Наркомания. Наша беда, наши пути, наши надежды

Беседа с О.В.Зыковым, президентом Российского благотворительного фонда «Нет алкоголизму и наркомании», членом Общественной палаты РФ, кандидатом медицинских наук

Тогда же представители Патриаршего центра предложили нам опубликовать альтернативный материал об их деятельности, который Центр обещал прислать нам в течение недели. Редакция РЛ, верная принципам непредвзятости, честности и братолюбия в полемике между единоверцами, обязалась опубликовать материал пресс-службы Центра. Однако никаких текстов мы до сих пор не получали. И только на днях на электронный адрес Русской линии от Патриаршего центра пришло интервью с О.В.Зыковым. Видимо, оно и является ответом Центра на претензии и недоумения со стороны православной общественности по поводу его деятельности, высказанные в статье А. Голубкова и в ходе обсуждения на форуме. Верные своим обещаниям мы публикуем этот текст.

Интервью с О. В. Зыковым, президентом Российского благотворительного фонда «Нет алкоголизму и наркомании», членом Общественной палаты РФ, кандидатом медицинских наук

3 февраля в Патриаршем центре духовного развития детей и молодежи прошел круглый стол «Православная Церковь и программа „12 шагов“. Опыт Данилова монастыря». В совещании приняли участие руководитель Центра игумен Иоасаф (Полуянов), первый заместитель руководителя Центра Ю.С. Белановский, начальник отделения детских и молодежных программ Центра А.В. Боженов, руководитель программ духовной, психологической и социальной реабилитации иеромонах Иона (Займовский), директор Школы молодежного служения игумен Петр (Мещеринов).

В качестве экспертов были приглашены президент фонда НАН, член Общественной Палаты РФ О. В. Зыков, врач психотерапевт городского детско-подросткового наркологического отделения НД N12 А.А. Нестерова.

По окончании круглого стола Олег Зыков дал интервью пресс-службе Патриаршего центра духовного развития детей и молодежи.

— Олег Владимирович, Вы — президент российского благотворительного фонда «Нет алкоголизму и наркомании», член Общественной Палаты РФ, кандидат медицинских наук. Сферы Вашей деятельности и деятельности Вашего фонда очень переплетены и включают в себя много аспектов. Расскажите немного о направлениях, которые Вы считаете наиболее приоритетными и актуальными сегодня. Иными словами, что, на Ваш взгляд, сегодня особенно важно? Что Вам интересно, что волнует и что необходимо?

— Вообще, то, чем я занимаюсь — это социальные технологии. Я не политик в классическом плане, я не поддерживаю никакие партии, мне это не интересно. Мне интересен человек, его судьба, самореализация. И главный ресурс, который я вижу в этой сфере — это развитие позитивных социальных технологий, которые позволяют человеку реализоваться там, где он живет, и когда он живет. Обсуждение невозможно, когда обсуждающие не понимают обсуждаемого вопроса.

Если мы говорим о наркомании и путях противостояния этому общественному недугу, то самое принципиальное — это стремление понять и уважать больного человека. Нам надо этому учиться. Ключевой вопрос при рассмотрении путей решения проблем общества — это вопрос происхождения, укоренения и живучести человеконенавистнической позиции. Пока мы не решим, кто такой для нас человек, пока мы не поймем его место в жизни и в этом мире, мы ничего не сможем сделать.

Нам необходима воспитательная работа по отношению к людям и обществу. Для меня принципиально важно, чтобы люди, имеющие профессиональную принадлежность к вопросам зависимости, имели указанную нравственную позицию. Только на основании этого нам надо формировать среду, в которой наркоман или иной зависимый человек будет выздоравливать.

— Вы не раз говорили уже, что такой естественной средой может и должна быть, прежде всего, семья. Современная семья отвечает этим требованиям?

— В том-то и дело, что нам надо научиться понимать суть спроса на наркотики, на водку, на жестокосердие. Указанное коренится в жизни современной семьи, в том, как семья строит свою внутреннюю жизнь и свои отношения с обществом. Как воспитывается человек в наше время? Какие ресурсы есть у семьи и у школы по полноценному позитивному воспитанию личности ребенка? Роль родных и близких, роль родителей переоценить невозможно.

Самое глупое в нашей ситуации — это декларировать ценности, заранее зная, что ни у общества, ни у семьи нет ресурсов по их принятию и позитивному построению жизни.

Когда мы говорим о ценностях, нам необходимо говорить о технологиях. Как организовать социальную защиту семей? Как организовать социальную работу вообще — и с семьей и на улице. Надо прекратить «спасать» общество. Надо учиться помогать реальным людям в их реальных жизненных ситуациях. Увлечение идеей спасения общества вообще лишает возможности конкретных людей понимания, того, что необходимо делать на практике.

