 |
| Православие и Мир | Анна Любимова | 19.09.2005 |
От рождения до крещения
Моя семья не была верующей, воспитывали меня атеистически. Атеистически в собственном смысле слова: а-теистически — понятие Бога было вынесено как бы за скобки моего воспитания. Никто никогда о Боге ничего не говорил.Первое мое религиозное воспоминание относится к тому времени, когда мне было лет 5, тогда я как-то радостно кому-то заявила, что Гагарин слетал в космос и Бога не нашел. От кого-то услышала. Еще до этого помню, что лет с трех-четырех я все время рисовала Распятие, причем Креста я видеть, кажется, нигде не могла, но как-то очень глубоко это внутренне переживала.
Лет в восемь началось мое живое молитвенное общение с Богом. Прочитав одну детскую книжку, где один мальчик пробовал молиться Богу, разговаривать с ним (потом мальчик забросил это занятие), я решила последовать его примеру. Стала с Богом разговаривать. В это время у меня сформировался отчетливый страх потерять кого-то из близких, особенно бабушку, поэтому уезжая куда-то, я просила Его сохранить бабушку.
Иногда меня в рамках «культурных программ пытались» отвести в Церковь и иногда предлагали покреститься. Но Церкви я боялась — помню неуютное чувство того, что я почему-то чужая там, не могу туда войти, не готова, не так туда надо входить….
Очень многим я обязана картине, висевшей в квартире, — оттиск с литографии «Спаситель в терновом венце». Именно перед этой литографией я начала молиться. Лет с 12 я стала чувствовать, что Господь хочет, чтобы я крестилась. И начались препирательства: «Господи, если то-то произойдет, я приму крещение». Наконец, в возрасте 15 лет, я поняла, больше так нельзя, очевидно, Господь все же хочет, чтобы я приняла крещение.
Конечно, в голове у меня было много всяких мифов того времени — что, мол в церковь ходят только плохие люди, чтобы замаливать грехи и тому подобное. И я думала, что если буду ходить в храм, то тоже стану плохой. Вернее, я боялась этого шага, внутренне, подсознательно понимая его серьезность, и мне было очень удобно находить такие отговорки.
Крещение — воцерковление
Крестилась я, когда мне было 15 лет, в день памяти святых Кирилла и Марии Радонежских. Крестилась толком ничего не зная, без подготовки, без беседы с батюшкой. Причем попросила выбрать именно тот храм, где беседа со священником была необязательна: я была просто уверена, что батюшка меня сразу начнет ругать за что-нибудь.Крещение привело меня в состояние глубокого страха — я была, в общем-то, не готова к этому Таинству, и все внутренне извинялась перед собой — вот, обряд, нужно. Во мне совсем не было покаяния и верного понимания происходящего. Но, несмотря на все это, помню удивительное состояние души после — такое, как будто душа чистая-чистая, а на душе легко-легко. И наши с мамой слова, что, дескать, обряд выполнили эта радость и чистота перекрывали. Душа не могла не почувствовать, что ей прощены все грехи…
И два долгих, сложных года…
Мне и в голову не приходило, что христианин должен ходить в церковь, я пыталась читать Библию (была дома только Детская), но она вызывала недоумение.
Вместе с тем примерно к 15 годам у меня оформился основной вопрос «Для чего живет человек?». Очень хорошо это выражено в поиске Пьера Безухова: «Для чего все? Где Истина?» Зачем человек живет? Чтобы через несколько десятков лет умереть? Тогда зачем вообще все, если от тебя НИЧЕГО не останется…
Чувствовалось, что это не так.
Но как понять, где Истина? В какой философии? В каком учении???
Тогда я мечтала пойти на философский факультет, чтобы изучить всю мировую философию и найти ту единственно верную концепцию.
Но менять коней на переправе я не стала и все же поступила на филологический факультет МГУ, решив ходить к философам на лекции вольным слушателем. Оказалось, что на филологическом факультете, философии было предостаточно и я с интересом стала читать буддийские книжки и Конфуция. В этих книгах было собрано очень много высоких речений, которые казались правильными, но которые оказывались совершенно не применимыми к жизни…. Память их удерживала ровно до тех пор, пока руки держали книгу. Были у нас лекции «Библия и культура» — Священное писание Ветхого и Нового Завета, но они тоже воспринимались, скорее, теоретически… Хотя читал их удивительный человек, профессор филологического факультета диакон Андрей (Николаевич) Горбунов.
Наверное, на нашем отделении верующих людей было очень мало, совсем даже не видно. Это только к пятому курсу некоторые сознательно стали православными церковными людьми.
Вставал еще один вопрос: а как распознать истину? Вдруг будешь всю жизнь мусульманином, а после смерти окажется, что надо было быть буддистом…
Весной первого курса я, отдавая дань моде (а именно отдавая дань интервью Илзе Лиепа, где она очень красочно описывала, как она соблюдает все посты), стала поститься, потом первый раз пришла на Пасху в храм. Пришла совсем неожиданно для себя: накануне мама спросила, пойду ли я на Пасхальную службу. Я удивилась, зачем. «Ну как же, раз постилась, то надо и на службу пойти».
