отъездом он зашел попрощаться. Прощались молча, сознавая, что прощаемся навсегда.

Мы понимали, что напоминать о мире монаху нехорошо, но нам очень хотелось посмотреть Оптину еще раз и, конечно, повидать Игоря, теперь уже отца Василия. Поехали мы с дочерью туда на экскурсионном автобусе. Войдя в храм, увидели отца Василия. Подошли, поклонились: «Благословите, батюшка». Получив благословение, постарались побыстрее скрыться.

Отец Василий был рад нашему приезду, разыскивал нас по всему монастырю, но встретились мы только перед самым отправление автобуса. В оставшиеся минуты дочь успела рассказать отцу Василию что-то о своей учебе. Она сожалела, что не увидела как следует Оптину, простояв все время на службе в храме. «Да, — ответил отец Василий, улыбаясь, — как говорил мне мой тренер: примитивно, но результативно».

Больше мы не виделись.

Геннадий

Помню, как-то я подводил отца Василия из семинарии в Оптину пустынь. Спрашиваю его: «Какие пророчества есть, что говорят монахи о нашем будущем?» А он отвечает: «Пророк пророчит, а Господь как хочет. Так что зачем нам слушать всякие пророчества?»

Мария Р.

Как-то жаловалась я ему, что нет радости. Хотелось какой-то естесственной житейской радости.

Добрейшая улыбка расплылась на его лице:

— Гостинчика от Господа.

* * *

— Батюшка, вот я курю.

— А-а, вы курящие, как дырявое решето. В вас благодать вливают, а она вся выливается.

Димитрий

На последней пассии Великого поста 1993 года все были со свечами, а мне свечи не досталось. Я стоял за спиной отца Василия и думал в унынии: «Видно, я хуже всех, раз мне свечи не досталось». Помолюсь некоторое время, и снова думаю, в расстройстве: «Все люди как люди. Один я без свечи!» Тут отец Василий оборачивается ко мне и говорит: «Ну хватит, хватит. Возьми мою». И отдал мне свою свечу.

Инокиня Л.

Как-то в разговорах о трудностях монастырской жизни отец Василий сказал: «Нужно понять, что монашество заключается не в одежде и даже не в правиле, которое мы никогда не будем исполнять, а в покорности воле Божией». Следуют пояснить: батюшка имел ввиду то, что мы не сможем исполнять правило как должно. И то, что для современного человека охватить весь суточный круг богослужения, исполнить монашеское правило и совершить монастырское послушание сегодня невозможно, — каждый это по опыту знает.

И в другой раз признавался: «» Я прихожу к выводу, что исполнить все — невозможно для меня".

Петр А. г. Москва

Когда отец Василий был еще послушником, у него в келье всегда водились продукты, котрые ему привозили в монастырь родные или друзья. «Приходи, Петр, — говорил он в таких случаях, — передача пришла», — и все вкусное с удовольствием скармливал мне. Я не отказывался. А потом продуктов в келье не стало.

На Рождество мы, дети, ходили по кельям славить Христа. Везде нас одаривали, и отец Василий был очень растроган, что дети поют и славят Христа. Ему хотелось сделать нам подарок, но у него не было ничего. После долгих поисков он обнаружил в своей пустой келье лишь один лимон и отдал его нам.

Игумен И.

Отец Василий был очень чуток к слову, ко всякому проявлению духовной красоты. он заходил к нам в мастерскую, в домик, смотреть, с чем мы работаем. Я упоминал об искушениях, связанных с иконописью. В связи с этим он как-то сказал потрясающую фразу: «Как дьявол ненавидит красоту!». Удивительно глубокая христианская мысль: подлинная красота, которая со святостью связана неразрывно, уже преображенная красота Божьего мира обезображевается дьволом, потому что он ненавидит Творца красоты.

Воспоминания братии М.

МОНАХ М.: — Сегодня день памяти великомученицы Параскевы, поэтому я вспомнил и записал следующее. У меня в келии находилась икона великомученицы Параскевы, сильно потемневшая и с большими повреждениями. Как-то я заболел, и отец Василий зашел меня проведать. Увидел икону святой и воскликнул: «Так вот кто тебе помогает!»

