Священник Павел Флоренский как консерватор

«Есть два пути — возрожденский и средневековый».
о.Павел Флоренский, 1921 г.

Речь пойдёт об актуальности наследия о. Павла Флоренского, как консерватора в том смысле слова, какой придавали этому понятию А.С.Хомяков, говоривший о своём «консерваторстве», или В.В.Розанов, утверждавший что основное положительное течение русской мысли отлилось (в своём развитии) в славянофильство. Это тот подлинный свободный консерватизм, который исходит из признания христианизации человека и социума в целом, как той непременной основы, из которой необходимо исходить при всех положительных модернизационных устремлениях. В этом смысле Флоренский выступил продолжателем традиции просвещенного европейского консерватизма Б. Паскаля и Э. Бёрка, Н.М.Карамзина и А.С.Пушкина, заложивших духовно-идейные основы славянофильского и почвеннического самобытничества. Но и более того: в его личности соединились две консервативных животворящих струи: церковная, отцовская и сыновняя, светская, поскольку она в А.С.Пушкине, А.С.Стурдзе, А.С.Хомякове начинала сознавать определяющее значение православной церковности для древа человеческой цивилизации.

Когда о. Павел задумался о форме «Столпа», то первоначально собрался вовсе обойтись без цитат. Но затем ему, признавался он, захотелось вообще отказаться от авторства и по-средневековому скомпилировать свой труд из пространных выдержек, взятых у предшественников. В этой борьбе автора за оптимальную форму сочинения просматривается истина о единстве Русской и вселенской христоцентричной мысли, одним из вершинных представителей которой был Флоренский, не умевший ни оторвать себя от её могучего древа, ни тем более, поставить задачу собственного протестантского противопоставления всей полноте Христианства. И ещё одно сопоставление, исходящее уже из другого лагеря, позволяющее приемом «от противного» прийти к тому же выводу. Будущий отец иезуит кн. И. Гагарин (сослуживец Ф.И.Тютчева по дипмиссии в Баварии) еще в 30-е гг. заметил то явление, наблюдение за которым позднее привело Н.Я.Данилевского к написанию «России и Европы». Гагарин утверждал, что первичные духовные основы России, характер ее народа, совершенно другие, чем на Западе Европы. В этом смысле различия между западноевропейскими странами ничтожны по сравнению с объединяющей их общностью и общим же их противостоянием православному монолиту России. Гагарин, правда, выбрал своим идеалом католический Запад, но он сумел понять, что Россия с её духом — совершенно иная. П.Я. Чаадаев «остановился посередине», все более, впрочем, учитывая и ценя православную суть России. Выбор же Пушкина, славянофилов, почвенников, представителей «веховской традиции» был однозначным в пользу русской православной самобытности, которая только и может быть основанием нашей христианской цивилизации. Флоренский был воплощением этой коренной русской самобытнической традиции и мощным её проводником.

Флоренский — истинный консерватор во всей предельной положительности своей миссии. Прежде всего, хочется сказать не о собственно его взглядах, а том, как он их проводил в жизнь. Как консерватор — он сократик и платоник не только по отправным вероучительным основам мысли, но и по своему волевому модусу. Представьте себе лето 1921 г., уже утвердившуюся богоборческую власть, уже чувствующих свою победу пролеткультовцев, «сбрасывающих Пушкина с корабля современности». И вот этот тихий, скромный, молчаливый, созерцательный ученый, который не был в состоянии кого-то оскорбить, о многодетной семье которого с её поразительным мироукладом свидетельствовал очевидец, как о каком-то уникальном явлении, со всей твёрдостью убежденного человека читает в Москве цикл лекций «Культурно-историческое место и предпосылки христианского миропонимания». Математик Флоренский (как прежде Паскаль) свидетельствовал об истине Христовой, обличая то наукообразное мировоззрение, которое ложными доводами противопоставляет науку и религию.

Не ставлю целью рассмотреть доводы о. Павла, хотя в наши дни нового всплеска старого спора чтение этих лекций, помещенных во 2-й книге 3-го тома собрания сочинений, изданного радением игумена Андроника (Трубачева), весьма уместно. Ученый, естествоиспытатель и священник Павел Флоренский открыто свидетельствовал об истинах Христианского Откровения, ничего не боясь, так как был уверен, что революция является лишь преходящим этапом на пути вызревания спасительного «нового средневековья».

