 |
| Русская линия | Андрей Рогозянский | 11.04.2008 |
Отвага это или упрямство? Политическое ли диссидентство, презрение ль к обществу и цивилизации, неисправимые отсталость и нелюдимость? Искание ли чудес, обыкновенная ограниченность и фанатическая, доходящая до исступления увлеченность своей идеей? Ничто из этого и даже всё, взятое вместе, не объяснит происходящего на страницах «Записок пустынножителя» монаха Меркурия (Попова), представленных в ней характеров, отношений и, главное, самого факта обобщения и оформления по прошествии десятилетий материала в книгу.
В горах Абхазии пустынножители появились давно. Вероятно, были они здесь и в древнейшие времена, но нас будет интересовать более свежая история русских отшельников-монахов, начиная со второй половины XIX в. В 1875 г. на абхазском побережье, на мысе, названном Новый Афон, началось строительство большого Симоно-Кананитского монастыря. За 1880-е годы сюда перебралась значительная часть братии из Греции во главе со старцем Дисидерием. С Афона же было перенесено и характерное устроение, при котором часть монахов живет внутри монастырских стен, другие же расселяются по округе, в поселениях-пустыньках и обособленных келиях. По праздникам все сходятся в соборную монастырскую церковь.
Впоследствии от Нового Афона возникли самостоятельные ответвления: монастыри и скитские монашеские общины. В 1880 г. был основан Успенский Драндский монастырь, иначе называвшийся Второафонским. В обеих обителях к концу XIX в. насчитывалось до 800 монахов; количество пустынножителей, точно никем не учтенное, также исчислялось сотнями. Череда горных поселений из Абхазии тянулась дальше, в направлении Анапы и Новороссийска, по другим землям Северного Кавказа. Кроме пустынножителей имелись и пустынножительницы. Центрами притяжения для женских поселений служили два крупных женских монастыря: Моквский-Успенский монастырь и Команский Василиско-Златоустовский монастырь.
Природные условия Абхазии благоприятствовали монашеской колонизации. Климат и растительность здесь напоминали афонские. Даже на возвышении, в междугорьях 1500−2000 м над уровнем моря процветало земледелие, от которого отшельники в основном добывали пропитание. Зимы со снежным покровом длились, как правило, всего 2−2,5 месяца, что дает неплохие условия для обитания в легких постройках. Немаловажно и то, что абхазское и грузинское население в этих краях было миролюбиво и доброжелательно к русским, чего не скажешь обо всех горских народностях. Грузины и абхазы, прежде имевшие у себя в роду молитвенников и аскетов, теперь не выказывали расположения к монашескому подвигу. Из 500 человек братии на Новом Афоне в начале ХХ в. насчитывалось всего двое абхазов; пустынножительство же в горах оставалось сплошь русское.
И конечно горы. «Огромные горы, — пишет один современный исследователь, — среди которых человек кажется таким ничтожно маленьким, молча взирающие на проносящиеся мимо них столетия, возникающие и бесследно исчезающие города, племена и целые государства — и ничто не оставляет на них следа. Абсолютное, с трудом понимаемое не испытавшими его, белое безмолвие горных вершин, и тут же покрытые густыми лесами огромные долины и ущелья без всяких признаков обитания человека, настоящие пустыни, где легко можно затеряться, уйти от мира».
Внимание к абхазскому отшельничеству оказалось привлечено с выходом в 1907 г. книги схимонаха Илариона «На горах Кавказа». В ней содержались сведения об умной молитве, ее делателях и некоторые наставления, данные старцем Дисидерием. Книга первоначально была хорошо принята, получила рекомендации оптинского старца о. Варсонофия и трижды печаталась, в т. ч. попечением Великой княгини Елисаветы Федоровны. Впоследствии на почве ее возник богословский спор об Имени Божием. Начались монашеские волнения на обоих Афонах, Старом и Новом.
В 1913 г. появилось особое послание Синода, осуждающее книгу старца Илариона. Имяславчество признавалось опасной ересью, на последователей его накладывалось церковное запрещение. В 1915 г. еще одну книгу о кавказских отшельниках, но уже в публицистическом и описательном духе, опубликовал Валентин Свенцицкий. Она называлась «Граждане неба» и популярно рассказывала о поездке автора на Кавказ, встречах с отшельниками, их взглядах и образе жизни. Спорные вопросы в ней не затрагивались, отношение к пустынножительству было благожелательным. Выход в свет «Граждан неба» имел в некоторой степени апологетическое действие. В образованном сословии упомянутое время оказалось отмечено религиозными поисками, возобновлением интереса к древнему святоотеческому учению. Определенный поворот в общем мнении претерпело отношение к монашеству и аскетизму. В отличие от официальной, парадной церковности предшествующей эпохи, в них стали находить квинтэссенцию и преемство восточно-христианской духовности.