Нам необходимо правильно расставить приоритеты. Необходимо, прежде всего, научиться реально работать с семьей, помочь ей в деле воспитания детей.

— В последние годы принято всячески ругать СМИ, как «основной инструмент манипуляции общественным сознанием» и требования о цензуре звучат всё чаще и чаще.

Безусловно, цивилизованные границы, даже цензура, у СМИ должны быть. Но тут вопрос в том, кто будет все это отслеживать. Уровень коррумпированности нашего общества очень высок.

Мне думается, что часто люди преувеличивают значение СМИ в негативном влиянии на общество. Часто путают причину и следствия и пытаются бороться со следствием, не понимая причины.

Философия насилия в обществе, засвидетельствованная в телевизионных программах, в видеофильмах, в современной литературе — это результат того, что и в жизни взаимоотношения между людьми строятся на такой почве. Пусть не в явно агрессивной форме, но именно на этой почве. Люди выстраивают отношения между собой, в том числе и на бытовом уровне, через насилие. Такая жизненная философия и система отношений провоцирует нас делать именно такой заказ на насилие в массовой культуре.

Это вопрос соотношения спроса и предложения. Может ли агрессивное предложение расширить спрос? Да, безусловно, это работает и в области наркомании и в жестокосердии. Если нет спроса на насилие и на наркотики, то не будет предложения. Бороться с предложением, не влияя на спрос — это тупиковый путь, обреченный на провал. Закрывая предложения, мы получаем некий жизненный вакуум, который люди стремятся заполнить. И если не проделана некая воспитательная работа, если не отработана технология по положительному заполнению это вакуума, то люди, так или иначе, найдут замену запрещенным наркотикам или насилию.

Мы должны понимать и то, что наши попытки влияния на СМИ должны быть ответственными. Мы призваны предлагать некую качественную продукцию взамен критикуемой нами. На некачественный продукт нет спроса.

— Часто встает вопрос, а какие задачи должны решать государство, общественные организации, в том числе Церковь?

— Тут каждый должен самоопределиться. Готов ли он встраиваться в некий технологический процесс. Это вопрос выбора.

Если человек решил посвятить свою жизнь профессиональному служению, а побуждает его к этому его вера, его ценности, тогда он должен найти свое место в этом некоем социальном технологическом ряду. В этом смысле сотрудничество и отдельных людей и общественных организаций и государственных структур и Церкви есть свидетельство тому, что такие технологии вырабатываются. Мы не декларируем каждый свои ценности, а ищем площадки, где мы могли бы трудиться вместе ради реальных людей и быть соработниками друг другу. Мы должны забыть разговоры о том, кто, что и кому должен. Нам надо обратить свой взгляд на конкретные реальные жизненные вопросы.

Государство — это инструмент, который мы сами создаем для обслуживания наших собственных нужд. Если государство не работает, то это наши проблемы. Мы его таким создали.

Государство должно не мешать человеку и даже более того, должно помогать ему реализовать свои духовные ценности в реальной практике. Но при этом сам человек должен иметь духовные ценности и желать их реализовать и пережить. Любой человек должен быть готов сам решать свои социо-духовные проблемы.

Очевидно, что лучший способ реализовывать свои духовные ценности — это помогать своему ближнему. Не себе, а ближнему. Мы тут ничего не изобретем нового. Это общечеловеческий закон. Стремление изобрести некий русский путь в этом направлении — бесперспективно.

Я никак не отрицаю особые ценности русской культуры. Но это не значит, что мы можем изобрести особый социально-духовный путь в мире. Мы не можем изобрести, например, особую русскую или православную наркологию.

И сам алкоголизм и условия его возникновения и условия выздоровления от алкоголизма — универсальны. Особый православный путь может быть у конкретного человека, обретшего веру во Христа. Путь воцерковления очень важен, но только для конкретного человека. Если кто-то черпает силы в своей вере, то это прекрасно. Но, сказать, что кто-то трезв и выздоравливает, и при этом он неправильно трезв и неправильно выздоравливает, потому что не имеет веры — недопустимо. Это личный путь.

Мы не должны подменять воцерковление выздоровлением и обратно. Это разные вещи. Хотя в жизни конкретного человека они могут быть очень тесно переплетены. Если кому-то говорят, что он воцерковится и тогда обязательно выздоровит — это обман.

Для меня ценно сотрудничество наркологии и Церкви. Мы априори считаем, что человек церковный или даже священник — они живут духовной жизнью. Чем больше будет контакт больного человека с ними — тем лучше. А в какой форме? Это решается индивидуально.

