Психология кризиса

«Не думать о том,
что кризис может продолжиться, —
это недостаток воображения».
Роберт Шиллер, профессор экономики
Йельского университета

Среди различных аспектов глобального кризиса почти не освещается аспект психологии кризиса. Экономика, финансы, политика, социальные процессы — сферы преимущественно синоптические. Обычному человеку трудно влиять на расклады большой глобальной игры и решения элит. Но зато в пределах досягаемости субъекта находится кризисная психология как фактор, драматизирующий кризис. Едва ли не самый серьезный из факторов, которые определяют глубину и масштаб потрясений.

Возможно, когда-нибудь ученые исследуют тему устойчивости человека и общества к чрезвычайным обстоятельствам и рискам. Но пока что глобальный кризис идет мимо этого. Я уже писал ранее («Впереди вторая волна кризиса»): кризис на элементарном уровне суммируется из миллионов «кризисных ячеек» — жизней, тесно увязанных с разрушающимися общественными парадигмами. Глубина обвала измеряется совокупным стрессом и неспособностью каждого организовать жизнь в меняющихся условиях. Политика доллара и биржевых спекуляций может осуждаться и осуждается в теории, хотя вовлечение в нее каждого считается предрешенным и продиктованным временем. Есть понимание порочности политической и экономической систем, но не хватает стратегий, снижающих зависимость человека и общества от порочного управления. Стресс-тесты проводятся в отношении банков, обывателю же внушается, что самое лучшее для него, — это вести прежний затратный, не обремененный ограничениями образ жизни. Ревизуются принципы общего финансового управления, но не домашние бюджеты, моды и жизненные стандарты. Экологичность и снижение ресурсоемкости осознаются в качестве проблем для предприятий и отраслей, но эти же тезисы сокращения расхода ресурсов или снижения цивилизационной нагрузки в частном домохозяйстве встречаются с пренебрежением. Сфера частной жизни остается наиболее тяжеловесной сферой, руководствующейся экстенсивными правилами и отвергающей намеки на изменения.

На сегодня можно видеть, как мало-мальски ответственные правительства ищут разнообразия («диверсификации») экономики, снижения зависимости от единственного поставщика, способов резервирования и перехода к альтернативным, возобновляемым источникам энергии. Мышление в разных областях движется в направлении учета рисков и построения моделей устойчивого развития. Своими антикризисными программами располагают финансы, бизнес, власть, аварийные и специальные службы. В отличие от частной и общественной практики, которые отстают и в которых идея о диверсификации стратегий и укладов, резервирования и снижения зависимости на уровне человека и семьи рассматривается с насмешкой, как чудачество, выражение алармизма и антиобщественных настроений.

Жизнеобеспечение общества неуклонно унифицируется и усложняется. В качестве примера достаточно кивнуть на ЖКХ, где реформы за последние 20 лет никак не способствовали децентрализации и диверсификации. В последние годы сложилась ситуация, при которой 11 крупнейших торговых сетей контролируют 2/3 розничных продаж продовольствия и продукции первой необходимости в Москве. Запасы на складах — это всего 3−4-дневный уровень; распределение и продажа товара происходят «с колес». Лидирующая тройка компаний-операторов сотовой связи подчиняет себе в масштабах страны отрасль телекоммуникаций, ставшую критически важной. Примеров может быть множество. Общество, в отличие от бизнес-систем или политических систем, наименее подготовлено к рискам и представляет для кризиса идеальную жертву. Общественная психология крайне уязвима и способна в любую минуту представить эпицентр деградации, в отличие от сфер, где осуществляется организационное планирование и проектирование, в т. ч. с учетом вероятных негативных сценариев.