У него в келии тоже была святая Параскева — репродукция с известной иконы из Третьяковки. Замечательная икона: на ней три святителя и великомученица Параскева. Святая, видимо, была ему близка, но я хочу подчеркнуть, как эти слова были им произнесены, с какой уверенностью — и никакой экзальтации в его голосе не было. Как бы с удивлением, мол, теперь понятно, почему ты еще живой! Для него это были нормальные слова.

На моей иконе изображение в то время было очень трудно разглядеть — такое оно было тусклое. Сама икона, по выражению одного батюшки, — «мученица». В правый глаз святой был вбит и загнут большой гвоздь, потом его вытащили, а отверстие закапали воском. Позже, уже после гибели отца Василия, икона обновилась: явственно проступили лик и руки святой. Было это на день памяти Архангела Гавриила.

Надень Архангела Гавриила отца Василия рукополагали в иеродиакона, а в иеромонаха рукополагали на день Архангела Михаила и «прочих Небесных Сил беcплотных», то есть всех Архангелов — и Гавриила, и Рафаила. Отец Василий это с уверенностью связывал с молитвами покойного отца Рафаила. Он говорил: «Я ему всем обязан, я ему священством обязан». День Архангела Михаила и «прочих Небесных Сил беcплотных" — день Ангела отца Рафаила и день его похорон.

Как-то спрашиваю отца Василия:

— Батюшка, Вы просились в отпуск, хотя бы раз?

— Долго не решался. Но как-то составили график для иеромонахов, и неожиданно у отца Г. были обстоятельства срочно ехать в мою чреду. Я понял, что нет воли Божией, и больше не пытался.

— Куда бы Вы поехали?

— Конечно, в Печоры, к отцу Иоанну.

Отец Василий бывал в Печорах не раз. Один раз он жил там месяц. Тяжесть послушания в Печорах, паломническая служба известны всем. Очень тяжелая была работа. Мне даже говорили, что отец Василий мог участвовать в расширении пещер, а это можно сравнить с работой угольщиков в забое с отбойным молотком. И сам я неоднократно уезжал из Печор в полумертвом состоянии — так там «наседали» на паломников. Видимо, отец Василий пожил в общежитии, посмотрел на все это и решил для себя, что не потянет монашества. Может быть, дело было не только в физической усталости. Трудно сейчас об этом судить, но из Печор в Пушкино (куда он ходил тогда в храм) отец Василий приехал со словами, что к монашеству не способен. И тогда ему настоятельно предложили поехать к отцу Рафаилу, хотя, впрочем, уговаривать его не надо было — он знал отца Рафаила и с большим уважением относился к нему.

Отец Василий поехал и прожил у отца Рафаила достаточное время. А надо сказать, что отец Рафаил, при всей его любви к людям, в то же время очень хорошо мог смирить человека, мнящего о себе. Он как-то интеллигентно умел поставить на место любого и в любой области знаний. Эрудиция у него была потрясающая. Одна наша сестра — историк с университетским образованием — говорит, что в предметах истории с отцом Рафаилом трудно было тягаться. И так было с каждым. Говорили, что как-то отец Рафаил даже обогнал отца Василия в плавании, хотя трудно себе это представить, памятуя, что отец Василий был хорошим ватерполистом.

Благодаря своим знаниям и умению применить их, отец Рафаил вызывал у многих даже некоторое недоумение. Позже уже стало понятно, что эта необыкновенная сила — сила настоящего православного священника, исполнителя заповедей Божиих.

Ездил к отцу Рафаилу и отец Роман (Матюшин), известный поэт и певец. Отец Рафаил очень любил его. Отец Роман находил у отца Рафаила поддержку и подкрепление в скорбях. А скорби у него были немалые: он остался без монастыря. Понять его может только тот, кто сам остался без монастыря. Был целый кружок таких людей — иеромонахов, монахов, послушников, которые оставили любимые Печоры. У отца Рафаила все они находили утешение в своей тоске по монастырю. Он поддерживал всех, кого только мог, в том числе и мирских священников, которые вокруг него служили на Псковщине. Все они стремились к отцу Рафаилу, как к старшему.