Роль Церкви в процессе выздоровления — помочь человеку обрести такие ценности, которые будут альтернативой его зависимости. Чем глубже эти ценности укоренятся в жизни конкретного человека, тем лучше для всех. Но человек может выбрать Церковь и ее ценности только сам. Церковь дает духовную альтернативу — псевдодуховному образу жизни человека. И наркотики и алкоголь и игровая зависимость — это плоды духовной пустоты и социо-духовных проблем человека. Вера и духовность могут заместить зависимость.

Если в Церкви будет расширяться количество людей, понимающих это и стремящихся участвовать в жизни ближнего своего, в том числе алкоголика, то, очевидно, это и есть ресурс Церкви по отношению к наркологии, а не по отношению к ее собственной прямой задаче.

Что сейчас происходит? И со стороны общества и даже со стороны неких православных христиан происходит «забивание» и травля наркоманов. Вместо того, чтобы направить силы на преодоление наркомании как болезни общества, у нас борются с наркоманами прежде всего, идеологически и демагогически. Именно поэтому, мне хотелось бы сказать, что наркология не должна быть политизирована и идеологизирована. Это часть медицины и мы должны обсуждать медицинские технологии. В противном случае разговор просто не получится.
— Если говорить более предметно именно о наркомании, о наркологии, то существует несколько актуальных, острых тем, сплетенных в некое недопонимание, на основании которого возник целый ажиотаж, а то и мода на критику наркологии. Одна из таких тем — это легализация наркотиков…

— Легализация означает, что обычный гражданин может пойти в обычный или специализированный магазин и купить там наркотик, который сегодня запрещен законом. Самое интересное, что мы живем в государстве с легализованным наркотиком. Это алкоголь. Его я воспринимаю именно так и никак по-другому. Зависимость от алкоголя, особенно если она носит уже патологический характер, гораздо более тяжкая, чем, например, от марихуаны. Из этого никак не следует, что надо марихуану легализовать. Но нам необходимо помнить, что алкоголь — это наркотик, и мы с ним живем.

Победить наркотики невозможно, потому что потребность в психоактивных веществах (ПАВ) присуща природе человека. Те или иные ПАВ (наркотики) были, есть и будут.

Очевидно, нельзя человека отделить от его природы. Если бы технологическая возможность была, и я бы верил, что это принесет пользу, я бы с удовольствием запретил любые психоактивные вещества. Но подобные эксперименты уже были, и ничем хорошим это не заканчивалось. Мне понятно почему.

Дело в том, что мы никак не можем изменить природу человека. Для того чтобы убедить больших начальников в том, что история наркотиков — это история человечества, мы издали книгу-атлас «Всемирную историю наркотиков». И то, чем является наркотик в приложении к конкретному социуму, тесно сопряжено с культурой и историей этого социума. В Южной Америке, например, разжевывание листьев коки не считается наркоманией — это норма жизни. В юго-восточной Азии жуют листья бетеля. А в Средней Азии — насвай с добавкой марихуаны. И для них это не наркомания в нашем понимании. Для исламских государств наркомания — питье водки, которая там запрещена. А наш народ водку пьет и не представляет жизни без этого.

Если мы хотим конструктивно работать в области профилактики наркомании (или другой зависимости), то нам надо выстраивать отношения не с химическим веществом, а с нашим выбором. Зло не в героине, не в алкоголе, зло в нас, в нашем выборе, выборе той или иной формы разрушительного поведения. Мы должны понимать, что есть разные формы разрушительного поведения, и есть разные химические вещества, которые приводят к разрушительному поведению. В конце концов, есть разрушительное поведение, где вообще нет химического вещества. Например, игромания. Последствия от игромании для человека порой более трагичны, чем зависимость от некоторых видов химического вещества.

Так почему мы демонизируем химическое вещество? Как только мы начинаем переносить нашу внутреннюю проблему вовне, на химическое вещество или на шприц, мы сразу лишаемся возможности эту проблему решить. Опыт показывает, что борьба с героином как с химическим веществом приводит к тому, что проблема не решается.

Сегодня есть то, что есть. Я прекрасно понимаю, что сегодня механически отделить российский народ от водки невозможно. Мы пытались это сделать в 1985 году, и даже в какой-то момент появился некий позитив. Но надо понимать, что потребность человеческой природы в психоактивном веществе берет верх. Вакуум очень быстро заполняется. Именно на фоне запрета алкоголя в те времена появился интерес к нетрадиционным химическим веществам. Именно тогда у нас появилась наркомания. Это факт. Наркомания пришла к нам не с Запада, а в результате этого искусственно созданного вакуума. Молодежь именно в этот момент стала экспериментировать с психоактивными веществами. Почитайте «Плаху» Чингиза Айтматова, там прекрасно повествуется о том, как молодые люди в конце 80-х годов ездили в Чуйскую долину за марихуаной.

