Христианство и даосизм в творчестве Л.Н.Толстого

Творчество Л.Н. Толстого наряду с художественно-литературным включает в себя и богословско-профетический аспект. В своих духовных исканиях писатель обращался не только к христианству, его внимание привлекала также древняя мудрость Индии (индуизм, буддизм) и Китая (даосизм, конфуцианство).

Если буддийские взгляды русского мыслителя довольно хорошо изучены отечественными учеными и богословами, то об увлечении Л.Н. Толстого китайской философией написано гораздо меньше (А.И. Шифман, А.Л. Мышинский), богословские же исследования в этой области и вовсе отсутствуют. Между тем писатель признавался, что «испытал огромное воздействие даосских идей Лао-цзы и подпал под сильное влияние конфуцианских мыслителей Конфуция и Мэн-цзы. Им было прочитано более трех десятков капитальных монографий по философии, истории, культуре и литературе Китая» (Серебряков Е.А. «Взаимообмен духовным опытом и художественными достижениями литератур Китая и народов России» // Межлитературные связи Востока и Запада. СПб, 1995, с.81).

Если принять во внимание тот факт, что Толстой положил огромные усилия на основание новой религии, очищенной от веры и таинственности, небезынтересным представляется рассмотрение вопроса о соотношении христианского и даосского компонентов в религиозной доктрине графа Толстого. Это поможет пролить свет и на духовные основы толстовства, которые, по выражению одного мыслителя, «остались замолчанными и не опровергнутыми в сознании русского человека».

Писатель весьма оригинально переосмысливал проповедь Иисуса Христа и учение Лао-цзы. В этом отношении примечателен его подход к работе с Текстом Евангелия. По замечанию филолога И.М. Ивакина, домашнего учителя детей Толстого в 80-х годах 19 в., «он имел ввиду нравственную, этическую сторону, но и в этом отношении был крут: Евангелие должно было лишь подтвердить уже составленные взгляды, иначе Лев Николаевич не церемонился с текстом» (Гусев Н.Н. Комментарий к «Соединению и переводу четырех Евангелий"// Толстой Л.Н. Полное собрание сочинений. Москва, 1992, т.24, с.982). Есть все основания полагать, что таким же образом писатель относился и к «Дао-дэ цзину». При этом Толстой в значительной степени зависел от переводов трактата, т.к. не знал китайского языка. Хотя тот же Ивакин утверждает, что Лев Николаевич предпринимал попытки его изучить.

Наиболее полное представление о взглядах графа на сущность христианства дает его перевод Четвероевангелия. По сути, это новое евангелие «от Толстого», в истолковании которого граф исходил из убеждения, высказанного им в «Ответе на определение Синода»: «Верю я в следующее: верю в Бога, которого понимаю как Дух, как Любовь, как начало всего. Верю в то, что воля Бога яснее, понятнее всего выражена в учении человека Христа, которого понимать Богом и которому молиться — считаю величайшим кощунством. Верю в то, что истинное благо человека — в исполнении воли Бога, воля же Его в том, чтобы люди любили друг друга и вследствие этого поступали бы с другими так, как они хотят, чтобы поступали с ними, как и сказано в Евангелии, что в этом весь закон и пророки» (Шаховской, архиепископ Иоанн Сан-Францисский, Избранное, 1992, с.293).

Остается добавить, что истинно христианским Толстой считал только и исключительно евангельское учение, а все кроме Евангелия, начиная с посланий апостола Павла, считал церковным или квазихристианским учением. В этом смысле интересен фрагмент его переписки с Бирюковым по поводу запрещенной картины Ге «Что есть истина?»: «они (клирики) должны были запретить. Не любя Христа, нельзя видеть правдивое его изображение. Язычникам и жрецам не это нужно. Им нужно боготворение тела, дух они не признают и не любят».

Работу над текстом Дао-дэ цзина Л.Н. Толстой, по-видимому, начинает в начале 80-х годов после духовного кризиса конца 70-х. О последствиях этого кризиса сам Лев Николаевич сказал в разговоре с графиней Александрой Андреевной Толстой, своей теткой, которую называли «светлым ангелом» графа. Александра Андреевна вспоминает: «Он вдруг вскочил со своего места как ужаленный: Как же Вы этого не понимаете? Это так просто и может быть выражено в двух словах. Вот видите: в моей душе открылось окно — в это окно я вижу Бога, и затем мне ничего, ничего более не нужно. Повторяя это слово, он подчеркнул его и голосом и движением руки».