Воззрения интеллигенции на умное делание нередко соединялись с мечтательностью, романтизмом. И все же последние предреволюционные годы дали новый зримый толчок пустынножительству, привели к подъему числа братии в абхазских монастырях и отшельников в высокогорных скитах.
После 1917 г. горы Абхазии стали символом торжества веры и бессилия антицерковных преследований. Свободная жизнь христианского духа не замирала здесь весь период коммунистического правления. Аскеза дополнялась исповедническим подвигом. В 1924 г. власти закрыли Новый Афон, а за ним Драндский монастырь. Множество монахов перешло на поселение в горы. В труднодоступных районах были основаны целые «монашеские республики». Одно из крупнейших поселений располагалось в долине реки Псху. Упоминаются также некоторые другие горные районы. По склонам хребтов, в отстоящих друг от друга на небольшую дистанцию постройках, могло проживать до двух сотен монахов или монахинь.
Жестокие гонения начались в 1936—1937 гг. Специально сформированные отряды НКВД прочесывали горы, выявляли монашеские группы в городах и селениях Абхазии и Грузии. Одних отшельников расстреливали на месте, других рассылали по тюрьмам, где их в большинстве также ожидал смертный приговор по обвинению в контрреволюционной деятельности. Тщательность, с какой выкорчевывались остатки пустынножительства, наводила на мысль, что карательные органы были обеспокоены не количеством и влиянием монахов на местное население. Уничтожалась сама память подвижничества как зримых проявлений христианских совершенства и силы.
По окончании массированных облав единицы, пройдя лагеря, сумели вернуться в абхазские горы. Среди них был схииеродиакон Исаакий, о котором в числе прочих повествует книга о. Меркурия. Достоверно известно, что свой монашеский путь о. Исаакий начинал в Драндском монастыре, после оказался сослан на Колыму, отбыл длительный срок и уже в преклонном возрасте вернулся на пустынножительство. Лагерный путь еще одного неназванного кавказского монаха отображен о. Меркурием в книге «Записки монаха-исповедника» (М., Изд-во Мос. Патриархии, 2001). Имеются сведения о чудом сохранившихся в труднодоступных местах поселениях пустынников, избежавших ареста. Таким образом, в Абхазии обеспечено было преемство традиций отшельничества от старого времени и подвижников первой волны. Еще в 1960-х живы оставались дореволюционные постриженники: старец схимонах Серафим из Верхних Барган, отошедший в возрасте 102 лет, монах Самон из Ново-Афонского монастыря и другие.
В правление Никиты Хрущева в СССР репрессии против Церкви и верующих возобновились с новым ожесточением. В массовом порядке закрывались храмы и монастыри; предъявлялись требования по сокращению монастырских штатов, ограничению прописки иногородних. Иноки и послушники, оставшиеся вне стен обители, вставали перед выбором: жить в миру на нелегальном, гонимом положении или же скрыться в удаленных местах от преследований. Наличие на Кавказе тайной монашеской сети и опытных наставников играет в это время важную роль. В горах вновь вырастает число скитов и келий. Монашеские общины обосновываются в Цебельде, Азанте, Амткеле, Двуречии, Псху. Абхазия вырастает в духовную столицу, место расцвета молитвенной жизни, центр притяжения в масштабах всей Русской Церкви.
Из упраздненных Глинской пустыни и Киево-Печерской лавры в Тбилиси и Сухуми на жительство переходят прославленные старцы: схиархимандрит Серафим (Романцов, +1976), схиархимандрит Андроник (Лукаш, +1974). В Тбилиси, в храме св. Александра Невского служит еще один глинский и драндский воспитанник, старец-епископ Зиновий (Мажуга, впоследствии митрополит Грузинской Церкви, в схиме Серафим, +1985). Благодаря этому, пустынножители, на время оставляя места своего пребывания, получают необходимое руководство, внимание и доступную помощь верующих.
В пользу русских отшельников настроены также грузинские и абхазские священнослужители. Как пример, нынешний грузинский Патриарх Илия II, принявший в свое время монашеский постриг у владыки Зиновия, неизменно выказывал им свои любовь и ручательство.