Необходимо признать, что разговоры о «легализации наркотиков» должны вестись профессионально и не с позиции идеологии, а с позиции технологии.

Лично я против легализации наркотиков, но я за то, чтобы этот вопрос цивилизовано обсуждался. И я с такими людьми веду диалог и выдвигаю свои аргументы. Я абсолютно убежден, что тема легализации наркотиков с точки зрения социальной практики не полезна для нашего общества. Но при этом, как только мы отказываем людям, которые думают по-другому, в праве высказывать свое мнение, мы загоняем это мнение в подполье. Зачем это провоцировать?

Тема продажи наркотиков почему-то переносится на людей, которые обсуждают легализацию наркотиков, — это разные люди на самом деле. С теми, кто продает наркотики надо бороться с помощью правоохранительных органов в соответствии с Уголовным кодексом. С теми же, кто пытается обсуждать легализацию, надо это обсуждать и находить контраргументы. При этом чем меньше будет психоактивных веществ в обществе, тем лучше, но это должно сопрягаться с выбором самого общества и человека. Либо мы стараемся влиять на этот выбор, он становится позитивным, и это сокращает пространство негативного выбора людей, которые выбирают наркотик, либо мы ничего не добьемся. Любая агрессия по отношению к личному выбору, не связанная с тем, чтобы влиять на этот выбор, приводит к обратному результату.

— Не могли бы Вы рассказать о программе, так называемой, «заместительной терапии». В чем её эффективность?

— Сначала обсудим саму суть этой программы. Понятно, что, с одной стороны, это определенная психотехнология, с другой стороны — методология. Существуют люди, которые страдают химической зависимостью от запрещенного химического вещества и при этом они готовы и стремятся к позитивному общению с окружающими людьми. Иными словами, эти люди готовы легализоваться — выйти из подполья. Вопрос в том, готово ли общество с ними выстроить отношения, при условии, что они еще не готовы отказаться от употребления химического вещества. А мы помним, что зависимость — это сложная болезнь.

Зависимый человек как бы говорит: «Я хочу общаться с вами, я не хочу покупать наркотик у подпольного дилера, дайте мне, вместе с моей болезнью, возможность общаться с вами». В ответ на такой запрос у общества есть возможность (я подчеркиваю, есть возможность) обратиться к «заместительной терапии».

Она заключается в том, что именно врач, лечащий больного человека с химической зависимостью, может выписать ему некое вещество, вместо нелегального наркотика. Алкоголик, например, может пойти в любой магазин и купить то химическое вещество, от которого он зависит — это легальный наркотик. Вышеупомянутый зависимый человек не может пойти в магазин, потому что в магазине запрещенные химические вещества не продаются, но, в случае «заместительной терапии» зависимый человек может пойти к врачу, и врач, теоретически, может его выписать, что и происходит во многих странах.

Тут сразу возникает честный вопрос: «А не плодим ли мы тем самым зависимых людей, не способствуем ли мы росту наркомании?» Для ответа необходимо правильно понимать необходимые условия существования «заместительной терапии». Одно из существенных условий состоит в том, что наркотический препарат выписывается только (!) человеку, страдающему тяжелой формой зависимости. Врач не просто так выписывает наркотик, но с условием, что этот человек легализуется, будет контролироваться со стороны врачей и посещать различные реабилитационные программы. Если кто-то не согласен, то никакого наркотика ему не будет выписано.

Очевидно, что на зависимого человека необходимо оказывать давление, но не в виде насилия — посадить в тюрьму и все, а в виде некоторого договора: ты делаешь то-то и то-то, а мы делаем вот это. Получается псевдо-добровольность, но это наиважнейший элемент. Если нет личного выбора человека, он не может выздоравливать. Да, у него есть возможность продолжать криминальную жизнь, но мы даем ему другую альтернативу, и он делает свой выбор.

Ни у кого в нашем обществе, почему-то, не вызывает возмущения, что врач выписывает наркотик онкологическому больному, страдающему от болевого синдрома. Но почему-то возникает возмущение, когда больному наркоманией, с тяжкой, мучительной зависимостью от химического вещества врач (именно врач!), не из соображений политики или идеологии, а из соображений медицины, из понимания лечебного процесса, выписывает наркотик. Почему это вызывает возмущение, почему это политизируется? Очевидно же, что врач в рамках «заместительной терапии» не решает проблему свободной продажи наркотического вещества, он выписывает больному человеку, и только ему, определенный препарат с определенной целью.