Истолковывая текст Дао-дэ цзина, Толстой предлагает свои интерпретации базовых категорий раннего даосизма: дао (путь), у вэй (недеяние), бу янь (неречение), тянь (небо), дэ (благодать), шэн жень (святой). Взгляды писателя на эти категории эволюционировали, особое внимание он уделял двум первым — дао и у вэй. Эти взгляды мы обнаруживаем в пяти основных работах графа, посвященных китайской проблематике: «Книга пути и истины, написанная китайским мудрецом ЛАОЦЫ» 1884 г., «Неделание» 1893 г., «Мысли мудрых людей на каждый день. Собраны Л.Н. Толстым» 1903 г., «Письмо к китайцу» 1906 г. И «Изречения китайского мудреца Лао-Тзе, избранные Л.Н. Толстым» 1910 г.

В работе 1884 года Лев Николаевич, опираясь на перевод французского исследователя Жульена, передает смысл понятия Дао как «Бог», хотя во французском тексте это «Путь». Так первые строки Дао-дэ цзина в переводе Толстого звучат: «Тот Бог, которого можно назвать словами, не есть Бог вечный». В китайском оригинале — «Имя (Дао), которое может быть поименовано, не есть постоянное имя». Очевидно, что Толстой переносил на категорию Дао собственное понятие о Боге христианства, выработанное им после написания «Критики догматического богословия», «Соединения и перевода четырех Евангелий», «В чем моя вера» в период 1879—1884 годов. Бога, как уже говорилось выше, Толстой понимал как начало духа в человеке, которое субъективно есть любовь, а объективно — благо.

В 1893 году появляется первый перевод Дао-дэ цзина на русский язык Е.И. Попова, который переводил с европейских языков. Прочитав перевод, Толстой пишет статью «Неделание», в которой под Дао имеет в виду «путь, добродетель, истина». Следует заметить, что к 1893 году Толстой написал ряд новых философских и богословских работ: «Краткое изложение Евангелия», «Царство Божие внутри нас», «Так что же нам делать» и «О жизни», которые, безусловно, повлияли на его восприятие философии Лао-цзы.

Он в частности пишет: «Сущность учения Лаодзи состоит в том, что высшее благо как отдельных людей, так в особенности и совокупности людей, народов может быть приобретено через познание «Тао» — слово, которое переводится «путем, добродетелью, истиной, познание же «Тао» может быть приобретено только через неделание. Все бедствия людей, по учению Лаодзи, происходят не столько от того, что они не сделали, сколько от того, что они делают то, чего не нужно делать. Чего же не нужно делать? Не нужно сердиться, не нужно блудить, не нужно клясться, не нужно противиться злу злом, не нужно воевать» (Толстой Л.Н., 1992, 4, с.185−200).

На дальнейшую эволюцию взглядов Толстого относительно философии Лао-цзы повлияли переводы на русский язык с японского Д.П. Конисси, выпускника Токийской духовной семинарии, перешедшего в толстовство, и английский перевод доктора Пола Каруса. В книге «Мысли мудрых людей на каждый день. Собраны Л.Н. Толстым» мы находим новую интерпретацию дао — «разум», а у вэй -«смирение», «полное смирение». Теперь пролог Дао-дэ цзина звучит у Льва Николаевича так: «Разум, который можно уразуметь, не есть совершенный разум» (Толстой Л.Н., 1992, 6, с.87). Разум, с точки зрения писателя, есть закон жизни, «требования которого исключают личную жизнь и переносят деятельность человека вне себя, в состояние, сознаваемое нами как радостное состояние любви» (Толстой Л.Н., 1992, 2, с.147).

«Смирение» Толстой считал одним из важнейших компонентов своей религиозной философии, в его переводе Евангелия это одно из немногих нетронутых его рукой понятий. Хотя он понимал смирение иначе, чем Церковь: это укрощение телесных желаний, покорение во плоти, что и есть единственный способ следовать закону Дао.

В 1906 году в своем ответе «Письмо к китайцу» китайскому писателю Ку Хунмину, приславшему графу свои книги на английском языке, Л.Н. Толстой предлагает новые интерпретации понятий дао и у вэй. Он в частности пишет: «…назначение восточных народов Китая… России… состоит в том, чтобы указать народам тот истинный путь к свободе, для выражения которой…на китайском языке нет другого слова, кроме Тао, пути, т. е. деятельности, сообразной с вечным основным законом жизни человеческой» (Толстой Л.Н., 1992, 5 т., с.291−292,295). «Неделание» теперь — это «неделание другому, чего не хочешь, чтобы тебе делали».