Парадокс, но даже фондовые биржи — средоточие рыночного азарта, где идет спекуляция ценными бумагами, часто не различающаяся с играми в тотализатор, — более устойчивы к вероятным обстоятельствам, благодаря правилам проведения торгов и санкциям надзорных органов, нежели частная и общественная практики. Мы не понимаем и недооцениваем это, но в существующих условиях тенденции способны во мгновение ока смениться с «+» на «-», так что неудача и потеря уверенности одним начнет продуцировать и тянуть за собою по цепочке неблагополучие окружающих: рост агрессии и подавленности, десятки разбитых судеб. Речь не о политической опасности или угрозе правопорядку. Когда кризис приходит в дом, человеку необходимо тоже чем-то жить. Своя стратегия должна найтись и на этот случай. Стратегия позитивная, имеющая свой пафос, поддерживаемая многими. В отличие от депрессивных урочных «общественных работ» за продуктовые карточки — единственного изобретения, доступного пока что воображению отечественной бюрократии.

Можно бесконечно иронизировать по поводу идейности кубинских коммунистов, выдвинувших лозунг: «Экономия или смерть». Но это одна из возможных реакций на кризис, способ горизонтальной адаптации общества к кризису, а не забалтывания кризиса и заклинаний кризиса, которые теперь широко применяются обществами, причисляющими себя к передовым. Тем более, что это экономическое падение имеет причины вне Кубы; во многом же овеществляет и подпитывает антикапиталистический и антиамериканский пафос кубинской революции. Зная, ради чего, — не худо и потерпеть.

Что же до ментальности, сложившейся в российских условиях последних лет, то она инерционна и не адаптивна. Она целиком построена на наивной мифологии «золотого века», и риски и неприятности записывает на счет временных отклонений в едином закономерном благополучном течении событий. При изобилии концептуальных построений, никто не задается вопросом, какой положительный образ может иметь российское общество, предположим, при 15, 25 или 50% падении благосостояния, в случае отсечения поставок импорта, неурожаев, падения целых отраслей промышленности, перемене структуры экономики, замирании сети моногородов и т. п. Хотя бы в таких перспективах не было ничего фантастического. Мы не знаем, как жить, даже если нефть будет вновь стоить около 10 долларов. Скорее всего, мы научимся этому, но опять-таки через большие метания и пертурбации. Хорошо, если не через очередную потерю страны.

De facto в качестве нормы в политологическом обиходе принимаются достаток, мировоззренческие ориентации и социальная структура, свойственные последнему предкризисному периоду. После возвращения к такой норме общество и должно, по догадкам, уравновеситься. Хотя, упомянутый период слишком короток, чтобы делать по нему обобщения, и никем не доказано, что в одну реку получится войти дважды. Существующий консенсус исходит из апологии индивидуального потребления и относительной свободы возможностей к росту доходов. Он представляет собой след от эпохи «путинской нефтегазовой стабильности» начала 2000-х, пик которой, в силу инерции и дешевого кредита оказался оттянут на 2006−2008 годы. Совершенно очевидно, что предстоят изменения, и всякое, даже самое малое ослабление потребительской доминанты станет сопровождаться болезненной переоценкой. К счастью, вполне представимы очертания общества, живущего в условиях вынужденной экономии, с уровнем материального благосостояния, на 15, 25 и даже на 50% более скромным. Решая вопрос об источниках воодушевления и единства в таком обществе, мы в значительной степени решаем задачу антикризисного общественного проектирования. Однако, сценарии, разрабатываемые экспертами, пока, в крайнем случае, ограничиваются усмирением улицы и сепаратистских тенденций. Внимание направляется на сохранение режима власти, но не на перспективные общественные модели или модели жизни отдельного человека.