— Но это может быть первым шагом к легализации…

— Важно понимать, что это не легализация наркотиков. Именно отсутствие легализованных наркотиков является предпосылкой формирования «заместительной терапии». Очевидно, если наркотик был бы легализован, тогда заместительная терапия просто не нужна, он бы пошел в магазин и купил его, как водку.

К вопросу о «метадоне», о котором так много говорят. Есть особенности, связанные с тем, что тот или иной наркотик можно давать не внутривенно, в целях профилактики ВИЧ-инфекции. Именно поэтому традиционно для заместительной терапии на Западе используется «метадон». Это наркотическое вещество, оно дается в рот.

На самом деле, неважно какое вещество может использоваться в заместительной терапии. Мы обсуждаем не химическое вещество, а технологию, которая обеспечивает контакт с больным, снижает криминализацию его поведения в обществе и — главное — дает возможность этому человеку увидеть и войти в позитивный социум. Иначе зависимый наркоман все время находится в криминальной среде: для того, чтобы жить, ему нужен наркотик, а наркотик нужно покупать, то есть нужны деньги, значит, либо он начинает воровать, либо сам продает наркотики. «Заместительная терапия» предполагает, что зависимый человек получает наркотик бесплатно.

Таким образом, предлагается исправить ту глубочайшую проблему, когда химическая зависимость вырывается из социального и духовного контекста. Больной страдает не от химической зависимости, он страдает от социальной и духовной зависимости от химического вещества. И когда он крутится только в этой криминальной среде, у него нет альтернативы и взяться этой альтернативе неоткуда.

Что касается вопроса о введении «заместительной терапии» в России. Во многих странах в наркологии стремятся сохранить принцип триединства: бесплатность, анонимность и доступность. Когда эти три элемента есть, то наркология действительно становится эффективной. В России эти принципы практически невозможно соблюсти. Здесь общество в целом очень агрессивно вообще и по отношению к наркоману, в частности.

Например, я наблюдал во Франции этап программы, когда выздоравливающего наркомана поселяют в обычную квартиру в обычном доме. И я поинтересовался, что же там происходит. Мне сказали: он же в обычном доме, там живут нормальные люди, он это видит, общается с ними, впитывает новые идеи и это его меняет. Аналогичная процедура у нас абсолютно бессмысленна.

Я говорил и говорю, что «заместительная терапия», в нашей стране невозможна. Уровень безнравственности взаимоотношений в нашем обществе, и в медицине в частности, не позволит сделать цивилизованную плодотворную программу. Главное, что должно произойти: духовность в нашем обществе должна стать такой, что мы станем более терпимы вообще, и к болящим в частности. Мы должны научиться уважать чувства больного человека, в том числе наркомана. Сейчас мы реально никого не уважаем: ни старуху, ни ребенка. В этом ключевая проблема — у нас очень велик уровень ненависти к ближнему своему.

— Ещё одна программа, известная в наркологической практике — это программа «снижения вреда». Что она из себя представляет?

— Обратимся к сути. Есть зависимый человек со своей системой понятий, и есть наше желание выстроить с ним отношения. Наркоманам предлагают взамен на использованный шприц получить новый. Шприц в этой системе выступает неким связующим звеном, с помощью которого можно эти отношения выстроить. При этом происходит не раздача шприцов, как часто говорят, а именно обмен. Во время обмена с пришедшим наркоманом вступает в общение выздоравливающий наркоман. Он как бы говорит: вот я, такой же как ты, но я выздоравливаю, тебе плохо, а мне хорошо, и ты тоже можешь прийти в мой мир.

Для психотерапевтов и наркологов очевидно, что если кто-то пришел с грязным шприцем, то это симптом, что человеку очень плохо, и нужен выход, но он не знает к кому обратиться. Пришедшему нужно оправдать свое обращение за помощью, оправдать себя, потому что он не верит, что ему могут помочь. И тут появляется шприц. На самом деле наркоман идет не за шприцем (шприц копейки стоит), он идет за помощью, и получает ее в виде информации.

Прежде всего, он получает информацию о том, что есть группы самопомощи (анонимные наркоманы), куда можно придти и быть принятым без предрассудков, без осуждения. Ему будут искренне рады, просто потому, что он человек, потому что он пришел и сделал свой выбор. Даже если он не может преодолеть болезнь, но он пришел и в течение этого часа трезв. Идеология всех этих групп такова: я трезв сейчас, «завтра будет день — завтра будет пища». И все понимают, что это достижение. Поэтому человека, который трезв один день, восхваляют так же, как того, кто трезв 10 лет. Кстати, быть трезвым один день тяжелее, чем быть трезвым 10 лет, и они это хорошо понимают.

Нельзя выздороветь, когда тебя не понимают и не уважают. Нельзя помочь человеку, которого ты не уважаешь. Сегодня и общество и часто наркология как часть медицины, презирает и ненавидит зависимых людей.

