 |
| Русская неделя | Андрей Анисин | 17.03.2006 |
Петровские реформы придали мощный импульс историческому движению России, однако именно их следует считать началом пути к катастрофе 1917 года. Разрыв между самосознанием власти и восприятием ее в народе, отрыв интеллигенции от народа, превращение дворянства из служилого сословия в праздный класс, формирование бюрократического чиновничества, вставшего между царем и народом, — все эти болезненные явления берут начало в эпохе Петра. Возможно, в этих процессах проявилась некая историческая логика, а возможно, никакой неумолимой логики в этом и не было, и все могло бы быть иначе. Однако, что случилось, то случилось, и XX век ознаменовался эскалацией российского западничества. Начавшись в учреждении Государственной Думы (парламента по западному образцу взамен чаемого Николаем II Земского Собора), ориентация на Запад логически продолжилась в русском социализме и большевизме. Характерно, что очень скупой на упоминания великих личностей русской истории В.И. Ленин поставил большевикам Петра I в пример применения диктаторских методов, которыми он «ускорял перенимание западничества варварской Русью». В феномене русского коммунизма, действительно, воспроизводится петровская схема: власть, исходя из совершенно чуждой для всей русской государственной и культурной традиции идеологии, насильственно внедряет чуждые формы жизни, но все действия этой власти возможны только потому, что в этих формах народ видит осуществление неких своих — чуждых для власти — идеалов. Западничество советского государства никогда не доходило до народного основания, да и в верхних эшелонах власти со временем появляются черты русского царства.
«Перестройка» и 90-е годы стали новым витком западнических идей, но в это же время все более явственно осознается необходимость обретения собственных духовных корней и выстраивания самобытных форм государственной жизни. Произведенный краткий экскурс в историю русской государственности призван проиллюстрировать простую, но неожиданную, может быть, мысль: России нечему учиться у Запада. Русская государственная традиция вобрала в себя все базовые ценности европейской культуры: свободу и достоинство личности, онтологическое равенство людей, активный, творческий характер самореализации человека в этом мире, — притом все это России восприняла от незамутненных еще истоков через византийское православие (в отличие от католичества сохранившее неповрежденной апостольскую веру) и византийскую культуру (в которой античные традиции жили всегда, и их не требовалось возрождать, как в западной Европе). Помимо этих чистых истоков, Россия восприняла в полной мере и переварила в себе и новоевропейскую политическую мысль: как индустриализм, так уже и постиндустриализм, — ничего нового Запад России сказать не способен. Но и более того, в русской государственной традиции были восприняты и переработаны также и те идеи, ценности и принципы, которые Западу чужды и незнакомы: Россия органически сочетает западную и восточную политическую культуру. Что такое западный парламент, знает любой россиянин, а вот, что такое Земский Собор, вряд ли кто понимает на Западе, массовое же сознание воспринимает это явление как недоразвитый парламентаризм. Что такое западный абсолютизм, никому в России объяснять не надо, а вот суть русского самодержавия западному сознанию недоступна, оно видит в нем лишь варварскую форму абсолютизма. Впрочем нужно отметить, что и в России для многих людей русские формы государственности стали уже не вполне понятными, хотя на уровне архетипов народного сознания продолжают оказывать мощное влияние на жизнь страны.
На наш взгляд, отечественная культурно-государственная традиция должна стать как минимум основой для выстраивания государственной идеологии и практики современной России, а во-вторых, способна обогатить и мировую теорию и практику государственно-правовой жизни. Первостепенную значимость в этой перспективе имеет идея соборности, глубоко воспринятая русским народом на уровне еще дофилософском, воплощенная в государственной теории и практике Древней Руси, затем нашедшая последовательную разработку в социально-философских работах славянофилов и русской философии конца XIX — начала XX века. В качестве ключевого понятия социальной философии, «соборность» раскрывает духовный смысл всякого общественного единства людей: «под всяким механическим внешним отношением между людьми и объединением людей скрывается и через него действует сила соборности, внутреннего человеческого единства». Качество этого внутреннего единства в понятии соборности мыслятся вполне определенным образом: это свободное единство в вере и любви, единство, утвержденное на жертвенном служении Высшей Правде. Именно принцип всеобщего служения является основополагающим для русской государственности: всякая общественная деятельность находит свое высшее оправдание и смысл, сознаваясь как служение. В этом пункте западный и русский ход мысли прямо противоположен. Запад в качестве предельного смысла утверждает обслуживание государством потребностей человека, который есть, таким образом, высшая ценность, Россия же смысл государства видит в служении человека чему-то превышающему его самого. Как это ни покажется странным, реальные последствия этих подходов выражаются в том, что провозглашенный мерой всех вещей человек утрачивает высокий смысл своего существования, предельно выхолащивается и нивелируется, оказывается в рабстве у этих вещей, а через служение Высшей Правде человек обретает настоящее человеческое достоинство, онтологическую свободу и полноту бытия.
При этом, на наш взгляд, принцип соборности, выражающийся в единстве людей через веру, любовь и жертвенное служение, является не каким-то специфически русским «местным идиотизмом», он представляет собой универсальный принцип бытия человека в мире вообще и принцип государственного бытия человека в частности. Именно исходя из идеи соборного единства возможно максимально глубоко понять онтологические определенности бытия человека и общества.