Флоренский понимал, что революционный феномен может создать иллюзию, которая по привычке уведет интеллигентскую мысль в сторону от истинного понимания сути глубинных процессов, происходящих в человечестве. Зная природу диалектики и антиномизма, Флоренский сознавал правду всемирно-исторического духовно-консервативного строя жизни и его возможное грядущее торжество. Революция должна привести не к исчезновению Христианства, а к укреплению его в Истине, к новой консервативной автаркической русской государственности. Таковы упования мыслителя. Никаких гонений не боялся Флоренский, чтобы свидетельствовать эту правду зародившегося (пока в духе) грядущего. Прежде всего, он имел в виду то, что большевицкая революция является конечным выражением тупика возрожденческого рационалистического миросозерцания, отринувшего Бога. Революция неизбежно придёт в практический тупик, когда люди на опыте поймут, что на бездуховном пути цивилизации не построить, что, наоборот, результатом будет полная деградация человека и общества. Розовой картины будущего духовно зрячий Флоренский не рисовал. Когда он говорил о том, что «характерная» черта нашей эпохи — «обратное возвращение» он ни в коей мере не утверждал о возможности автоматического торжества будущей церковности и духовности, полагая, что вражда ко Христу будет даже усиливаться. Он говорил следующее: «По этому признаку можно <…> назвать наше время эсхатологичным. На Страшном Суде нельзя будет отговариваться неведением, со ссылками на науку <…>. А я мыслю такое состояние эсхатологии, когда человек будет абсолютно свободным, чтобы сказать „да“ Христу или антихристу. Время, благоприятное для этого состояния, приближается» [1]. Раньше, чем немецкие и французские мыслители XX в., Флоренский фактически формулировал учение о «пограничной ситуации» неизбежного жертвенного самоопределения человека.

Мы сегодня уже живем в этом времени абсолютной свободы и ответственности, о котором так точно пророчествовал о. Павел. Никто уже не следит, как при Царе-батюшке, о частоте исповеди и причастия, никто уже, как при безбожных Советах, не исключает христиан из правящей партии. Но как часто мы сталкиваемся с теплохладным фарисейством, потворствующим либеральной «возрожденческой» гибели человека, как часто наблюдаем открытое и свободное кощунство, наподобие выставок, проводящихся в Центре имени академика А.Д.Сахарова в Москве! Павел Флоренский был прав: сейчас каждый из нас уже должен дать по совести ответ, с кем он, с протестантствующим великим философом, ненавидящим божественную молитву, как недопустимый для «автономной» личности подхалимаж, или с Тем, кто по слову поэта, «исходил, благословляя» всю нашу великую землю. Удивительно точное пророчество Флоренского о наших днях! Все, кто не в состоянии впасть в самооправдывающий их обман известной страусовой позиции, конечно, понимают, что сейчас каждый призван не на словах, а на деле дать ответ, с кем он.

Итак, Флоренский консерватор прежде всего потому, что он при всей своей уравновешенности и академичности вовсе не «политкорректен» и готов остаться единственным свидетелем правды Христовой. Такое его поведение в самые богоборческие годы нашей тысячелетней истории — лучшее свидетельство его глубинного консерватизма, который остается таковым при любых обстоятельствах. Но не только волевой модус Флоренского указывает на его место в числе главных творцов и обнаружителей Русской Идеи и Русского Духа. У него консервативен самый строй его мысли. Чтобы знать что-либо точно и научно, человек-ученый должен основывать свою науку на ненаучном, но вероучительном фундаменте. Вот тот парадокс, который понял Флоренский вослед за великим Паскалем. Понял он и неизбежное следствие. Сама жизнь, чтобы оставаться жизнью, а не превращаться в «свободное скотство» [2], не должна руководствоваться своими частными проявлениями (науки, культуры, конституционализма и многопартийности). Жизнь должна быть цельной. Ссылаясь на новейшие результаты физиологии и медицины, о. Павел так писал о главном нормативном якоре человеческого бытия: «Жизнь должна быть внутренне координирована и вращаться около одного центра <…> Вера в Бога необходима, так как только она, как абсолютная, может дать направляющую деятельность. А иначе непременно будет разболтанность, душевные заболевания — в расстройстве функций». Далее в цитируемой публичной лекции 1921 г. о. П. Флоренский свидетельствовал, в частности, о пользе молитвы, сказываемой перед едой. Только так человек может избежать расслоения души с неизбежными истериями и неврастениями [3]. Говоря проще, о. Павел утверждал, что современному человеку надо стремиться к неложной духовности и церковности, потому что он сам по себе не в состоянии спастись. Человек по-мюнхаузеновски не сумеет вытянуть себя из либерального «свободноскотского» болота без истинной точки опоры, которая находится вовне человека.

В другой лекции того же цикла Флоренский уточнял эту идею, высказывавшуюся ещё Паскалем, пережившим однажды настоящее потрясение-озарение, когда этот гениальный математик и физик окончательно и совершенно внелогически понял, что «Бог Авраама, Бог Исаака, Бог Иакова» это не «бог философов и ученых». Флоренский ставил проблему: «Что же значит конкретно: избавиться в миропонимании от Бога?» (как это делает ученое новоевропейское человечество с XVII в.) И отвечал: «Это значит превратить нашу реальность во что-то такое, что возникает по мановению нашего волшебного жезла…» (то есть сконструировать искусственно окружающую нас действительность). И делал следующий вывод: «Замысел вершины современной философии Марбургской школы — показать, как возникает вся полнота реальности, построить реальность из ничего. Вся такая попытка есть попытка украсть несколько капель воды из океана Божественной реальности, развести их с мылом и пускать пузыри». В соответствии с этой христианской методологией научного знания Флоренский делал пророческий вывод: «С упразднением Бога упраздняется природа, с упразднением природы упраздняется и сам человек. Вот замысел западноевропейской культуры» [4]. Так Флоренский показывал, как науке и жизни в целом не суждено избежать смертельного удара, если она перестанет опираться на «Столп и утверждение истины», абсолютно сущий и независимый от человеческой сентиментальности и филантропии.