Шприц используется нами только как повод выстроить взаимоотношения с действующим наркоманом. Через шприц мы хотим до него дотянуться и предложить ту систему ценностей, которая ему в этот момент понятна. Что в этом порочного?

Причем в этой ситуации меня интересует не столько даже профилактика ВИЧ-инфекции, сколько способ выстроить отношения, достучаться до заблудшей души. Почему надо отказать человеку в возможности взаимодействовать, а мне отказать в праве пытаться до него достучаться. Это все равно, что отказать себе в праве пытаться обсуждать что-то с сектантом. Наркомания — это ведь своего рода биологическое сектантство.

Никто же не отрицает право Православной Церкви пытаться переубедить сектанта и ее право на миссионерство. Те, кто работают с сектантами — работают по той же схеме, что и со шприцом. Профессионалы соглашаются на призыв сектантов и идут с ними говорить на темы, предлагаемые сектантами и на их языке, стараясь в диалоге посеять сомнения в «хорошести» секты и засвидетельствовать об иных ценностях.

Почему же в отношении вот этой биологической, химической секты нельзя проводить какие-то активные действия и пытаться построить с ними взаимоотношения. При этом, когда ты работаешь с сектантом — это краеугольный камень — если ты не говоришь понятные для него вещи, которые он может услышать, ты ничего ему не докажешь. Речь не идет о том, что миссионер примет для себя сектантские истины. Сектантство порождено теми же причинами, что и наркомания и алкоголизм. Это, прежде всего, пассивность позитивной среды, в том числе и православной. Безусловно, человеку, как и нам всем, нужно душевное тепло, признание и уважение. И если ему, например, в секте «Свидетели Иеговы» дают это тепло, он может попасть туда.

Сегодня утром я обнаружил журнал «Сторожевая башня» в своем почтовом ящике. Очень душевно, очень умно и профессионально сделано. Здесь нет призыва: «Идите в секту Иеговы», упоминание о секте появляется в самом конце, — насколько они профессионально работают. Почему же мы так непрофессиональны? И почему мне как наркологу не дают делать профессионально свою работу?

«Программа снижения вреда» — это не более чем технология вовлечения наркомана в диалог. Здесь совсем нет и не может быть никакой легализации.

Абсолютно во всех цивилизованных странах есть «программа снижения вреда». Там и не думают спорить на эту тему, это уже стало классикой для западной наркологии. В Татарстане, где очень многие — мусульмане, эта программа осуществляется за счет бюджета во всех городах. Всемирная организация здравоохранения считает эти программы обязательным элементом программ, направленных и на профилактику ВИЧ и на снижение количества людей, употребляющих наркотики инъекционным способом.

— Вопрос о «преступлении и наказании», о хранении наркотиков и ответственности за это много обсуждается и волнует своей неоднозначностью. Каково Ваше мнение по проблеме «запрещенных доз», какие здесь существуют подводные камни?

— Часто вокруг затронутой темы устраивается целая истерика, ажиотаж. Однако надо понимать, что именно такие истерические попытки влиять на общество ударяют прежде всего по рядовым несчастным наркоманам и встают на пути их выздоровления. Любая истерика нересурсна и очевидно мешает обществу позитивно решать ту или иную проблему.

Надо сказать, что у нас в стране нельзя хранить запрещенные законом химические вещества, за это существует административная и уголовная ответственность. Есть административная ответственность за употребление наркотиков — штраф или 15 суток. И есть запрет на продажу любой дозы наркотиков, за которую существует уголовная ответственность.

До постановления 2004 года в тюрьму можно было посадить за пыль героина, за 0,0005 грамма (полмиллиграмма). В те времена правоохранительная система вообще не занималась наркомафией. Вся их работа, а следовательно, и отчетная статистика строилась на том, что они забирали пацана-наркомана с улицы. В результате наркомафия у нас процветала, наркоманов, этих больных людей, сажали в тюрьмы. При этом была жуткая судебная несправедливость: можно было получить несколько лет и за 0,0005 грамма и за 10 кг. Очевидно, вся эта система действовала в интересах наркомафии.