Отец Василий рассказывал, что один раз во время поездки в Порхов очень сильно раздражился на отца Рафаила, потому что тот повел его куда-то, они долго шли по сугробам, а потом на полдороге отец Рафаил заявил, что передумал идти, и предложил вернуться обратно. У отца Рафаила были свои воспитательные методы.

Он даже не исповедовал приезжих, зная, что у них есть свои духовники в Москве. Отец Рафаил никогда не брал на себя роли духовника, проявлял скромность. Он был как бы собеседником. И когда отца А., одного священника из его окружения, мы попросили нас исповедовать, он сказал: «Ладно, пока отца Рафаила нет — перед причастием». Но когда отец Рафаил появился, он начал в испуге быстро снимать епитрахиль и поручи: «Отец Рафаил идет. Ох, если отец Рафаил увидит!.. Я вас исповедую потом, потом… Все, все…»

Отец Василий понял отца Рафаила, дух его монашеский, оценил его делание. Когда вернулся из Порхова, говорил про него: «Это гранит с двумя ноздрями».

В день памяти отца Рафаила в келии отца Василия совершали панихиду. После панихиды батюшка согласился устроить маленькие поминки — мы пили чай. Я, осмелев, попросил его сказать слово об отце Рафаиле. И батюшка сказал так: «Он горел пламенной любовью ко Господу, от которой некоторые и опалялись. И ревностью же. Но Господь, видя это, потребовал от него смирения, поставив в такие условия, где все монашеское было невыполнимо, как бы говоря: ревность Я вижу — ты покажи смирение. Так и с каждым».

Как можно так выразиться?! Кто может?!

Я запомнил дословно. Эти слова характеризуют и отца Рафаила, и отца Василия.

Когда я еще только ездил в монастырь, а отец Василий уже был там, то каждый раз я заставал его на новом этапе монашеской жизни.

Как-то я приехал в монастырь с группой ребят моложе себя, нас было несколько человек. Отец Васили

й был еще «в штанах», это было вскоре после его поступления в монастырь. Он был тогда гостиничным. Мы приехали и очень весело себя вели. Ребята накупили семечек и начали их лузгать; я хоть и понимал, что семечки ни в коем случае нельзя в монастыре, и сопротивлялся, но поделать с ними ничего не мог. Отец Василий был недоволен, хотел нас пристыдить и даже на полу крест начертал рукой — мол, если не прекратите такое свое поведение, то удаляйтесь отсюда, аминь. Ребята, действительно, скоро уехали, а я еще остался на некоторое время в монастыре.

Но все-таки он терпел нас, хотя мы сильно резвились.

Еще один свой приезд помню. Отец Василий в стихаре, еще будучи трудником, читал полунощницу. Когда я вернулся из монастыря, меня стали расспрашивать, как там и кого я видел в монастыре? Я ответил: «Полунощницу читал Игорь, а Шестопсалмии — отец Герман», — был такой замечательный батюшка. Я для себя считал большим приобретением то, что эти два человека читали. Такое было отношение уже тогда — уважительное и даже какое-то благоговейное, что я считал, что сподобился чего-то особенного: полунощницу читал Игорь, а Шестопсалмие — отец Герман.

Или еще пример такого отношения. Олег, оператор, профессиональный киношник. Он приехал как-то из Оптиной и говорит: «Я видел там Игоря. Игорь теперь вообще другой человек». Передал еще какие-то свои наблюдения. И вдруг с таким загадочным, значительным выражением произнес: «Он непрестанно молится». Олег — человек мирской, он такие слова мог только понаслышке знать, как мы все, миряне. Тем не менее, он ощутил атмосферу Оптиной, и облик Игоря тогда произвел на него — видавшего виды киношника — такое впечатление: «Он непрестанно молится».