Европа гибнет от потери этого якоря спасения, уверовав в человеческое самообожествление. Так рождается и «побеждает» человек — «самоистукан». Феномен разлагающегося безбожного новоевропейского человека, этого безбожного типа, господства которого уже опасались Пушкин, Гоголь, Одоевский и Жуковский, теперь вполне опытно «диагностировал» Флоренский. Парадоксально, обожествивший себя человек на деле «изгоняет себя из мира, оставляя себя, как конкретную единицу, выходит из области бытия, предвосхищая то, что будет на Страшном Суде». Человек обрел научное мировоззрение «и разрушил природу; хотел дать гуманистическое миропонимание — и уничтожил себя как человека». «Это путь смерти», — заключал Флоренский о результатах бездуховного развития цивилизации" [5]. Но люди свободны по природе и могут вспомнить о своей душе и начать путь возрождения своего духа. Этот их спасительный путь, буде на него вступят, приведет к «Новому средневековью» с его христианской духовной, научной, культурной, цивилизационной целостностью. Флоренский доказывал, таким образом, что на наших глазах открывается возможность действительного выбора и спасения, когда «история переходит с одного пути на другой, так что можно и даже должно быть людьми церковными» [6]. Конечно, не внешне только, но внутренне, жертвенно и любовно, безо всякой ложной слащавой либеральной филантропии, которую заклеймил еще Пушкин в своих работах о Радищеве.

Флоренский по традиции, идущей от В.Ф.Одоевского, А.С.Хомякова, И.В.Киреевского, Н.В.Гоголя обличал ту духовную раздробленность современного человека, который уверовал в «научное мировоззрение» и стал терять единство своей христианской души, забывая о Боге и поэзии. В классической, еще дореволюционной работе «Столп и утверждение истины» Флоренский углублял эту мысль своих предшественников. Он писал о кризисе европейской науки, потерявшей «идеал цельного знания, столь ясно начертанной Платоном». В результате «Случайные вопросы, как внушенное представление, въедаются в сознание, и, порабощенное своими же порождениями, оно теряет связь со всем миром». Начинает править бал «душевный атомизм», все распадается на несвязанные части. Флоренский писал: «Посмотрите, как распались начала внутренней жизни: святыня, красота, добро, польза не только не образуют единого целого, и даже и в мыслях не подлежат теперь слиянию. Современная святыня робка и жмется в затаённый, ни для чего более не нужный уголок души. Красота бездейственна и мечтательна, добро ригористично, польза — пресловутый кумир наших дней — нагла и жестока. Жизнь распылилась» [7]. Флоренский противопоставлял цельность народную, крестьянскую, с одной стороны, и интеллигентскую душевную «раздробленность», с другой, догадываясь, что интеллигентский радикализм способен нанести удар по цельности народной жизни. К сожалению, это и случилось в революционную эпоху и пока продолжает прогрессировать. Крестьянин — это цельный человек, утверждал Флоренский. Для него «Польза не есть только польза, но она — и добро; она прекрасна, она и свята. Возьмите народную жизнь, хотя бы причитание над покойником. Тут и польза, и добро, и святыня, и слёзная красота. Теперь сопоставьте с этим причитанием интеллигентский концерт, и вы сами почувствуете, как он беден содержанием. Знание крестьянина — цельное, органически слитное, нужное ему знание, выросшее из души его; интеллигентское же знание — раздроблено, по большей части органически вовсе не нужно ему, внешне им взято на себя. Он, как навьюченный скот, несет бремя своего знания» [8].