Пустынножительство в горах Абхазии имело огромное влияние на церковную жизнь в подсоветской России. Многие верующие ехали на Кавказ за наставлением и советом, посещали пустынножительские общины, окормлялись у отцов-отшельников. Из тех, кто проникся духом кавказской пустыни, впоследствии вышло немало известных иерархов Русской Православной Церкви, настоятелей монастырей, священнослужителей, богословов и преподавателей духовных школ.
События, которые описаны в этой книге, относятся к самому яркому и близкому к нам периоду расцвета абхазского отшельничества — приблизительно с 1959 по 1968 г. В основе своей повествование документально и биографично. В абхазских горах монаху Меркурию (Попову) довелось подвизаться больше 30 лет! За это время произошло множество встреч, автор повествования стал участником интереснейших событий. Воистину живая летопись эпохи. Судьба, заслуживающая отдельного церковно-исторического рассмотрения…
В конце 1920-х, еще будучи мирянином, Михаил Попов был осужден на десять лет, пытался бежать, но неудачно, получил к сроку дополнительно еще шесть лет лагерей. После освобождения пришел в Троице-Сергиеву лавру, с конца 1950-х перебрался на Кавказ. По признанию собратьев, о. Меркурий был очень сильным человеком: ревностным, деятельным, по-житейски и в духовном отношении проницательным, в одно и то же время внутренне сосредоточенным и открытым, не лишенным пытливого, порой даже по-детски непосредственного внимания к людям и к Божию творению. Все упомянутые качества, как в зеркале, отразились в тексте «Записок», которые представляют собой более позднюю переработку дневниковых записей, сделанных в абхазских горах. Данной работе о. Меркурий полностью посвящает последние годы жизни.
Свой жизненный путь о. Меркурий оканчивает в 1996 г. в Лукиановой пустыни близ Александрова. Особо заметим, что первое издание рукописи выходит в свет в том же 1996 г., незадолго до смерти автора.
Возвращаясь еще раз к фактической основе повествования, вкратце скажем о действующих лицах, скрытых под псевдонимами, но ставших благодаря некоторым обстоятельствам известными. Из авторского послесловия читатель уже мог видеть, что рассказ о. Меркурия касается не вымышленных, а реальных людей. «Больной брат» из «Записок» — это схиархимандрит Виталий (Сидоренко, + 1993), Тбилисский — прославленный пастырь, наставник, начинавший еще в Глинской пустыни келейником о. Серафима (Романцова). Сам автор с большой вероятностью упоминается в тексте под именем брат-пчеловод. Вполне документальны воспоминания об о. Исаакии, о. Онисифоре из Георгиевска, долгожителе старце Серафиме, амткельском и латском женских монашеских поселениях. Личность схимонахини З., хотя и скрыта, имеет некоторые биографические привязки к событиям жизни одной престарелой схимонахини, проживающей при женском монастыре на Украине. В Амткельском междугорье в одно время вместе с уже упомянутыми пустынниками жили схиархимандрит Феодосий Почаевский (Орлов, + 2005) и иеромонах Мардарий (Данилов), ныне здравствующий в Сухуми. Воспитан кавказским пустынножительством и иеросхимонах Рафаил (Берестов). В советское время он подвизался в горах Абхазии, будучи знаком с о. Виталием и с автором книги.
Таковы основные сведения, освещающие предмет и обстоятельства составления рукописи. Однако, напрасно будет считать, что соприкосновение с темой «Записок» ограничивается близостью к нам времени и географии. Подвижничество и молитва, традиционные для восточного христианства, являются одними из труднейших, может быть наиболее трудных проблем теперь.
Вполне очевидно, что содержание «Записок», даже передаваемые в них мысли, имеют документальное значение. На повествование самое большое — это набрасывается легкая авторская ретушь, да и то лишь местами и, опять-таки, в соответствии с осмыслением пережитого, зрелыми представлениями писателя о смысле событий и духовной пользе читающего. Последнее нами воспринималось как принципиальное и важное. Апостол говорит: духовный судит о всем, а о нем судить никто не может (1 Кор. 2:15). Первое издание книги, предпринятое в 1996 г. издательством «Паломник», изобиловало редакторскими изъятиями и поправками. От публикаторов оно получило новое название «В горах Кавказа», относящее его, на наш взгляд произвольно, к другой работе начала ХХ в., «На горах Кавказа», написанной схимонахом Илларионом. Книге схимонаха Иллариона, как уже говорилось, принадлежало заметное место в истории имяславческих споров. В нашей рукописи, однако, не видно следов имяславчества, переклички с его проблематикой и даже отдельных ремарок по данному поводу. Иларион и книга «На горах Кавказа» упоминаются лишь однажды и косвенно. Среди книг по умной молитве, которыми руководствовались амткельские пустынножители, цитат или ссылок на сочинения имяславцев и их учение нет.
