Россия в слове, образе и Боге

Доклад на VII Международных Ильинских научно-богословских чтениях (Екатеринбург, 27−28 апреля 2009 года)

Вся моя жизнь как писателя заключается в том, чтобы разгадать тайну связи человеческой души с родной природой, с Большой и Малой Родиной, в слове, образе и Боге. Вот лишь некоторые из моих сокровенных размышлений.

1. Я подумал: в чем заключается особенность русского народа, русского человека? И не смог дать ответ. Многие литераторы, философы давали ответ. И может быть, кто-нибудь из них дал настоящий ответ. Но мы его не осознали, не знаем. Гончаров сказал, что русский человек — это Обломов. Пушкин, что это Онегин, или, точнее, что это Пушкин. Толстой — Каратаев. Достоевский — Раскольников. Чернышевский — Рахметов. Каждый из великих прибавлял для понимания какую-нибудь очередную грань: Петр, Ломоносов, Сергий Радонежский, Рублев, Хомяков, Ленин. А новгородцы, а северные крестьяне, а казаки? Одно время в русском видели покорность, в другое — разбой. Но можно ли до конца определить особенность народа? И что это такое? Смогли ли это сделать греки? евреи? египтяне? индейцы? китайцы? Когда на основе многовековой народной жизни рождается религия, не это ли и есть понимание народа? Конфуцианство — это ли понимание китайского народа, Тора — еврейского, греческие мифы — греческого? Народ стремиться сам себя осознать, как стремятся осознать себя мудрецы, философы, отшельники, каждый отдельный человек. Не определен ли русский характер в народном творчестве, в былинах, например? В православии? Склонность к самосознанию есть у каждого народа. Осознали ли себя немцы? французы? испанцы, американцы? Обломов у Гончарова ленив по сравнению с Штольцем. Каратаев покорен против Андрея, но не сам по себе, не сами по себе. И еще. Осознанный народ не образует ли некую замкнутую форму, через которую он уже не переходит, каменную на века, где круг пределов начертан, и за него не переступить? Во что вылился духовный подвиг русских монахов, подвижников, не мог же он пропасть бесследно. Народ, осознавший себя, становится вечен. Он переживает смерть и второе рождение. Так в чем же особенность нас, русских?

2. Стали говорить про русское и вдруг обнаружили, что тема эта запретная, что про русское говорить и писать нельзя, что такой темы, такого народа, такой культуры не существует, что люди русские боятся на эту тему рассуждать, что тема эта несет в себе преступление. Вот до чего мы дожили! То есть говорить-то, конечно, можно, но только так, как требует власть, а она требует, чтобы говорили об этом не говоря. Что же такого сотворил русский народ, если о своем ему не разрешено говорить? Далеко мы ушли. Как-то так получается, что всем, кроме русских, говорить о себе выгодно. А о русских не выгодно. А выгодно замалчивать. Про узбеков говорить можно, про грузин, про татар, про англичан, про американцев, про евреев (про этих только и разговору), а про русских нет. Словно клеймо какое-то на тебе презренное, что ты русский. Я не собираюсь гордиться тем, что я русский, и тем умалять других и презирать других, но и стесняться этого я не хочу. Я чувствую потребность жить с народом, быть с народом, и как человек, и как художник — русская история, русская философия, русская культура, русский дух, русские традиции, русский язык — все это моя история, культура, дух, язык, и я не мыслю себя без этого. И это-то стало запретным. У человека отняли его способность слиться с народом, быть целым. Какое же это чудовищное заблуждение! Как умирают народы? В погоне за материальным. И сохраняются в духе.

3. Я понимаю русскую веру не только как служение конкретному Богу, Христу, а как служение тому лучшему, что родил русский народ на протяжении всей своей истории. Христос оказался сосудом, в который было влито вино русской мудрости, русской красоты, русской силы, мужества, смирения, справедливости, мира, добра, любви, милосердия и прочее, и прочее, и прочее. То, что объединяется одним словом — Бог.

4. Что такое русскоязычные поэты: Мандельштам, Пастернак, Бродский? Идолопоклонники русского языка, языкопоклонники. В этом их временное преимущество и вечный недостаток, их особенность. Есть русский язык, русское слово. И есть русское молчание, русский дух. Одно поклоняется слову, другое молчанию. Поклоняться слову значит созидать его, разрушая его. Поклоняться молчанию — созидать, созидая. Вот откуда косноязычие этих поэтов. Косноязычие как разрушение языка, как антиэстетика языка и антиэтика. Одни меняют язык, обогащая его, другие уничтожают, паразитируя на нем. Невозможно говорить о русском слове без русского молчания, также как невозможно говорить о древнегреческом знании без древнегреческого, сократовского, платоновского незнания. Для Христа, может быть, и не существует ни иудей, ни эллин, а для языка существует: для иудея — иудейский, для русского поэта — русский. Русскоязычные поэты — воры, присвоившие себе чужой язык. Чужой язык можно взять только вместе с молчанием. Косноязычие — это отсутствие в языке Бога (после чтения стихов Бродского). Раньше говорили: язык — народ. «Всяк сущий в нем язык». Идолопоклонство языка есть прелесть. Слово полноценно, когда включает в себя молчание.

5. В чем суть бесовства? В отпадении от всего божественного, в отрицании святого: отрицание Бога — сатанизм, отрицание личности — эгоизм, отрицание народа, родины — космополитизм, отрицание природы — техницизм, отрицание человечества, других народов, кроме своего, — шовинизм, расизм. Порча Набокова — в отпадении от Родины. Он, как ребенок, обиделся на свой народ и мстит ему за то, что тот так круто с ним обошелся. Это не бесовство, а болезнь, порча, пассивная форма бесовства. Неспособность, нежелание жертвовать собой ради народа. Иудеи отказались от братства народов, и в этом они бесы. Их избранность, выраженная в идее господства над другими, над миром. Это чистой воды бесовство. Если они хотят стать действительно избранным народом, они должны жертвовать собой ради человечества, а они действуют наоборот. Достоевский первый среди литераторов обратился к идее бесовства в виде отрицания Бога и отрицания личности — этих двух святынь. Набоков выразил собой отрицание народа.

6. Особенность русского духовного пути, если она есть, а она есть, заключается в том, что после принятия христианства Русь прошла через три столетия тяжелейшего монгольского ига, рабства. Приход татар заставил русских православных, будущих святых, монахов, подвижников жить не миров, а духом, подталкивал их к этому, способствуя внутренней работе нации. Возможно, это были малые шаги, но верные. Обремененная игом Русь находила свой путь не в военной силе, не в торговле, не в науке, не в философии и искусстве, как это было в Европе, а в духовном созерцании. В первую очередь, в нем, а уж потом во всем остальном. Можно сказать так: сначала она окрепла духом, а потом стала наращивать тело, устроять свое государство, империю, культуру. Татары совершив зло, напав и поработив Русь, как бы невольно способствовали духовному росту России. Подобная история, кажется, разворачивается и на наших глазах.

7. Когда говорят об империи, обычно замечают одну силу, которая давит, грабит, завоевывает, подминает под себя иных малые народы. По мне, этот процесс обоюдный. Империя давит, а малые народы прижимаются. У империи не только физическая сила, но и духовная, и она не только гнет, но и склоняет, не только берет, но и отдает, и бывает, что больше отдает, чем берет, как это делала Россия.
Сергуненков Борис Николаевич, писатель (Санкт-Петербург)