В «Столпе» Флоренский предостерегал, как просвещенный и свободный консерватор, от вреда воплощения в жизнь этой противоестественной «интеллигентщины», отвергающей все традиционное, естественное. Он по-гоголевски писал, что «интеллигент-рассудочник» лишь на словах «„любит“ весь мир…, но на деле он ненавидит весь мир в его конкретной жизни и хотел бы уничтожить его, — с тем, чтобы вместо мира поставить понятия своего рассудка, т. е., в сущности своё самоутверждающееся Я; и гнушается он всем „естественным“, ибо естественное — живое и поэтому конкретно и невместимо в понятия, а интеллигент хочет повсюду видеть лишь искусственное, лишь формулы и понятия, а не жизнь…». Это было продолжением того обличения революционного доктринерства, «чужеземного идеологизма» и «полуобразованности», которое начал в 20-е гг. XIX в. А.С. Пушкин. Великий поэт тогда почувствовал опасность, размышляя о Радищеве и декабристах, как проводниках искусственных и опасных интеллектуальных систем, а Флоренский уже имел возможность видеть почти назревший (прогрессирующим развитием интеллигентских теорий и практик) крах Исторической России и, как мог, в 10-е годы противостоял ему. Уже тогда он считал, что «просвещенческая» тенденция, провозгласившая «Всё искусственное, ничего естественного!», приведет к торжеству противоестественной «революционной государственности», также как прежде на время в садоводстве «победили» французские искусственные «постриженные сады» [9]. Флоренский, надо полагать, надеялся, что человечество поймёт вред искусственной революционной доктринальной государственности, так же, как большинство давно уже разлюбило постриженные по одному шаблону сады. Поэтому он видит принципиальную возможность новой христианизации жизни, тенденции к победному торжеству «Нового средневековья», которое должно преодолеть интеллигентскую ложную «возрожденческую» тенденцию. Революция в России победит, предполагал Флоренский в 10-е годы, так же как В.В.Розанов. Но это будет достигнуто по инерции. Искусственная доктринальная волна ударит в берег жизни и отступит, если люди поведут себя как духовно свободные творцы.

После победы Революции Флоренский, как уже отмечалось выше, продолжил свою христианскую, консервативную проповедь. Он задумался о будущем облике России, понимая, что дело изживания искусственной революционной государственности будет долгим. Христианский мыслитель и ученый, богослов и церковный общественный деятель, Флоренский, конечно, был чужд новой богоборческой власти. И это при том, что он не был практическим контрреволюционером и даже сознательно сотрудничал с новым режимом, понимая, что другой власти пока России не суждено иметь. Флоренский арестовывался с конца 20-х гг., был затем репрессирован и расстрелян в 1937 г. О. Сергий Булгаков, узнав в Париже о гибели друга, писал: «Жизнь ему как бы предлагала выбор между Соловками и Парижем, но он избрал Родину, хотя то были Соловки, он восхотел до конца разделить судьбу со своим народом. И сам он, и судьба его есть слава и величие России, хотя вместе с тем и величайшее её преступление» [10]. Жертвенный подвиг отца Павла Флоренского, его сознательный выбор своей Голгофы по образу самого Спасителя — самое точное проявление цельности его личности как православного консерватора. В завершение хотелось бы обратить внимание на одно его политическое сочинение 1933 г., написанное уже в заключении, в Бутырской тюрьме. Это работа «Предполагаемое государственное устройство в будущем». Данное сочинение христианского мыслителя предназначалось для новой государственной элиты, в первую очередь, очевидно, для самого Сталина. В спокойном академическом тоне Флоренский излагает свои базовые воззрения по вопросам политического, социального, хозяйственного, национального устройства будущей России. Работа Флоренского весьма актуальна и для нашего времени.

Мыслитель решил опереться на то общее, что было у консерваторов-христиан и большевиков — их совместное (хотя и покоившееся на различных основаниях) неприятие западной индивидуалистической либеральной цивилизации. Конечно, факт генетического родства большевизма-марксизма и западного либерализма, из которого он вычленился, Флоренский из тактических соображений не затрагивал. В «Общих положениях», с которых мыслитель начинал свою записку, он излагал базовые методологические основы («основные положения») христианского учения о государственности, вобравшего в себя всё положительное, достигнутое классической древностью. Во-первых, государство не должно сводиться ни к одной из своих составных частей, ни к их конституционно-механической совокупности. Формула Флоренского такова: «Государство есть целое, охватывающее […] своей организацией всю совокупность людей». Государство, таким образом, не может быть классовым, крестьянским, пролетарским или аристократическим. Его целое должно исходить из других высших оснований. Именно так можно прокомментировать это исходное «платоническое» положение Флоренского. Видим, как с самого начала им отвергается либеральное учение о «конфликте интересов», лежащее в основе государственности и воплощающееся в законоссобразной постоянной гражданской войне, ведущейся под знаменем многопартийности и конституционализма. Отвергался и идейно родственный марксистский классовый подход к государственности. Во-вторых, государство становится актуальной реальностью, когда опирается на определенную «направляющую общество силу», несводимую к частным интересам. В этих словах мыслителя в снятом виде уже содержится учение о духовных основах истинного этатизма. Государство должно исходить из некой внеположенной духовной силы. Далее Флоренский предлагает верховной власти строить отечественную государственность с учетом прошлых «системных» (как сейчас бы сказали) ошибок, бывших следствием секуляризации и либерализации европейской христианской монархической государственности. Тем самым мыслитель выступал теоретиком нового самодержавного монархизма, свободного от прошлых ошибок, приведших страну к Революции. Флоренский писал: «Бюрократический абсолютизм и демократический анархизм равно, хотя и с разных сторон, уничтожают государство. Построить разумное государство — значит сочетать свободу проявления данных сил отдельных людей и групп с необходимостью направлять целое к задачам, неактуальным индивидуальному интересу, стоящим выше и делающим историю». [11]
.
Удивительным образом Флоренский предвидит то время, когда коммунистический строй уйдет в прошлое, хотя открыто и не говорит об этом. Здесь мыслитель смыкался с таким знаменитым представителем Русского Зарубежья, как И.А.Ильин, открыто обсуждавшим данную проблему. Оба они одинаково опасались утверждения в посткоммунистической России либерально-секулярной государственности атлантистского типа. Флоренский писал, что задача правильного сочетания частного (личного) и общего (государственного) на Западе решена неудовлетворительно. Поэтому он советовал Сталину и новому политическому классу в целом учесть это обстоятельство, чтобы по прошествии времени обезопасить страну от повторения западных конституционных ошибок. Ведь момент выбора настанет неизбежно. Именно это суждение было подоплёкой размышлений Флоренского. Поэтому он в самом начале своей первой проблемной главы данного политического сочинения и предостерегал, говоря об опасности нового подражания западному конституционализму в будущем.