И вот, отец Василий уже пострижен в рясофор. Я приезжаю летом, и мы идем мимо Казанского храма по направлению к его келии — он позвал меня и дал мне артос,

большую такую часть артоса. Отец Василий идет, а я спрашиваю: «Батюшка, а кто же святой у тебя?» — «Василий Великий», — сказал он и остановился, остановился возле скверика, где сейчас скамеечки: «Ты знаешь, какой это святой? — и поднял вверх палец. — Это единственный святой, которому поют припевы: Величай, душе моя, во иерарсех Василия Великаго. И застыл с этим поднятым пальцем. Потом опустил палец, и мы пошли дальше. Отец Василий так по-детски непосредственно мог выразить свои чувства, переживания неподдельные и удивительное благоговение ко всему церковному. Отец Василий был человеком остроумным, общительным, и хотя держался очень скромно, но все равно всегда был в центре внимания Помню, как-то оказались мы в одном доме в Козельске. Я еще не был в монастыре, а отец Василий уже был в рясофоре. Праздновали какое-то событие, и собралось много старых знакомых, всем хотелось увидеть отца Василия, кто-то сел и поехал за ним. Он сразу согласился, потому что была Пасха. В монастыре, видимо, было послабление некоторое и можно было отлучиться. Поехали, «погрузили», привезли — и прямо за стол. За столом еще была мать Л.: ее тоже таким же образом «выкрали» из Шамордино. Они (отец Василий и мать Л.), одетые в черное, заняли первенствующие места, а мы все, миряне, ниже сидим. За столом отец Василий не произнес ни слова, но съел большое количество икры. Раздавали икру в маленьких розеточках. Он свою съел одним махом. Кто-то из соседей тут же передвинул ему свою — он съел и вторую розеточку. В центре стола стояло блюдо с черной икрой — его к нему пододвинули, и он начал из него есть ложкой, молча, спокойно и без малейшего стеснения. Вид у него был очень измученный- монах после Великого поста. Помню, в доме этом были мощи св. Василия Блаженного (а отец Василий в рясофор был пострижен в честь святителя Василия Великого). Ему хозяин показывает, что там, на стене рядом с Божницей, в сумочке, в которой носят дарохранительницу, находится часть мощей. Отец Василий молча кивнул, перекрестился — и продолжил есть икру.

Пытались вызвать его на разговор, кто-то пошутил. что удалось так удачно «выкрасть» его. А он сказал, что — как поется пешешествовал немокрыми стопами. Кто-то его поправил — невлажными стонами: мол, невнимательно молишься. Отец Василии промолчал.

У меня есть старый Канонник, где собраны каноны многим святым. И там, в старой редакции, было написано не невлажными стопами, как мы сейчас поем, а именно немокрыми. То есть отец Василий не ошибся. Но он не стал оправдываться, спорить, настаивать на своем, что, мол, зря упрекнули. Он тогда не стал говорить ничего. Это я потом оценил, что он-то молится внимательно. Шамординские сестры вспоминают: у них была алтарница, мать Лаврентия (теперь уже покойная), совсем старенькая. Она часто забывала поставить аналой на чтение Евангелия. Отец Василий служил диаконом и часто, выходя с Евангелием, оказывался у пустого места. Тогда он без тени раздражения — в отличие от других диаконов — подходил к аналою, стоящему в стороне, клал на него Евангелие, ставил аналой на место, открывал Евангелие и читал. Все совершенно спокойно и с любовью.

Потом я помню его в Шамордино, уже диаконом. Я на службу опоздал, — только приложился к иконам. Выходим из храма. Стоит какая-то машина, и мне говорят: «Там отец Василий сидит за машиной». За машиной стоит ряд стульев, как в кинозале, и на одном из этих стульев сидит отец Василий. И вид у него был такой… Я обошел машину, посмотрел на него — и у меня никакого другого желания, кроме как издалека сделать низкий поклон и уйти, не было. Ни подходить, ни о чем-то спрашивать — как, мол, там дела, как здоровье, как молитва… Я просто молча поклонился и понял, что человек отслужил Литургию, сидит один и ждет машину в Оптину пустынь. И все.

Еще как-то раз встретились в Шамордино. Он не хотел разговаривать после богослужения, опускал глаза, «не узнавал», но улыбался. Однажды, когда отец Василий был еще диаконом, мы захотели его как-то вечером увидеть по «важнейшему» вопросу. На воротах инок М. сказал, что проводит к нему, но не знает, откроет ли батюшка. Провел: «Сами стучите», время- около 20.00. Стучали долго и сильно. Вышел отец А., тоже долго стучал к отцу Василию. Тот вышел недовольный сначала, но потом принял большое участие в нашем деле — проблема была общей болью. Он потом сказал: «Надо Божией Матери помолиться». Я подумал: «Вот старец еще тоже», — но потом понял, что он-то молится.

