 |
| Русская неделя | Архимандрит Платон (Игумнов) | 10.04.2006 |
— А возможна духовность зла, духовное зло?
— Конечно. Яркий пример — то духовное и нравственное совершенство, которого достигают адепты восточных мистических культов. Человек, занимающийся йогой, думает о себе, что он выше всех, он тоже самоутверждается. Он себя считает нравственно кристаллически чистым, но все это, как и у фарисеев, служит лишь поводом для самовозвышения. Например, фарисей мыслил о себе как о человеке, достигшем нравственного совершенства, исполнившем все Божии заповеди — постится дважды в неделю, отдает десятую часть доходов, никого не ограбил. Он считает, что достиг совершенства. Но это отрицательная духовность.
— Но в Православии тоже так может быть?
— В Православии тоже может быть искушение такой духовностью. Это называется прелестью, когда человек возомнил о себе, что он уже достиг святости. Православные аскеты называют это прелестью. Когда человек прельщен, он считает, что достиг совершенства. Часто такое прелестное состояние заканчивается трагически для него.
— Иногда это служит преградой благочестию, ибо слишком много страхов о прелести. Человек думает — если я начну исполнять заповеди, я буду как католик…
— Духовность, действительно, многогранна, многолика. Самый яркий пример — когда человек рассуждает, как нужно вести себя во время трапезы. Если он будет много есть, он будет угождать бесу чревоугодия, а если он будет мало есть, он будет угождать бесу тщеславия. Как нам быть-то? Отцы говорят — все должно в меру. Антоний Великий говорит — все, что сверх меры, то от бесов. Если человек, например, сверх меры постится, он рискует впасть в прелесть. Если он замечает эти тенденции, что он может впасть в прелесть, то он пытается как-то более реально относиться к жизни.
— А каковы критерии этой меры?
— В идеале человек восходит по пути святости, по пути совершенства, богоугождения, обожения. Тут легко проверить: чем выше человек восходит по пути духовного совершенства, чем ближе к Богу становится, тем себя считает ниже. В этом парадокс заключается. По этому поводу есть такое рассуждение. Святой беседует с людьми. Есть, например, человек, который в селе живет, считает себя самым богатым человеком. «А если придешь в уездный город, кем себя будешь считать?» — «Ну, богатым, конечно, но не таким уж богатым». «А если в губернский город придешь?» — «Там я вообще себя богатым человеком считать не буду, я там, пожалуй, к беднякам буду относиться». «А если в столицу придешь, в царский дворец?» — «Ну, во дворце я уже буду просто нищим». Так и человек — чем ближе к Богу приближается, тем больше он видит свое несовершенство, свою немощь, недостоинство, тем больше он смиряется, и это смирение является признаком его святости. Помните, по-моему, у Плутарха знание и незнание сравнивается с кругом. Круг — это знание, а до этой области знания находится серое незнание. Когда знания маленькие, они отмечаются маленьким кружочком и граница между знанием и незнанием очень маленькая. А когда у человека знания большие, то у него и граница между знанием и незнанием получается большая. Как Венгрия, допустим, — маленькое государство, у него маленькие границы. А Россия большая, у нее большие границы, с одним Китаем несколько тысяч верст. Так и в области знания. Граница проходит между знанием и незнанием. У того, кто мало знает, граница маленькая, ему кажется, что он почти все знает, то, что не знает, — лишь небольшой сектор. А у кого знания большие, у того граница между знанием и незнанием большая, и он видит, как много он не знает, у него сектор незнания большой. Как у нас одна старушка рассуждала: «И что в этой семинарии 4 года учатся? Я хожу в церковь и всю литургию наизусть знаю». То есть она знает чередование богослужения, что идет сначала, что потом, и она удивляется, что там 4 года в семинарии учат, у нее уровень знаний очень ограниченный.
— Но для спасения достаточный?
— Для спасения, конечно, может быть, достаточный, если бы у нее при этом было смирение. А то видите, как она надменно мыслит — дескать, она-то знает, а они учатся-учатся, никак усвоить не могут то, что она давно знает.
— Предполагает ли христианская мораль безоговорочное повиновение любой власти? То есть не дело верующего человека вторгаться в политику, пусть совершается борение политических сил, а мы должны повиноваться той власти, которая есть в наличии и причем без всякой критики и даже без внутреннего недовольства. Мы не будем находить, что она недостаточно религиозна и даже безбожна?