Как консерватор Флоренский исходил из неизбежности учёта пореволюционной обстановки в России, которая вынуждает людей как бы «начать с чистого листа», побуждая насаждать естественные, жизненные формы личного и государственного бытия, избегая искусственных форм, рожденных отвлеченным доктринерством западного «чужеземного идеологизма» (по речению Пушкина). Здесь не должно быть недоразумений. Консервативная христианская политическая мысль всегда была реалистична и призывала исходить в каждый определенный момент из наличной ситуации. Конечно, неизмеримо лучше было бы, если бы дореволюционный политический класс не раскололся на официальных охранителей и либеральную интеллигенцию, осознав огромные возможности самобытного развития Царской и Крестьянской России. Но раз уж не удержались, то надо воспользоваться ситуацией, созданной Революцией, когда старая ложь непонимания сути Христианской государственности была сметена вместе с либеральным профессорским кадетизмом, повторявшим «конституционные зады» западной безжизненной доктринальной модели. Флоренский исходит именно из таких новых возможностей, открывшихся перед красной Россией.

Мыслитель предостерегал: «Различные виды представительного правления пытались решить… основную задачу [12] в построении государства путем компромиссов, уступок, урезок; таким образом возникают ослабленные формы государственности при неполнокровных, урезанных проявлениях личности и отдельных групп. Такие компромиссы ведут к разложению как личности, так и государства. <…> Всё то, что непосредственно относится к государству как к целому, как форме […] должно быть для отдельного лица или отдельной группы неприкосновенно и должно без[условно ими] приниматься как условие индивидуального существования, как собственно политика. Напротив, все то, что составляет содержание жизни отдельной личности и даёт интерес и побуждение […] это должно не просто попускаться государством, как нечто не запрещённое, но, напротив, должно уважаться и оберегаться. Государство должно быть столь же монолитным целым [в своём] основном строении, как и многообразно, богато полнотою различных интересов, различных темпераментов, различных подходов к жизни со стороны различных отдельных лиц и групп. Только этим богатством индивидуальных, групповых, массовых проявлений живо государство» [13]. Итак, неправильное сочетание частного и общего государственного, когда они смешиваются, как, например, в конституционных правлениях с многопартийной системой приводят к «ослабленной государственности». Это важное предостережение Флоренского, истинность которого до сих пор не осознана. Он предвидел времена, когда Россия встанет перед необходимостью поиска путей выхода из цивилизационного доктринального тупика марксистского большевизма в обстановке неизменного геополитического противостояния России и Запада. И не хотел повтора либерально-конституционных ошибок. К сожалению, в 1991 г. случилось именно то, чего опасались и Флоренский, и Ильин.

Итак, по Флоренскому, государство не должно ослабляться внедрением в его сферу незаконно огосударствленных частных (личных, групповых) интересов. Это, конечно, древняя классическая мысль, вполне осознанная Платоном и Аристотелем, усиленная у Флоренского его христианским правопониманием. Как лес, представляющий особую цельную экосистему, нельзя сводить к механической совокупности отдельных деревьев (как это, кстати говоря, делал либеральный философ И. Кант [14]), так и Русское государство является со своей только ему присущей душой и цельностью. И недопустимо его подверстание ни под партию (партии), ни под отдельный класс или корпорацию. Так, например, пишет Флоренский, «Капитализм — явление, ведущее в конечном счёте к смерти, но талантливые капиталисты — естественное богатство страны, которое могло бы быть использовано в нужную сторону, если бы из энергией привести в действие силы, для которых у большинства других людей нет соответственных способностей» [15]. Государство впадает в ложное положение, когда оно бессознательно начинает отождествлять себя с частным интересом отдельных, пусть сильных, лиц, именно поэтому Флоренский и предостерегал политический класс от сползания к той государственности, которая исходит из признания «актуальности» частного, например, «олигархического» интереса. Естественно, в соответствии со свободно-консервативным подходом Флоренского, который должен быть применен в наши дни, природная рента должна принадлежать всему обществу, а общественный капитал (Стабфонд) актуально, а не потенциально использоваться во имя интересов целого.