Помню, как-то раз я приехал в монастырь после Пасхи. Он дал мне большую часть артоса — верхушку — и говорит: «Ну, кого знаешь, раздашь — скажешь, от меня, мол». Он был очень взволнован и хотел со всеми поделиться этой пасхальной радостью. Он очень сильно переживал Пасху. Ведь замечено — люди, которые подвизаются, они и праздник соответствующим образом переживают.

Кто видел его на Пасху и слышал, как он говорил: «Христос Воскресе!» — подтвердят, что я не преувеличиваю. Отец Василий так громко кричал и так преображалось его серьезное лицо — он действительно и неподдельно радовался тому, что Христос Воскрес!..

Но при этом он и в праздники не менял своего образа жизни: не ходил ни к кому и к себе не пускал. Дошли, остановились на пороге: «Так. Ну, все — до свидания». То есть никаких чаепитий.

воду, так набирать — как бы ею насытиться. Когда коливо освящали на день памяти мученика Феодора Тирона, помню, он тоже так радовался, и этими своими ручищами огромными набирал и вкушал без всякого стеснения — не думая, смотрит ли на него кто-то или нет… Все у него выходило с такой великой непосредственностью и радостью. А на следующий день он был опять строгий и собранный.

Когда речь заходила о Евангелии или о его любимых святых, особенно о Старцах Оптинских, в облике отца Василия появлялась какая-то благоговейная нежность. Но особенно это было заметно, когда приходилось вместе с ним входить в его келию. На его намеренно суровом лице появлялась та же нежность — он входил в то место, которое вызывало у него особое чувство. Здесь он беседовал со своим Господом, здесь он мог говорить: Господь мой и Бог мой (Ин. 20, 28) (или, как сказал отец Иоанн в слове на день памяти апостола Фомы, на Антипасху: «Сначала мой Господь, а потом — всех»).

Хочется особо сказать об отношении отца Василия к праздникам. Как он переживал праздники, как он радовался на Великое освящение воды!.. Надо было видеть его лицо, когда раздавали в ковшике воду, и когда ее уже можно было пить, и потом, когда ею уже кропили!.. Бывало, что и он сам кропил. Кстати, у него взяли эту манеру — выплескивать чашу, но отец Василий все по-другому делал: он выплескивал чашу, когда в ней оставалось буквально несколько капель. Это делалось как и все — «по-Васильевски». Очень органично и в рамках церковности. А не то что взять и плеснуть целую чашу…

И я слышал от старого священника когда-то: «Поаккуратнее кропите. От этого бывают болезни ног. На молебнах кропят без разбора, льют воду под ноги, а потом болеют ногами и не знают, от чего. С водой надо очень аккуратно».

Все приходили за святой водой с банками, а отец Василий пришел с эмалированным ведром с крышкой. И каждый год приходил с ведром. У него все было так: если уж набирать

Хочу рассказать о келии отца Василия. Мама его (уже после его кончины), увидев убранство его жилища, воскликнула: «Он же мне писал: «Мне так нравится моя келия!» Ну что тут может нравиться?»

… На полу лежал небольшой коврик, немного прожженный. К стенке, где находилась печка, была приставлена застеленная раскладушка, очень низкая. Под матрасом в изголовье, во всю ширину раскладушки, лежали два с половиной кирпича (это мы обнаружили, когда отца Василия не стало). Кирпичи были из старого склепа Старцев. Отец А., сосед отца Василия по келии, сказал: «Всем хватило по кирпичу, а отцу Василию одного не хватило».

Печка у них была общая с отцом А. и топилась из коридора. От отца Василия часто пахло дымом, особенно на полунощнице. Я сначала недоумевал: что это такое, чем он может заниматься — как будто картошку пек. А это был запах сырых головней, когда заливают дрова водой. Ведь однажды у них с отцом А. даже пожар был в келии.