Должен быть подвергнуть серьезной ревизии тезис о благополучии «нулевых». Которые, конечно, не были временем социального прорыва и окончательных решений, но периодом переходным и по-своему кризисным. Прологом для настоящего кризиса. Сформированная ими психология, во всяком случае, оказалась как нельзя более комплиментарной для кризиса. Под театральный занавес, буквально в последние годы мы умудрились захватить поветрия и заболеть тем, от чего приходит в расстройство всё «прогрессивное человечество». На уровне массового сознания прочно закрепилась завышенная самооценка. В практической психологии есть один хрестоматийный и несколько курьезный эксперимент. В репрезентативной выборке каждого просят оценить своё умственное развитие по шкале от «низкого» к «среднему», «выше среднего» и «высокому». Полученное усредненное значение, как правило: умственное развитие «выше среднего». Парадокс, не так ли? У среднего участника интеллект — выше среднего. Хотя по логике вещей таковое должно соответствовать срединной отметке. Таково самое простое проявление искажений, которые затрагивают человеческую самооценку.

Можно придумать другие тесты с самооценкой. К примеру, на вероятность событий. Или на степень риска. Человек нередко обманывается в своей способности избирать безопасную и предсказуемую модель поведения. Тем более, что на такой выбор влияют общественные инерция и стереотипы. Степень риска в работе водителя-«дальнобойщика» ниже всего оценит сам «дальнобойщик». Начав по каким-либо причинам смотреть на поездки как на рискованные, он с течением времени сменит профессию. Риск подвергнуться разбойному нападению вечером на улице больше всего беспокоит того, кто по вечерам сидит дома, нежели вынужденного поздно возвращаться вечерами с работы. Картина мира меняется, смотря по образу жизни, тому, с чем человек в силу выгод и обстоятельств соглашается либо не соглашается, критикует или оправдывает. Как нельзя более, это относится к моделям обывательского экономического поведения. Нельзя отрицать того, что современный человек глубоко вовлечен в экономику — кровно, идейно, культово. Экономическое мышление в условиях кризиса формирует картину, преуменьшающую риски и вероятность негативных сценариев. К кризису возникает привыкание — не адаптация, но своеобразная нечувствительность и некритичность к тому, что в обычных условиях должно вызвать тревогу. Как остроумно заметил один газетный комментарий, «хорошо, что рынок восстанавливается, но если показать нынешние цифры человеку, который очнулся после двухлетнего сна, он очень встревожится». То, что было страшно 2 года назад, выглядит приемлемым, а иногда даже может вселять радость в сегодняшних адептов экономического мессианизма.

Неадаптивность общества, как это ни странно, еще дополнительно укрепляется и поощряется в ходе кризиса. Тематика глобальной депрессии профанирована, причем часто, как можно наблюдать, искусственным образом. На кого рассчитаны заявления о том, что худшее позади и ситуация находится под контролем? Сегодня официальные лица в США признают, что в феврале-марте события шли к неминуемой катастрофе. Л. Саммерс, один из столпов американского финансового управления и глава Национального экономического совета при Белом доме, констатирует: «6 или 8 недель назад невозможно было увидеть никаких позитивных сигналов. Было такое чувство, что американская экономика падает просто вертикально». Однако в феврале-марте обыватель мог слышать те же заверения о достигнутых результатах и абсолютной управляемости, о вводе в действие новых эффективных программ. Довольно рискованная затея для верхушки, которая решила, будто для общества лучше пребывать в заблуждении, в своем беспричинном оптимизме. Особенно при том, что кризис — это её рук дело: следствие неумелого управления и прогнивших концепций. Может ли общество полагаться на всеведение и благие намерения Национального экономического совета в очередной раз?

Сходно с этим в России рецепты официальной пропаганды повторяют еще и еще мифологемы «стабильности». В мире, принципиальной чертой которого становится нестабильность, это звучит здорово. Возможно, таким образом власть защищает общественное равновесие. Но она в итоге теряет человека и общество как активные субъекты и силу, способную противостоять нестабильности. Что, согласимся, немало. Образно, Россия сегодня представляет один большой «борт», до отказа набитый пассивными пассажирами и отправленный в будущее без ориентиров, где каждый ожидает для себя самого лучшего. Остается догадываться, на чем и в какой момент всех охватит разочарование. Но таковое непременно случится, в силу хотя бы одной уязвимости и нежизненности методологии. Властная психология являет по факту еще одно отражение психологии обывателя, упование которого — жизнь, которая «возьмет свое» или, другими словами, имеет тенденцию к устранению проблем и постоянному самоулучшению (есть в языке современной экономической псевдотеории такое понятие, как «саморастущее богатство»). В противном примере, если «все само НЕ обойдется», проблематично объяснить, с чем намеревалась и намеревается идти власть к многомиллионной массе сограждан, которую кризис застиг врасплох и оставил без средств существования.