Флоренский, как классический консерватор-христианин, призывал не смешивать гражданскую и политическую свободу. Как и основоположники европейского консерватизма, Э. Бёрк и Н.М.Карамзин, он справедливо считал «политическую свободу» несуществующим правом, которое на деле при проведении его в жизнь конституционным путём приводит к ограничению гражданской свободы в обществе и удару по насущным субъективным правам человека и гражданина [16]. Флоренский протестует против возможного и «неоправданного смешения задач государства как формы, и задач государства как содержания», что на республиканском Западе традиционно воплощается в идее и практике политического представительства. Такое смешение гражданской (насущной) и политической (ложной) свободы приводит лишь к «формальному равенству». Государство должно хранить возможность торжества многоцветной, полнокровной жизни, «в которой реализуются лучшие потенции человека». И если разнообразие положительных «вкусов» к жизни будет воплощено, то будет хорошо и отдельной личности и государству в целом, несводимому ни к отдельной личности, ни к их механическому конгломерату. Таким образом, «политическая свобода» с многопартийностью и парламентаризмом, во-первых, является ложным принципом, вредным для личности соблазном, уводящим её от истинной человечности и гражданской свободы, во-вторых, в действительности является иллюзией, поскольку «политическая свобода народа», по сути неосуществима, но порождает партийные бюрократии, политиканство, ангажированный журнализм, то есть массовый паразитизм, иждивенчество, холуйство. Флоренский писал: «Политическая свобода масс в государствах с представительным правлением есть обман и самообман масс, но самообман опасный, отвлекающий в сторону от полезной деятельности и вовлекающий в политиканство. Должно быть твёрдо сказано, что политика есть специальность, столь же недоступная массам, как медицина или математика, и потому столь же опасная в руках невежд, как яд или взрывчатое вещество. Отсюда следует и соответственный вывод о представительстве: как демократический принцип оно вредно и, не давая удовлетворения ни кому в частности, вместе с тем расслабляет целое. Ни одно правительство, если оно не желает краха, фактически не опирается на решение большинства в вопросах важнейших и вносит свои коррективы; а это значит, что по существу оно не признает представительства, но пользуется им как средством для прикрытия своих действий» [17]. Флоренский, таким образом, предрекал и общую деградацию «демократического» парламентаризма в мире, и необходимость для России, раз уж открылась такая возможность, не вступать вновь на зыбкую парламентскую почву.

Очевидна правота выводов Флоренского, подтверждающихся и нашей практикой, и тем, что сегодня происходит на Западе. Современные честные представители западной политической мысли об этом свидетельствуют. Профессор-историк Шон Уиленц из Принстонского университета США пришел к заключению, что в Америке фактически сложилась однопартийная система, да и в целом на Западе классической «демократии» уже не существует. Причем сам действующий президент Д. Буш активно участвовал в её демонтаже. Автор ссылается на неправовое решение одного из окружных судов, принятое судьёй-однопартийцем Буша в 2000 году, остановившее пересчёт голосов, что противоречило решению Верховного суда Флориды и фактически отдало победу на президентских выборах нынешнему президенту [18]. При этом политический класс Америки продолжает риторику о нормативности повсеместной силовой «демократизации», за которой скрывается ставка на перманентную мировую войну. Всё это по мысли либеральных вдохновителей данной боевой глобализации, консервирует ложную, но выгодную для атлантистов политическую модель. К сожалению, сегодня иные наши официальные теоретики идут в хвосте этого лживого американизма и подражают подобным концептам, что и нашло свое очередное выражение в учении о «суверенной демократии», которое ждет такая же судьба, какая была у пустышек «ускорения», «революционной перестройки», «нового мышления» (по сути «старого либерального мышления» с многопартийностью и прочим отжившим бредом). Наше спасение, конечно, в отказе от сознательной или бессознательной подражательной лжи конституционной теории «политической свободы», «демократии» и «парламентаризма», становящейся еще более очевидной после прочтения провидческой работы Флоренского.

Флоренский высказал мнение о необходимости торжества новой «самодержавной» государственности, которая не должна повторять ошибки старой, впавшей в петровский абсолютизм. Он фактически восстанавливал в правах старую славянофильскую истину (сознававшуюся, впрочем, ещё Карамзиным и Пушкиным) о том, что политическая гармония в обществе и государстве покоится не на смешении законного самодержавия и «суверенитета народа», а на творческом сочетании священной полновластности самодержца и свободного мнения граждан. Поэтому Флоренский советовал будущим политикам России: «отрицая демо[кратическое] представительство, правительство дол[жно быть] чутко к голосу тех лиц и групп, которые действительно могут сказать нечто полезное правительству, специалистов <…>. Уметь выслушать всех, достойных быть [выслушанными], но поступать ответственно по собственному решению и нести в себе образ государственной ответственности за это решение — такова задача правителя государством» [19].