Тем не менее, вящей осторожности ради первое издание книги предварялось вступлением, за подписью игумена N. Целью, какую поставил себе комментатор, было остудить впечатление, предупредить читателя от стремления испытывать на себе аскетические молитвенные практики, искания чрезвычайных способностей и откровений. Рефреном звучащая мысль, внушает, что самодвижущаяся Иисусова молитва, усвоенная действующими лицами «Записок», в действительности лишена благодатного свойства. «Это некий навык почти исключительно механического свойства», — полагает игумен N. Важнейший же из выводов его звучит как приговор: «всякий, кто сегодня мечтает о пустынножительстве — обольщен мечтаниями бесовскими».
Десятилетие назад к подобной категоричности, возможно, имелись основания: массовый приход новичков в Церковь и их увлечение необычной, чудесной, небесной стороной Православия. Сегодняшнее прочтение «Записок» и подвига кавказских пустынников выглядит несколько иначе. Несомненна высота жизни тех, с кем довелось делить подвиг отшельничества монаху Меркурию. Еще раз повторим, что личности и подлинные имена большинства упомянутых в книге не трудно установить; можно проследить также связи их с выдающимися наставниками и иерархами того времени, прямую преемственность школы молитвы, заимствованную от старчества Глинской пустыни. Этим опровергается мнение о якобы самодеятельном характере отшельнического движения Абхазии и Грузии 1950−1970-х годов. Вполне ясные свидетельства остались и о самом авторе. По слову схиархимандрита Феодосия (Орлова), о. Меркурий овладел высокими ступенями умной молитвы. Само сердце его соизмеряло в молитве ритм биений с течением слов: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго».
Последнее — уверенность в том, что оригинал «Записок» уже прошел строгую духовную цензуру, а дееписатель, о. Меркурий, в начертанных строках выразил свой опыт и дар душеспасительного ведения — явилось основанием к повторной публикации. Обстоятельства появления книги, не могущие быть случайностью, говорят также о Божием смотрении над ее автором.
Напомним, о. Меркурий уходит из жизни почти одновременно с публикацией материалов. И это спустя 30 лет отшельнических скитаний и еще многих лет, проведенных на покое! Большой жизненный круг оказывается замкнут. Времена и сроки исполняются. Заканчивая многотрудный земной путь, подвижник получает возможность вместе с Богоприимцем вздохнуть: «Ныне отпущаеши…», — и по апостольскому примеру повторить строку: Подвигом добрым аз подвизахся, течение соверших, веру соблюдох (2 Тим. 4:7).
Книга учит без поучений. Форма ее необычна: в ней нет наставлений от лица преуспевшего, достигшего совершенства и стоящего на неприступной высоте, но пример ученичества, ревности о совершенстве, который и читателя побуждает сопереживать и стремиться вперед.
Отличительная черта «Записок» — отсутствие «чудесности», акцента на сверхъестественных ощущениях, прозорливости, озарениях и т. п. Лишь труд и терпение, терпение и труд. Если судить по тому, как автор описывает пустынножительство, его можно смело назвать реалистом, человеком, не лишенным практичности и организационной сметки. Отправиться на жительство в пустыню, в далекие горы не означает для него воспарить от земли, но, напротив, подъять бремя тяжелых трудов и забот. Заметим: обустройству пасеки и многокилометровым переходам с рюкзаком за плечами в книге отводится места не меньше, чем собственно духовным занятиям.
Пустынножительский реализм, однако же, не совпадает с мирским. Мир созидает свои удобства, а горы — свои. В отшельничестве на долю человека выпадают одни тяготы, в миру же другие. Мир, общество, город словно нарочно настроены удовлетворять переменчивым и рассеянным, постоянно ищущим обновления ощущениям человека. Напротив, душе сосредоточенной и смиренной практичными и даже драгоценными представляются уединение и скудость условий. Это может казаться парадоксальным, но духовный человек уходит туда, где проще, и делает то, что прямей и естественнее всего. «Подвигом» и «парадоксом» это называют со стороны. Сам же молитвенник без напряжения и пафосности соединяет две части в одно, говоря о роскошестве злостраданий.