Я помню, что храм мне представлялся в ту Пасху 1999 года именно местом, где человек встречается с Богом. Перед службой я решила, что не буду краситься. Не буду, потому что господь одинаковым видит наше лицо и таким он его сотворил. Зачем добавлять что-то? И еще помню, что на службе много-много раз пели «Христос Воскресе из мертвых», а я все поднимала голову, смотрела на купол храма и мне казалось, что должно произойти что-то совершенно необычное, какое-то зримое чудо… И все же не было ясного осознания того, что православие — это вера, это — истина.
Мое миропонимание оформилось очень стремительно. Весна 1999 года — бомбардировки Сербии на Пасху… И сокурсница — из Белграда. Мы это вместе пережили и особенно глубоко все это выстрадали… Сколько было пролито слез, сколько было ужаса — за что?
Именно в этот момент Господь приоткрыл самое важное — мы, Сербия и Россия, православные. Мы вместе, потому что одной веры. И так больно за Сербию, потому что православные там. Первые иконочки я купила в подарок Нине, уезжающей на родину, в стертый с лица земли Белград. Тогда особенно дорого стало все связанное с Сербией. Удивительно — что было сложно принять в православии из-за мифов, вбивавшихся в головы в десятилетия безбожия, так просто было принять в контексте иной культуры — сербской. Вот он, святой Савва Сербский, как живой на иконе…
И я стала заходить. Храм был в 7 минутах от моего дома, недавно построенный, и я стала ходить каждый день.
Я привыкла, что в университете, в отношениях с друзьями, нередко во всем главенствует равнодушие, недоброжелательность, зависть и эгоизм, что человек человеку — бревно… Что ты уйдешь из комнаты и о твоем существовании тот час забудут. Что люди любезны в основном, когда им чего-то от тебя надо. Конечно узкий круг, группа — были очень хорошие девочки, но в более широких компаниях очень остро чувствовалось, что люди друг другу не нужны. Тогда как раз я как истину открыла для себя постулат из книги Д. Карнеги: каждому есть дело только до себя, и нет дела до других.
А в храме я встретила людей, которые были просто мне рады. Я была для них никто — могу придти, могу не придти, но я видела, что они меня ЛЮБЯТ, просто так! В храм я ходила не совсем в подобающем виде — в джинсах, накрашенная, в мини-юбке… И ни слова замечания или укора. Встретившийся один раз батюшка только очень вежливо поздоровался…. Помню такое теплое отношение бабушек в храме — как искренне они радовались, что в храм вот и молодые стали ходить!
Конечно, воцерковление воспринималось друзьями с удивлением, родными — иногда с неприятием, во многом потому, что я совершала все классические ошибки новоначальных. Почему-то все думали, что если человек верующий — обязательно уйдет в монастырь — и все очень этого боялись. Облегченно все вздохнули только тогда, когда моим духовником стал иерей Александр Ильяшенко — отец 12 детей.
На первую исповедь я попала случайно. Все собиралась, откладывала… Вот, будет времени побольше. Переписала почти всю книжку с перечислением грехов. И все откладывала… Однажды, возвращаясь домой, поняла, что забыла ключи, а дома никого еще долг не будет. Время — полчаса до службы… Пошла в храм. Была Всенощная на Владимирскую. До службы заново переписала все свои грехи за 17 лет, не помню, как сказала все на исповеди (помню, что бабушки пропустили меня с большой радостью первую), не помню, как причащалась на следующий день. Помню только то удивительное чувство радости на душе после службы, когда непонятно, на небе ты или на земле.
Тогда кончились все сомнения, очень быстро. Появилась уверенность — далеко ходить не надо. Вот она, ИСТИНА!
Чудесный батюшка — иеромонах Авраамий (Шарафутдинов) — помнит всех прихожан, даже через несколько лет после последней встречи. Необъятных размеров, всегда веселый, всегда найдет для каждого доброе, радостное слово. Как удивительно — помнит…, а последний раз виделись год назад…
Думаешь — батюшка, иеромонах, строгий — «поститься-молиться», а он так весело скажет двум мальчишкам после Литургии: «Ну что, братцы-кролики?». А за оградой храма — «homo homini lupus est». Вырвешься из длинных университетских коридоров — и скорей — в храм: «Ну что, студент?!» радостно спросит отец Авраамий.
Не менее удивительная — староста — Ольга Дмитриевна — молодая, красивая, закончившая истфак МГУ. Сколько людей пришло в наш храм благодаря ее ласковому отношению — как радовалась она каждому новому прихожанину, как старательно и приветливо объясняет нам, новоначальным, где какая икона, как написать записку… А какой удивительный она создала сад в храме — все гуляющие в парке нет-нет да и восхитятся нашими клумбами, а потом и в храм потихоньку начнут заходить. Или сначала придут проситься в помощники — такую красоту разводить, а потом и прихожанами станут… От внешнего — к внутреннему.
И был еще важный этап — лекции отца Андрея Кураева на философском факультете. Не только много важных знаний он дал своим студентам. Самое важное на его лекциях — честный, искренний рассказ о православии, о христианстве. О том, что такое вера и что, оказывается, она вовсе не противоречит науке, оказывается только способствует. О многих мифах в православии. О том, что есть христианская жизнь, что важно, а что нет. Говорить об этом больше нельзя, надо просто послушать его беседы со студентами — такие понятные студенческой братии и такие глубокие.
Еще можно много написать и о людях, и о друзьях, и о том, что многие из нас, поступив на факультет толкинистами-буддистами-атеистами итд, нашли свою жизнь в православии. Можно написать и об удивительном духовнике… Но это уже не путь к вере. Это, дай Господи, жизнь в Церкви.