— «Повинуйтесь всем властем, установленным от Бога», сказано апостолом Павлом. Но в то же время мы читаем такую фразу, что первое повиновение требуется Богу — больше чем человекам, больше чем людям. Я, например, по своему политическому мировоззрению сторонник такой власти, которая имеет патерналистский характер (от слова патер, т. е. «отеческий»). Если она основана на аксиомах православной веры, вообще христианской веры, то это великое благо для народа. Потому что демократия, например, которая представляется как высшее достижение, она ничто. Так же, как родители знают, что лучше для их детей, врач лучше знает, что нужно для пациента, а не сам пациент, не сами дети — так и подданные государства не понимают, а руководители государства должны понимать, что нужно для блага этого государства. С этой точки зрения считаю, что патерналистская власть более оправданна. Она должна строиться на принципах уважения прав и достоинства человека, на принципах обеспечения материального и социального процветания общества, но с другой стороны она должна ограждать общество от нежелательных явлений. Если, например, сейчас провести опрос общественного мнения — допускать ли то, что является чем-то пошлым, недостойным нашей жизни, или не допускать, неизвестно, какие были бы итоги общественного мнения, ведь даже по вопросу о наркотиках сейчас многие, социальные работники рассуждают, что человеку надо дать полную свободу — это дело его личного выбора, выбрать наркотики или нет. Это недопустимо, потому что человек — как малое дитя. Такую свободу ему предоставлять нельзя. Должны быть какие-то установки сверху, государство должно быть патерналистским, оно должно заботиться о благе людей.
Например, Сталин лучше знал, что нужно его подданным. Есть представление о монархии, что монарх делал все, что хотел. Это не так. Вот апогеем нашего русского абсолютизма является эпоха Николая I. Я, например, про Николая I читал сказ один, который показывает, как нужно исполнять законы. Рассказывается, как в России служил один офицер, русский дворянин, он встречает иностранную подданную (француженку или немку) из простого сословия. Он ее полюбил, они с офицерами пришли в церковь, заказали молебен, молебен отслужили, а потом ей сказали, что это было венчание и теперь они муж и жена. Они стали вместе жить, он рассчитался со службы, уехал в деревню, стала у них большая семья, жили дружно, во всех отношениях замечательно, но она по незнанию упрекала, что он поступил несправедливо, обманул ее. Он хотел как-то в этом сознаться, что настоящего брака у них нет, и что-то предпринять, но он вдруг неожиданно умер, встал вопрос о наследовании всего имения, и оказалось, что ни она, ни ее дети никакого права на имущество не имеют, потому что законного брака не было. Она приехала в Петербург, стала обивать пороги всех ведомств, но согласно законам Российской империи ей говорили, что раз законного брака нет, то никаких прав у нее и детей нет. Кто-то посоветовал ей написать письмо царю. Она написала письмо на имя Николая Павловича. Он прочитал и, как пишет автор этой статьи, даже немного умилился такой ситуацией и спрашивает у своего министра двора: «Как вы, господин министр, думаете, чем мы можем помочь этой бедной вдове?». Министр разводит руками и говорит: «Увы, Ваше Величество, против закона мы бессильны». Видите, а мы думаем, что монархи как хотят, так и поступают. Тогда царь обмакивает перо в чернильницу и говорит: «Эх ты, не знаешь, что такое русское самодержавие» и пишет свою резолюцию: «Вменить молебен в бракосочетание. Николай». Он закон не нарушил, не имел права это сделать, но он принял самое умное решение — вменить молебен в бракосочетание. По этой резолюции она получила все права. Но закон не был нарушен.