Значение рассматриваемого сочинения Флоренского в нашей интеллектуальной истории свободного консерватизма может быть сопоставлено только" с Запиской о Древней и Новой России" Карамзина. Карамзин предостерегал верхи от первичного сползания в доктринально-формальный конституционный либерализм западного типа, уча Александра I видеть живые церковные основы православного Царства и опираться на них в стремлении России к постепенному торжеству гражданской свободы. Флоренский же, имея в виду новый «баланс наличных исторических сил» (то есть результаты Революции), предвидел скорое наступление пограничной ситуации, которая поставит страну перед выбором дальнейших путей развития. Он показывал новой власти уже определившуюся опасность вторичного подражательного сползания страны на привычный, но смертный западный путь. Флоренский предчувствовал наступление момента, когда разрастающаяся новая красная элита захочет «остепениться» и вернуться в объятия своей одряхлевшей «либеральной мамы», от кормящей груди которой она, было, оторвалась радикальными усилиями Ж.-Ж.Руссо, К. Маркса и В.И.Ленина. Действительная возможность этого «возвращения» красных к либеральным первоистокам была очевидна для наиболее глубоких консерваторов XIX—XX вв., поскольку либерализм, социализм и коммунизм всегда были «доктринальными родственниками», едиными в своём отвержении Христианской цивилизации [20]. И действительно, в истории поправения нашего коммунизма («реального социализма») так и произошло, наметившись как тенденция ещё в 20-е годы XX в. То, что не получилось у Н.И.Бухарина в 30-е годы, действительно удалось М.С.Горбачеву и Б.Н.Ельцину. Флоренский все эти альтернативы, неизбежно стоящие перед «реальным социализмом», ввиду его глубинного родства с либерализмом, понимал вполне. Поэтому и предостерегал политическую элиту страны не стать вновь на петровский по типу подражательный, лёгкий, но гибельный для России путь. Либеральный Запад поражен неизлечимой болезнью, затронувшей все его сферы. Яркое его рекламное обличье не должно воспрепятствовать истинному видению системных и смертельных либеральных пороков Запада. Флоренский в этой связи писал: «Начиная от тончайших построений физико-математических наук, кончая достаточно элементарными средствами существования — все стороны жизни наполнены ядовитыми продуктами жизнедеятельности и заняты разрушением самих себя. Наука учит не бодрой уверенности знания, а доказательству бессилия и необходимости скепсиса; автомобилизм — к задержке уличного движения; избыток пищевых средств — к голоданию; представительное правление — к господству случайных групп и всеобщей продажности, пресса — к лжи; судопроизводство — к инсценировке правосудия и т. д. и т. д. Вся жизнь цивилизованного общества стала внутренним противоречием…» [21]. Как и Карамзин в 1811 г., считавший, что не либеральные «формы, а люди важны» [22], Флоренский в 1933 г. писал, что опыт практического либерализма на Западе привел к деградации личности. Он писал: «В настоящий исторический момент, если брать массу, — цельные личности — отсутствуют не потому, что стали хуже, а потому, что воля парализована внутренними противоречиями культурной среды». Флоренский уповал на появление «нового творца культуры», «героя», «лица пророческого склада», очень видимо рассчитывая, что таким мог бы стать волевой Сталин. России нужен человек с «гениальной волей», который создаст государственный строй Нового средневековья. Флоренский писал, что «Как суррогат такого лица, как переходная ступень истории появляются деятели вроде Муссолини, Гитлера и др. Исторически появление их целесообразно, поскольку отучает массы от демократического образа мышления, от партийных, парламентских и подобных предрассудков, поскольку даёт намёк, как много может сделать воля. Но подлинного творчества в этих лицах все же нет, и, надо думать, они — лишь первые попытки человечества породить героя» [23]. Между строк тут явно выступает христианское правопонимание Флоренского, надеющегося на новое воцерковление верховной власти России, которая должна понять, что истинная государственность основывается на вне её лежащих священных, неразложимых основах жизни. Именно поэтому мыслитель замечал: «На созидание нового строя, долженствующего открыть новый период истории и соответствующую ему новую культуру, есть одно право — сила гения, сила творить этот строй. Право это одно только не человеческого происхождения и поэтому заслуживает название божественного. И как бы ни назывался подобный творец культуры — диктатором, правителем, императором или как-нибудь иначе, мы будем считать его истинным самодержцем и подчиняться ему не из страха, а в силу трепетного сознания, что перед нами чудо и живое явление творческой мощи человечества».[24]

