Советское наследие в Церкви

Сменить серп и молот на крест оказывается значительно легче, чем расстаться с совковостью мышления. Будущее христианства в России в значительной мере зависит от того, насколько сегодняшним российским христианам удастся вытравить из себя «советского человека».

Один мой знакомый священник любит повторять, перефразируя Чехова: «Нужно по капле выдавливать из себя совка!» Как сложилось, что из всех духовных советов христианам России наиболее актуальным ему представляется именно этот?

Те, кто пришел в Церковь еще в советские годы, очень остро ощущали несовместимость своей веры с коммунистической идеологией и самим строем советской жизни, да и власть не забывала им об этом напоминать регулярно и доходчиво. Но у тех, кто крестился, «когда стало можно», этот врожденный иммунитет оказался несколько ослабленным. Не все и не сразу начинали понимать, что христианство — не просто еще один крутой поворот генеральной линии государственной политики, не очередная идеологическая мода и даже не элемент фольклора, а нечто совсем, совсем иное.

Нередко оказывается, что воцерковление бывшего советского человека означает лишь смену вывески и перетасовку готовых оценок всех явлений (с плюса на минус и наоборот), тогда как на самом деле оно должно бы означать полное преображение внутреннего мира человека. И потому в наше время стали сбываться слова монахини Марии Скобцовой, сказанные ею в 1936 году в Париже: «Есть одна страшная вещь, из которой переключиться не так просто: диктатура не власти, не силы, а идей, той или иной генеральной линии, вера в легко осуществимую в жизни непогрешимость. В сущности, это основное, что страшно в современной психологии советского человека. Если в Церковь, одаренную терпимостью и признанием со стороны советской власти, придут новые кадры людей, этой властью воспитанные, то придут они именно с такой психологией. Что это значит? Это значит, что сначала они, в качестве очень жадных и восприимчивых слушателей, будут изучать различные точки зрения, воспринимать проблемы, посещать богослужения и т. д. А в какую-то минуту, почувствовав себя, наконец, церковными людьми по-настоящему, по полной своей неподготовленности к антиномическому мышлению, они скажут: вот по этому вопросу существует несколько мнений — какое из них истинно? А если вот такое-то истинное, то остальные подлежат истреблению, как ложные. Они будут сначала запрашивать Церковь, легко перенося на нее привычный им признак непогрешимости. Но вскоре они станут говорить от имени Церкви, воплощая в себе этот признак непогрешимости».

Итак, одна из основных черт «советского христианина» — нетерпимость ко всему, что расходится с его представлениями о чистоте веры. Именно с его личными представлениями, потому что мнение людей, старших по церковному положению, интересует его обычно лишь в той степени, в которой оно совпадает с его собственным. Как только он убедится, что иерархи далеко не склонны к такому же черно-белому видению мира, он не замедлит обвинить их в уклонении в ересь. Разумеется, отсюда проистекает и постоянный поиск врагов. Святая Русь, как и советская республика, видится ему в кольце фронтов, и самый страшный враг — всегда внутренний. Ни с сатанистами, ни с атеистами не будет он бороться и в десятую долю той силы, которую обращает против «уклонистов» в собственном лагере.

Еще одна характерная черта — неприятие настоящего. Советское миросозерцание было сплошным рывком из свинцовых мерзостей прошлого в светлое будущее; для обратившегося в христианство полюса поменялись — из идеального прошлого мы теперь движемся в антихристово будущее. Исторические фигуры, бывшие в советское время пугалами, становятся подчас идолами — неслучайно сегодня заходит речь даже о канонизации Распутина.

Жить настоящим, как это и подобает на самом деле христианину, кажется такому верующему бессмысленным в силу «неправильности» этого настоящего, и он предается утопическим мечтам о возвращении средневековья в одной отдельно взятой стране или, при большей доле личного оптимизма, все же посвящает себя строительству чего-нибудь грандиозного.

Стройплощадка — еще одна верная примета советского христианина. Как и в былые годы, все начинает измеряться в кубометрах бетона, и хозяйственные хлопоты, неизбежные и тяжкие при нынешнем положении дел, порой начисто вытесняют заботы духовные. Доводилось слышать рассказ о том, как настоятель одного из храмов во время службы, пока пел хор, беседовал в алтаре по мобильнику: «Кирпичи? Почем? Нет, дорого. А вот кровельного железа возьму листов 20…»

Пассивность в духовной и социальной жизни — еще одно родимое пятно социализма. Обо всем должны позаботиться партия (или Церковь) и государство, наша задача — только вовремя жаловаться, да всегда поступать «как батюшка благословит». Отсюда проистекает и все более возрастающая любовь к власти как таковой, особенно если эта власть берет на вооружение хоть какую-то христианскую символику. В годовщину инаугурации Путина некий молодой человек вдохновенно читал под кремлевской стеной стихи о президенте, его показали по телевизору. Завершались стихи так: «Россию славим, Путина, Христа». До Христа действительно дело доходит в последнюю очередь, вместо Евангелия читаются всяческие благочестивые брошюры, — как и в советские времена мало кто заглядывал в первоисточники. Не отстает от народа и власть, вешающая в многострадальном городе предвыборный плакат: «Христос поможет Владивостоку!» (очевидно, в связи с подготовкой к следующему отопительному сезону).

Однако было бы несправедливо умолчать и еще об одной, более тонкой разновидности советизма — интеллигентской. Интеллигент, как и прежде, испытывает острое искушение противопоставлять свою маленькую, такую умную и начитанную тусовку всему остальному неправильному миру и лелеять в кармане свой фирменный кукиш священноначалию.

Чего же ждать в будущем? Возвращаясь к совету, приведенному в начале статьи, предложу и свое решение: совка надо не только выдавливать, но и воцерковлять. В истории христианства уже был подобный опыт: в начале IV века Римская империя из беспощадного гонителя превратилась в покровителя христиан, и Церковь пережила великое нашествие вчерашних язычников, чей образ мышления был крайне далек от церковного. Тогда она справилась со своей задачей. Ревнители строгого, неразбавленного внешними влияниями христианства изобрели монашество, а многое из языческих элементов римской культуры было преображено и воспринято Церковью. Так, синтез библейского Откровения с эллинской философией явил миру святоотеческое богословие, а римская государственность переродилась в христианскую империю, существовавшую в том или ином месте и виде вплоть до 1917 года.

Как знать — может быть, и из советского наследия получится что-нибудь путное?

Интернет-журнал «Русская неделя»