В 1910 году, незадолго до смерти, Толстой издает «Изречения китайского мудреца Лао-Тзе, избранные Л.Н. Толстым». В предисловии к изданию Лев Николаевич дает итоговую оценку философии Лао-цзы, приходя к выводу, что основная мысль Лао-цзы та же, что и мысль, выраженная в 1-м послании апостола Иоанна и лежащая в основании христианского учения. «По учению Иоанна, средство соединения человека с богом есть любовь. Любовь же, как и Тао, достигается воздержанием от всего телесного, личного. И как под словом Тао, по учению Лао-Тзе, разумеется и путь соединения с небом, и самое небо, так и по учению Иоанна, под словом любовь разумеется и любовь, и самый бог («бог есть любовь»)» (Толстой Л.Н., 1992,7, с.350−351). Категория у вэй здесь интерпретируется как «не делать, чего хочет тело».

Нельзя не заметить, что Дао в приведенном фрагменте это и духовное начало, и путь приобщения к нему. Здесь мы не можем не отдать должного гению Толстого, нашедшего ключ к разгадке тайны Дао-дэ цзина. В самом начале трактата в уже приводившейся строке «Путь, который может быть пройден, не есть постоянный путь», по мнению ряда современных исследователей, содержится учение о двух модусах существования Дао: непознаваемого, в самом себе и познаваемого, в благодати Дэ, все собой наполняющей. Это учение развивается на протяжении всего трактата, и мы не можем не увидеть его сходства с учением свт. Григория Паламы о нетварных Божественных энергиях.

Итак, мы видим, что на протяжении своих даологических штудий Толстой предлагает следующие интерпретации понятия Дао: Бог, Путь, Разум, Закон Бога и Любовь, — которые сводятся к понятию духовного начала, постичь которое человек не может, но может приобщиться к нему, чтобы стать нравственным, жить для духа, а не для тела. Категория у вэй интерпретировалась как «неделание», «смирение», «неделание другому, чего не хочешь себе» и «неделание того, что хочет тело». Смысл этих интерпретаций созвучен, с одной стороны, с толстовской идеей «непротивления злу насилием», с другой, с идеей отказа от всего телесного ради развития духовного начала в человеке. Интересно, что Толстой никогда не использовал учение Лао-цзы целиком, а выбирал из него только то, что было созвучно его собственному религиозному учению.

По Толстому, сущность учения Лао-цзы состоит в том, что «человек может сознавать себя и отделенным и раздельным, и телесным и духовным, и временным и вечным, и животным и божественным. Для достижения сознания себя духовным и божественным, по Лао-Тзе, есть только один путь, который он определяет словом Тао, включающим в себя понятие высшей добродетели. Сознание это достигается свойством, которое знают все люди. Так что сущность учения Лао-Тзе есть та же, как и сущность учения христианского. Сущность и того, и другого в проявлении посредством воздержания от всего телесного, того духовного божественного начала, которое составляет основу жизни человека» (Толстой Л.Н., 1992, 7, с.351).

Надо сказать, что взгляд Толстого на Лао-цзы и его учение разделяла не только широкая читающая публика, но профессиональные синологи. Толстовством увлекался молодой В.М. Алексеев, впоследствии академик, один из столпов отечественного китаеведения. Интересно, что уже в конце жизни Алексеев признался: «Я узнал, что философия Лао-цзы — одна из наиболее пленительных своей мощью. Я понял, изучив Лао-цзы, заблуждение Толстого — это стоило больших трудов, чтений, знаний, размышлений, Я познал колоссальную мощь этой мысли, и мне открылись тайны китайского ума…».

В заключение следует сказать, что религиозные взгляды Толстого определяются тем, что он не верил в Личного Бога — Христа. Он искал путь к Богу помимо дверей Христа, хотел найти «ход назад» в Индию и Китай, Считая Будду, Конфуция и Лао-цзы своими единомышленниками. Но ему, стоящему вплотную перед Богооткровенной Истиной, этот путь был закрыт. Мучительный поиск духовного освобождения обернулся личной трагедией, которую архиепископ Иоанн (князь Шаховской) назвал «бессознательной одержимостью»: «Прибегнуть с верой ко Христу, исцелиться от Него Толстой не хотел, и не веровал, что это может произойти, и что Христос — Единородный Сын Божий; не мог расстаться со своей мнимой свободой ума и сердца, стать рабов Христовым. Лишь это бы насытило его и дало бы новое чувство свободы и уже святое алкание бесконечного совершенства» (Шаховской, архиепископ Иоанн, Избранное, 1992, с.206)