В меняющихся условиях человек не умеет сделать самых необходимых распоряжений о себе и своих близких, а озабочен отвлеченным потребительским статусом и затруднениями, возникшими в осуществлении статуса. Конструкция такого дезадаптированного общества особенно хрупка перед лицом кризиса, уровень его мобилизации и сопротивляемости низок, тогда как потребность каждого в централизованной государственной опеке весьма велика. Миллионы и десятки миллионов обескураженного, впавшего в растерянность населения — это ресурс для бесконечного хаоса, в котором трудно рассчитывать на сколь бы то ни было разумные решения. Со слов президента и премьер-министра сегодня делаем вывод о том, что осенью прошлого года кризис развился неуправляемо, едва не обрушив финансовую систему. Об этом известно теперь, хотя 6 месяцев назад сладкая ложь о «тихой гавани» и громадных резервах, при которых кризис Россию обойдет стороной, парализовала внутри общества понимание происходящего. И, что самое худшее, парализует до сих пор. Оптимистическую психологию интересует, прежде всего, идея счастливого выхода из потрясений, но не факт потрясений и недостатков в работе системы и ее управления. Парадоксально, но кризисный период рождает особый консенсус, в рамках которого обывателю предлагается укрыться от неприятных психологических предчувствий в специфическом лоялизме безответственности. Население еще больше привязывается к власти, наделяя ее свойствами сверхпонимания и инициативы, без которых якобы невозможно ничего решить самому. Хотя реальная политика в России остается весьма непоследовательной, патернализм — относительным, а эпоха государственного всемогущества, когда правительство централизованно решало любые проблемы от ржавых труб в туалетах до космоса, по-видимому, не вернется уже никогда. Можно ли ожидать, что в момент потрясений существующая бюрократия превзойдет себя самою и исполнит задачи лучше, чем она это делает в спокойное, благополучное время? Такое сверхпонимание выглядит эзотеричным, а кризис, в конечном итоге, совместными стараниями заклинается. Иначе нельзя расценить практику, когда, отойдя от острого шока, мы по-прежнему не поминаем плохого и замалчиваем слабости. Уже не из-за боязни паники вкладчиков. Согласно иррациональному убеждению, состояние, в котором «всё хорошо», ни в коем случае нельзя потерять. Его нужно держать во что бы то ни стало, из последних сил, подобно тональности камертона. Ибо стоит сказать, что не все хорошо, и сразу посыплются трудности.

Общественная психология таким образом абсолютно неуверенна. Она полна предрассудков, заранее согласна на иллюзии и готова оправдывать их. Она сама подсказывает темы и формы обмана и предопределяет, против кого будет игра и кто в конечном итоге заплатит по счетам кризиса. Обывательские массы надежно анестезированы, и это дает сильным время для жестких решений. Господствующая идеология настаивает, что ничего нового не происходит и всё вернется на круги своя, как только потребитель получит возможность расходовать деньги в привычном объеме. Одновременно с тем, как бюджетные статьи подвергаются секвестру, а компании массово урезают расходы и увольняют персонал, человека пытаются убедить играть старую сказку — совершать дорогостоящие покупки, накапливать долги и рассчитывать свои затраты по ипотеке на 20, а то и на 50 лет вперед. Чем дальше, тем больше, кризис становится кризисом идиотов, которые не должны мешать и из которых рады стараться выжать последние оставшиеся активы. При всех разговорах о стимулировании, мало кто верит, что продажи жилья, или мобильных телефонов, или автомобилей, упавшие наполовину и больше, когда-нибудь возвратятся на уровень докризисной лихорадки. И, возвратившись, опять обеспечат бесконечный рост стоимости и котировок, из которого в свое время истекали все эти полусумасшедшие приобретения. Подобно монументам обывательской психологии, возвышаются миллионы ненужных домов. Их количество в США за годы идиотского строительного бума возросло до 125 миллионов при 106 миллионах существующих домохозяйств.