Я всегда действую с позиции больного человека, и ситуация, когда наркоманов сажали в тюрьмы, меня и многих людей не устраивала. Наркоман не носитель проблемы, он жертва проблемы. Носителем проблемы является атмосфера в обществе, система ценностей, которая есть в обществе, то есть то, что провоцирует человека на личный выбор разрушительного поведения. Таким образом, наркоман, прежде всего, жертва этой проблемы. Безусловно, он в некоторой степени становится и носителем и распространителем этой наркоманской идеологии и таким образом способствует углублению этой проблемы. Однако, если наркоман (мы говорим о них, а не о распространителях) попадает в тюрьму, то он гораздо более глубоко входит в криминальную систему и все только усугубляется. Все думают о тюрьме «на входе» и мало задумывается о ней «на выходе». Очевидно, что из тюрьмы наркоман выйдет бандитом и помочь ему будет гораздо труднее, чем до тюрьмы. Те, кто прошел через места лишения свободы как через некую своеобразную «школу «становятся носителями криминального мышления и образа жизни. Чем больше людей проходит через тюрьмы, тем более криминальным становится общество. Главный критерий позитивного развития общества — сокращение людей в местах лишения свободы.

Для меня очевидно, что если наркоманов сажать в тюрьмы, то лучше станет только наркомафии. Проблема решаться не будет.

Сегодня посадить в тюрьму можно за хранение 0,5 грамма героина. Для сопоставления. Наркоман может употреблять до одного- полутора грамма героина в сутки. То есть у нас, говоря в общем, сейчас могут «посадить» за половину суточной дозы наркотика. В других странах эти дозы выше. Очевидно, что смысл указанной процедуры в том, чтобы отделить наркоманов от людей, которые распространяют наркотики и на этом зарабатывают. Надо понимать, что серьезные наркодельцы наркотики в глаза не видят. Они только получают прибыль.

Вопрос о дозах — это не вопрос вседозволенности. Это вопрос построения комплексной цивилизованной системы, способной через административную ответственность повлиять на наркоманскую субкультуру, чтобы хоть некоторые наркоманы пришли в реабилитационные программы.

До увеличения уголовно наказуемой «дозы» у нас административная ответственность не была востребована. Наказание было только уголовное. Причем это делалось довольно примитивно. Либо человеку давали условное наказание и сразу освобождали или сажали в тюрьму. Никакой социальной, воспитательной или лечебной альтернативы не было вовсе. Административная практика не использовалась, поскольку сама по себе она мало эффективна. А по-хорошему, должна работать комплексная система, включающая социальную и медицинскую сферы и, в частности, реабилитационные программы. Сейчас такая система только зарождается.

Административная практика создана для влияния на наркоманскую среду. Через этот процесс можно надавить на наркомана, чтобы он пришел в реабилитационную программу. Большая часть наркоманов обладают еще неким положительным ресурсом и могут прийти в реабилитационные программы. При этом правоохранительные органы должны взаимодействовать с этими реабилитационными программами.

Сегодня, конечно, вся система в комплексе не работает. Но сейчас у нас есть и некоторые ресурсы и возможности развивать эту административно-правоприменительную практику. Начало положено.

В мировой практике есть такое понятие «лечение вместо наказания». То есть, это не вопрос безнаказанности. Например, наркоман совершает небольшое правонарушение, например, его «взяли» с маленькой дозой наркотиков, которая, как правило, является его собственной дозой. Ему говорят, что сейчас его ждет административная ответственность, потом уголовная, но у него есть возможность лечиться. И таким образом осуществляется давление на него. Ему предлагается выбор из неравных вариантов. Я знаю, что все наркоманы хотят бросить, так или иначе. И если на этот крючок зацепить наркомана, то, возможно, он нам предоставит шанс ему помочь и спасти его.

Я против принудительного лечения. Но я «за» лечение вместо наказания. Сажать за наркотики, не предоставляя выбор для человека между наказанием и лечением, — это бесперспективно. Дать возможность выбора между наказанием и выздоровлением — это позитивная технология.

Говорить о том, что у нас в стране легализована продажа наркотиков или кто-то за это выступает — это значит ничего не понимать в вопросах наркологии. В нашей стране за любое количество (сколь угодно малое) проданного наркотика следует уголовная ответственность. И это правильно. Указанные ранее дозы относятся только к хранению наркотиков.

— Программу «12 шагов», которую успешно используете в своей практике Вы и Ваши коллеги, как только не называют, в лучшем случае — «сомнительной протестантской программой», обвиняют в использовании зомбирования и медитации, сектантских приёмов и несопоставимых с православным учением психотехник. Что Вы можете ответить оппонентам?

— Часто говорят, что 12-шаговые программы — это чуть ли не сайентологические программы. Я лично выступал в суде против сейентологов. Есть такой известный человек — Владимир Иванов. Он был тесно связан с сайентологами. У сайентологов же есть программа против наркотиков под названием «Нарконон». Я оказался втянут в эту историю, и выступал в суде против них. Мне выдвигались обвинения, что я выступаю против них, поскольку программа «12 шагов» является конкурентом программы «Нарконон». В тот период мне пришлось очень хорошо изучить их практику. Именно сайентологи многие годы выступают против психиатрии и психотерапии, даже журнал выпускают.