Из-за этого же — по причине различия «двух реализмов» — неискушенный читатель не все из описанного может понять и принять. Недоумение рождают многие аспекты отшельнического быта и взаимоотношений: черствость и эгоизм брата-ленивца, двуличие бывшего уголовника, ставшего иеромонахом, трусость и замешательство братии перед угрозами «темнолицего"… Шокирует своими подробностями и одна из последних историй — нечеловеческие страдания послушника Василия, в жестокости и натурализме которых, кажется, колеблются основания отшельнического идеала. Однако не будем, забывать, что о событиях, происшедших с Василием, мы узнаем в пересказе лица, бывшего их непосредственным свидетелем и участником. Для самого же автора никакие, самые неожиданные и тяжелые происшествия, не дают повода для растерянности, не вызывают болезненной переоценки, не меняют решимости продолжать подвиг.
Значение книги, несомненно, выходит за рамки простых мемуаров. «Записки» — не робинзонада, не приключенческая повесть, хотя бы сюжет в ряде моментов и был острый. «Записки» — это вещественное, документальное свидетельство, своеобразный слепок со времени, обстоятельств и характера автора. Уникальное, очень редко встречающееся жизнеописание от первого лица.
Задача написания книги, однако, не сводилась к личному — к перелистыванию вороха страниц в памяти. Воспоминаниям прошлого автор придает характер завещания. Причем не от себя лично, но обобщенно, от когорты «трудников непрестанной молитвы». Будучи по складу своему простецами, отделенными от мира, они в символическом акте вручают своему письменному собрату благословение на составление труда, документирующего реальность совершавшегося совсем недавно по времени живого Богообщения.
Монах Меркурий об этом говорит, не скрываясь и прямо, с первых страниц: «Проведя в отшельничестве более трех с половиной десятилетий и истощив свои физические силы, они призывают на смену молодых ревнителей благочестия, желая передать новым поколениям тяжелый крест, который был воспринят в далекие годы от прежних уединенников, завершивших свой многострадальный путь и давным-давно покоящихся в земле. Запечатлев свой опыт письменно, трудники непрестанной молитвы предлагают будущим восприемникам этого креста воспользоваться наставлениями во избежание непредвиденных роковых ошибок и гибельного заблуждения, которые непременно должны будут встретиться на подвижническом поприще».
Апостол сказал: Душевный человек не принимает того, что от Духа Божия, потому что он почитает это безумием; и не может разуметь, потому что о сем надобно судить духовно (1 Кор. 2:14). Полагая себя недостойными знаний о предмете сердечной молитвы, мы по возможности ближе к исходному варианту воспроизводим весь текст, внеся в него незначительные стилистические поправки и уточнения. Манеру изложения автора, разумеется, можно считать специфичной. Тем не менее, и этот простоватый слог вобрал неуловимое, что соответствует предмету повествования — цельность и прямоту пустынножительского образа мыслей.
Возвращению внимания к книге монаха Меркурия способствовало и еще одно обстоятельство, о котором в завершение хочется сказать. За годы, прошедшие с момента первой публикации рукописи, значительно изменилась злоба дня. Опасения по поводу дерзостной ревности новоначальных, попыток восхитить благодать через силу без необходимого предваряющего подвига, остались. Многое из происходящего заставляет оценивать с осторожностью состояние современного умно-делательного движения: пророчества, благословения, рассказы о чудесах и видениях новых безмолвников. И все-таки нет большей скорби для нашего времени, чем скорбь иссушения веры, ее рационализации и умаления значения Богообщения. Пускай не вершины молитвенных озарений, но молитва вообще является сегодня вопросом вопросов жизни Русской Православной Церкви.
Сердце неуспокоенное, обращенное к Господу сознает жизненную неполноту вне частой молитвы. Сердце неуспокоенное тоскует, мятется, желая найти и не находя восполнение в сильных, но кратких эмоциональных порывах, во внешней деятельности, в мечтательных проектах и идеологиях разного рода. С волнением собирает оно крупицы, указующие на живое Богообщение. Верим, что данная книга включает в себя немало подобных крупиц: имеющий очи и уши да видит и слышит.
http://rusk.ru/st.php?idar=112672
Страницы: | 1 | |