На стене была икона Святой Троицы, занимала всю стену. Это была репродукция «Святой Троицы» преподобного Андрея Рублева. Рама была сделана из березовых поленец в коре, то есть из расщепленного надвое ствола тонкого деревца, — это было необычно и красиво. Икона мученицы Параскевы с тремя святителями была в рамке под стеклом и туда же — сверху, над иконой — была помещена постригальная свеча. А поскольку икона была прямо под потолком, то от пожара, случившегося однажды в келии, свеча расплавилась, потекла и всю икону залила воском. Отец Василий очистил фигурки святителей, а по бокам воск оставил. Получилось так красиво, как будто какая-то древняя икона — то ли из камня высечена, то ли из янтаря сделана. Долго невозможно было понять, что это такое, а отец Василий никогда же не скажет: «У меня там то-то и то-то». По-моему, мне отец А. потом рассказал, что это в результате пожара получилось, а от отца Василия я никаких объяснений не слышал. Эта икона сейчас у его мамы дома. В святом углу было несколько икон, причем, отец Василий мог взять какую-нибудь икону оттуда и отдать. Уменя есть от него икона Божией Матери, фрагмент, как потом оказалось. Одна женщина-иконописец (она была в Оптиной с самого начала, сейчас ее уже там нет) написала фрагмент на куске картона. Отцу Василию эта икона понравилась — он ее взял и поставил у себя. И вот однажды, как-то в ответ на мои какие-то жалобы, он вручил мне ее и добавил только, что ее надо освятить. На следующий день я приступил к нему, и он сам ее освятил. В святом углу у него было много святынек, которые он всегда с легкостью раздавал. У него вообще была такая манера все раздавать. Мама отца Василия рассказывала, что как-то связала ему кофту, красивую, черную, с пуговицами, и так ни разу ее на нем и не видела: «Отдал кому-то, он все всегда раздавал». Асам ходил в одном мохеровом свитере, растянутом, и на локтях как паутина. Не могу сказать, что часто бывал у него в келии — мало кто вообще бывал в келии отца Василия, потому что он к этому очень ревностно относился, но если кто и приходил, то из келии он старался не отпускать того без подарка: или книгу подарит, или святыньку какую-нибудь, или иконку.

У него на столе стояла большая фотография преподобного Амвросия в епитрахили, и он как-то с легкостью отдал ее мне. Я ее, к сожалению, не сохранил, — тоже кому-то отдал.

В келии еще стояла тумбочка из кухонного гарнитура, обитая пластиком: там у него находились чайные принадлежности. И там же был пакет с конфетами. На протяжении долгого времени он благословлял каждого уходящего «комплектом»: «Белочкой» и завернутой в желтую фольгу конфетой с орешком внутри. Сколько у него было этих конфет, не знаю. Это был какой-то бездонный пакет. Руки у отца Василия были большие, движения размашистые. Он запускал руку в пакет, шарил: «Вот тебе, возьми». Иногда давал мне три «комплекта» и говорил: «Возьми, своим дашь», — то есть маме с сестрой. Иногда только мне, но почему-то обязательно в комплекте. Это продолжалось очень долго. Сам он, видимо, этих конфет не ел.

Интересно, в каком состоянии у него находились в келии книги. На аналое всегда лежала Псалтирь — часто раскрытая, с зеленой закладкой. В келии места для книг не хватало. Была какая-то древняя этажерка, но книги лежали стопами на столе, и видно было, что ими постоянно пользуются. На это я каждый раз обращал внимание, приходя к нему в келию, — что при таком обилии книг всеми ими постоянно пользуются. Эти книги были какими-то «живыми», они лежали на столе даже не стопками, а какими-то пирамидками, под разными углами. Сверху лежало Евангелие — маленькое, в кожаном переплете. Во всех книгах сутажные закладки.

После смерти отца Василия закладка указала на его последнее чтение из Апостола. Это были строки из Второго послания апостола Павла к Тимофею, 6 — 8 стихи четвертой главы:…Аз бо уже жрен бываю и время моего отшествия наста: подвигом добрым иодвизахся, течение скончах, веру соблюдох. Прочее убо соблюдается мне венец правды, егоже воздаст ми Господь в день он, Праведный Судия.

«Жизнеописание иеромонаха Василия (Рослякова)». — М., 2000.

Монахи — возлюбленные дети Господни. — М., 2004.

http://www.pravmir.ru/article_1082.html