— Если спасение понимать как-то, что вменил Сам Господь, то это делание настолько высокое, что трудно даже и подступать к нему простому народу…
— Конечно, у нас не должно быть такого эпически-спокойного отношения к смерти, как, например, у психолога Эриксона. Эриксон пишет о разных восьми периодах человеческой жизни — младенчество, раннее детство, период игры, школьный период, юность, три периода зрелости. Поздняя зрелость, собственно говоря, является старостью, просто на Западе уже не принято говорить: старик, старуха, старость. Принято говорить — поздняя зрелость. Эриксон говорит, что человек в старости, оглядываясь на пройденный путь, должен сказать: «я доволен». Вот единственное, что он должен сказать, — жизнь удалась, а перспективы он никакой не видит. Это с одной стороны безотрадное отношение, а с другой — эпически-спокойное отношение к смерти. Конечно, человек не должен так рассуждать — куда уж там поместят. Всем надо смиряться. Просто каждый человек должен понимать, что наши предки были православные, наш долг — молиться за своих предков, за дедушек, бабушек, всех, кого мы знаем по восходящей линии. Так всегда было на Руси. Молились. Для чего существуют заупокойные субботы, еще и вселенские, то есть во всех православных церквях молятся за усопших? Это первая задача — молиться нам за своих предков. Вторая задача, которую должен каждый человек помнить, — это воспитывать своих детей в православной вере, чтобы они потом молились за нас. А то кто же потом за нас будет молиться, после нас? А если мы воспитаем детей православными, они будут за нас молиться. Так всегда было на Руси. Надо усердно молиться за своих предков, чтобы Господь удостоил их Царства Небесного, потом наши потомки будут за нас молиться. И конечно, нужно стремиться чем-то оправдаться перед Богом. Человек должен думать — чем он перед Богом оправдается? Подвигов мы никаких не несем, чудес мы никаких не совершаем, дарований никаких не имеем. Апостол Павел говорит, что мы оправдываемся верой. Верой, соединенной со смирением, мы и должны перед Богом оправдываться. Больше нечем. Значит, самая главная ценность нашей человеческой жизни — это близость к Богу. Чем ближе человек к Богу, тем это ценнее. Все остальное является временным, преходящим, ущербным — власть, честь, деньги, слава, известность. Жизнь человека, как говорится, — река времен, течение уносит все дела, а близость к Богу — это единственная абсолютная ценность. Человек в этой жизни, может быть, и не имеет ничего в социальном или экономическом плане, но зато он имеет то, что является вечным и нетленным. Человек должен об этом думать и стремиться хоть какой-то маленькой частью своей души приблизиться к Богу. Как писал один из богословов нашей Церкви, каждый человек, смотря на то, как много у людей соблазнов, скорбей, искушений, как все в мире превратно и непостоянно, должен крепче держаться за ризу Господню. Как кровоточивая жена пошла и коснулась ризы Господней, так и мы должны прикоснуться и держаться за ризу Господню, чтобы Господь нас вел. Тогда мы достигнем благодатного пристанища, вечного спасения нашей человеческой жизни.
Иначе можно как угодно спасение трактовать. Можно трактовать и как некое интегральное обозначение всех человеческих достижений, творческих, духовных. Но ведь Господь нас будет судить не за то, что человек чего-то не достиг в плане творческом или интеллектуальном, Господь не поставит в вину человеку то, что он не написал диссертацию, не получил ученой степени, не создал ничего ценного для потомков. Господь будет судить только по делам — нравственные или безнравственные они были. Если человек оказал милость, как сказано в повествовании о Страшном Суде: принял странника, оказал помощь, он будет ценен перед Богом и этим оправдается. Если этих дел не имеет, если он даже великим гением стал, что это ему даст? Вот Наполеон стал великим полководцем, но разве он перед Богом оправдается? Конечно, мы не знаем, какие у него были последние дни жизни, о чем он думал, молился и молился ли вообще. А вот так — как мы его знаем? Сколько он человеческих жизней погубил, сколько горя принес людям, по всей Европе прошел, сколько причинил бедствий России, ведь было великое разорение от его нашествия. А он считается великим полководцем, его превозносят — и торт «Наполеон», и коньяк «Наполеон». А другой человек, которого никто не знает, он перед Богом будет оправдан. Была такая игумения Парфения, которая в одном стихотворении на заповеди блаженств написала:
«Блажен, сказал Христос, кто сердцем сокрушенным свое ничтожество пред Богом сознает, он ум свой приковал к сокровищам нетленным, он в Царство Божие как избранный войдет». Так что нельзя предаваться отчаянию или равнодушию в деле спасения, а помнить слова, которые Господь сказал: «Не бойся, токмо веруй». По такому принципу и мы должны жить — не бойся, только веруй. Больше от нас ничего не требуется.