Противники 12-шаговых программ пытаются лишить человека права делать выбор. Получается, что человек объявляется врагом только потому, что он сделал другой, нежели хотят доброжелатели, выбор.

В основе технологии «12 шагов» лежит свобода выбора. Там никто не навязывается, не говорит, что ты должен делать так или иначе, там каждый говорит о себе, о своем собственном выборе. И каждый может присоединиться к этому выбору или нет, исходя из своего понимания, из своей системы ценностей.

Насколько понятие духовности и духовного роста сопоставимо с понятием выздоровления? Выздоровление теснейшим образом связано с духовным ростом, но мы должны понимать, что с духовным ростом в общечеловеческом понимании, а не в религиозно-конфессиональном. Прежде всего, мы имеем в виду то, что человек обретает внутреннюю свободу, обретает нравственные ценности, обращается к цельному и положительному образу жизни. Человечество не придумало никакой технологии по решению своих проблем кроме покаяния и добрых дел. Программа 12 шагов полностью соответствует этому принципу. Начинается все именно с покаяния и заканчивается добрыми делами. Среди прочего человека призывают отдать долги, примириться с обиженными им людьми. Двенадцатый шаг — это добрые дела в чистом виде: человек призван поделиться своим опытом выздоровления с нуждающимися. С точки зрения воспитания нравственности она по сути своей безупречна. Именно в покаянии и добрых делах и состоит духовное начало этой программы.

Очевидно, что 12-шаговая программа не является носителем православных ценностей, это даже доказывать не надо. Эта программа — рамка, внутри которой может быть все что угодно. И в зависимости от того, насколько православные христиане будут позитивны и активны, настолько пространство внутри этой рамки будет насыщено идеями православия. Если церковные люди будут отрицать группы самопомощи — тогда там будет все, что угодно.

Была ли 12-шаговая программа в Америке протестантской? Конечно, потому что внутри нее были протестанты, а какой еще она могла быть там? В мусульманских регионах сейчас тоже есть эти программы, и туда ходят мусульмане. Если вы зададитесь вопросом, что может наполнять «12 шагов» там, — очевидно, ислам. Меня это не удивляет. И если на нашей православной почве внутри наших «12 шагов» не будет православия, это будет говорить о слабой миссионерской активности Православной Церкви. Значит мы, как общество, не смогли предъявить иные ценности.

«12 шагов» — это не более чем социализированная психотехнология. Люди не понимают, что вера не может подменить лечебный процесс. Есть задачи лечения, есть больной человек, который должен выздоравливать, и есть воцерковление — это разные темы. Непонятно, почему вокруг определенной психотехники ведутся какие-то идеологические споры. Давайте обратимся, к примеру, к такой лечебной процедуре как «психодрама». Религиозна ли (православна ли) «психодрама»? Да нет. С внешней точки зрения все зависит от пьесы, от того, кто в этот театр играет, какие там слова произносятся.

Точно так же и в 12-шаговой программе: разные люди по разному себя ведут, о разном говорят и приходят к разным выводам в своей жизни. Может ли человек, участвующий в 12-шаговой программе попасть в секту «Свидетели Иеговы»? Может, но «12 шагов» здесь при чем? «12 шагов» — это техника, которая приводит к тому, что у человека появляется желание искать альтернативу химической зависимости. А вот какая альтернатива найдется, зависит от активности среды, в которой он находится. Если в этой ситуации миссионерская функция православия будет качественна, если в этой среде будут присутствовать православные идеи, то скорее всего, исцеляющийся человек придет к этим идеям, и слава Богу!

Я прекрасно понимаю, что за больного зависимостью человека я ничего не могу сделать, я могу только сформировать позитивную среду, из которой он возьмет позитивные ценности и в этом, собственно, и будет заключаться помощь этому человеку.

Формирование позитивной среды для человека — это тот наиважнейший инструмент, которым я пользуюсь, а вера — наиважнейший элемент этой среды, который может обеспечить выздоровление человека. Но не на этапе активной психотерапии — здесь нужна психотехнология, — а на этапе его дальнейшей социализации и духовной реализации. Это разные этапы, и не надо их смешивать.

Я рассматриваю 12-шаговую программу, эти группы самопомощи, как взрыхление духовного пространства человека, а вот воцерковление — это то, что на этом поле вырастет. Мы должны посадить на это поле какие-то зерна, а человек, путем работы собственной души, должен вырастить сад. Здесь очень важно не упустить момент, когда человек начинает духовный поиск, когда у него появляется потребность взрастить этот сад. И конечно, этот момент легче не упустить, когда этот человек у нас в поле зрения.