Той же цели, по-видимому, служит замедление кризиса, передышка с имитацией «дна». Специалистам известно, чего на самом деле стоит за данными об улучшении показателей банковских и иных институтов. Упрощены списания, изменены правила отчетности, в результате чего, например, Citigroup записал себе в «плюс» в первом квартале аж на 2,7 миллиардов снижение стоимости собственных облигаций. Goldman Sachs одним легким движением передвинул окончание отчетного года на месяц, с 31 декабря на 31 ноября, и таким образом никому неизвестно, что и в каком объеме за прошедший декабрь у него было списано.

Просмотрев тему внимательней, мы узнаём, что результаты стресс-тестов для американских банков «лишены всякого смысла», поскольку перед публикацией были изменены или, говоря попросту, подтасованы (такой новостью поделился между делом министр финансов Германии Штайнбрюк). Стресс-тесты по проверке британских банков, в свою очередь, решили не публиковать вовсе. Официальные данные в США по безработице не отражают реального положения дел. Хотя количество безработных за апрель формально уменьшилось примерно на 50 тыс., это с учетом 140 тыс. волонтеров, набранных под федеральную перепись. Не случись их, число рабочих мест продолжало бы падать. И прочее, прочее, прочее…

Едва ли подобная информация впечатляет солидных участников рынка. «Банки просто покупают себе время для того, чтобы в течение года сыграв в рулетку, сорвать по возможности необходимые деньги», — говорят аналитики. Но она, эта информация, настроена в точности на волну общественной психологии, которая смотрит на кризис как на досадную нелепость, нарушившую планы. И, следовательно, проблематичной и кризисной оказывается, в первую очередь, общественная психология. Результаты подтасованных стресс-тестов и бухгалтерской отчетности адресованы ей. И никому, как растерянному обывателю, предстоит мучительно расставаться с идеей успеха, казавшейся близкой и единственно верной.

По поводу победы над кризисом вовсю иронизируют. Публикация в британской The Economist озаглавлена: «Все снова счастливы». Каждое слово в названии отражает по-своему психологию кризиса. «Все» — это к тому, что сегодняшний обыватель только и может, что подпевать банальностям хором. Он либо счастлив, как остальные, либо несчастлив, но тоже по общему примеру. В любом случае, он один ничего не представляет. «Снова счастливы» — очередная ирония. Не тем ли счастливы счастьем, которое привело к кризису?

Биржи растут на дрожжах, и в некоторых случаях уже почти достигли докризисных значений. Регулирующим органам приходится ограничивать азарт, выступая с предупреждениями, что восстановление не может начаться скоро. «Опасность в том, — продолжает Economist, — что чувства накалены до предела и могут привести к резкому сокращению, как лягушачья лапка при пропускании через нее электрического тока. Мир все еще по уши в долгах, безработица растет, заработные платы зависли на одном уровне, а потребителям грозит повышение налогов. Этот спад не был традиционным, значит, традиционного восстановления тоже не будет».

Традиционного восстановления не будет. Значит, не столь важно, произойдет ли слом завтра или через полгода, или в 2010-м, если за это время у человека и общества не зародится идеи другой жизни. В ноябре многие спрашивали: что делать с деньгами? И сначала на волне опасений изымали вклады из банка, чтобы спустя несколько месяцев по общему примеру отнести их обратно. Вправду сказать, это почти безразлично. Деньги можно смело отдать в банк и так же смело держать при себе. Хотите — потратьте их в вашем привычном вкусе. Главное, что они все равно не помогут надолго сохранить вашу жизнь прежней.