Была предпринята попытка передать свободно-консервативный дух творчества Флоренского, на деле бывшего свободным от всех либеральных мод и стадных склонностей. Христианская честность и отсутствие какого-либо приспособленчества были характерны для него даже во время заключения, когда он думал не только о своей многодетной семье, но и о трагедии Родины, сошедшей со своего естественного пути развития и принявшейся за идеологизированное конструирование неведомой жизни по заморским лекалам. Зная, что на этом пути успеха не будет, и красная элита начнёт поиски цивилизационного выхода, мыслитель-христианин пытался внести дух правды в сознание нового политического класса, совершая поистине жертвенный подвиг духовного служения отечеству.
Владимир Николаевич Шульгин, кандидат исторических наук, профессор Калининградского института ФСБ России

ПРИМЕЧАНИЯ:

1 — Флоренский П.А., священник. Сочинения в 4-х т. Т. 3(2). М.: Мысль, 2000. С. 416.
2 — Выражение В.А. Жуковского, высказавшего в 40−50-е гг. XIX в. опасение в перспективах либерального торжества «свободного скотства» в случае окончательной победы антихристианской Революции в Европе.
3 — Флоренский П.А. Указ. соч. С.417−418.
4 — Там же. С. 452−453 (выделено мною — В.Ш.).
5 — Там же. С. 453.
6 — Там же. С. 449
7 — Флоренский П.В. Столп и утверждение истины: Опыт православной теодицеи. М.: АСТ, 2003. С. 10.
8 — Флоренский П.В. Столп… С. 11 (выделено мною — В.Ш.).
9 — Там же. С. 246.
10 — Цит. по: Флоренский П., священник. Все думы — о вас: Письма семье из лагерей и тюрем 1933−1937 гг. СПб.: Сатис, 2004. С. 8.
11 — Флоренский П.А., священник. Сочинения в 4-х т. Т. 2. М.: Мысль, 1996. С. 647 (курсив Флоренского).
12 — Речь идет об оптимальном сочетании частного и общего в государстве. См. выше.
13 — Флоренский П.А. Указ. соч. С. 647−648 (курсив Флоренского).
14 — Кант писал следующее, иллюстрируя «лесным» примером свой либерально-индивидуалистический общественный идеал, исходящий из мнения, что общество является механическим конгломератом индивидуальных единиц, в него входящих: «Однако в таком ограниченном пространстве, как гражданский союз, эти же человеческие склонности (к антагонизму и войне — В.Ш.) производят впоследствии самое лучшее действие подобно деревьям в лесу, которые именно потому, что каждое из них старается отнять у другого воздух и солнце, заставляют друг друга искать этих благ все выше и выше и благодаря этому растут красивыми и прямыми; между тем, как деревья, растущие на свободе, обособленно друг от друга выпускают свои ветви как попало и растут уродливыми, корявыми и кривыми». — См: Кант И. Идея всеобщей истории во всемирно-гражданском плане (1784) // Философия истории. Антология / Сост. Ю.А. Кимелев. М.: Аспект Пресс, 1995. С.61−62.
15 — Флоренский П.А. Указ. соч. С. 648.
16 — Например, Э. Бёрк, критикуя революционную идею «политической свободы» писал, что нельзя смешивать правомочность отдельных лиц и верховную власть в стране, в противном случае «не останется иного закона, помимо воли того, кто сильнее». Отсюда проистекает и то, что никакой английский король, как личность, не имеет права отменить монархию. Соответственно и английский народ «почитает законную наследственную передачу престола одним из своих прав, а не нарушением оных, благодеянием, а не основанием для недовольства, залогом своей свободы, а не клеймом рабства». — См.: Бёрк Э. (Еdmund Burke) Размышления о революции во Франции. London: Overseas Publications Interchange, 1992. С.84−85, 91.
17 — Флоренский П.А. Указ. соч. С. 648−649 (курсив Флоренского).
18 — Софонов В., Просаднева Н. Поминки по демократии: Западные политические образцы из символов веры превращаются в музейные экспонаты // Политический журнал. 2004. N 15(18). С. 63.
19 — Флоренский П.А. Указ. соч. С. 649.
20 — См. Шафаревич И.Р. Две дороги к одному обрыву. М.: Айрис пресс, 2003. С.234−274.
Совсем не случайно поэтому, что на всех стадиях развития социалистической и коммунистической идеи и практики часть революционеров постоянно правела и склонялась к чистому либерализму. Отсюда становится понятной постоянные столкновения «чистых» коммунистов с «уклонистами»: борьба Маркса с Бакуниным, Прудоном и Лассалем; Ленина — с Плехановым, Бернштейном и Каутским; Сталина — с Бухариным.
21 — Флоренский П.А. Указ. соч. С. 650.
22 — Карамзин Н.М. Записка о древней и новой России в её политическом и гражданском отношениях. М.: Наука, 1991. С. 98.
23 — Флоренский П.А. Указ. соч. С. 651 (курсив Флоренского; выделено мною — В.Ш.).
24 — Флоренский П.А. Указ. соч. С. 652.