 |
| Русская неделя | Ольга Ожгибесова | 20.01.2007 |
В большинстве своем в этих местах живут переселенцы из Польши, Украины и Белоруссии — кого-то выслали в Сибирь еще в середине ХIХ века то ли за прегрешения перед властью, то ли за какие-то иные провинности, кто-то перебрался сюда в поисках лучшей жизни в годы Столыпинской реформы. Фамилии у всех — как на подбор: Вилюк, Абрамюк, Киричук, Филисюк, Баложук… Здесь до сих пор говорят: кто — мягко, певуче, растягивая и округляя гласные, кто — бойко и быстро, сбиваясь на непривычную и непонятную нам, коренным сибирякам и уральцам, смесь русского и украинского.
Здесь по улицам бродят свиньи — точно так же, как в исконно русских деревнях купаются в пыли посреди проезжей части куры. Здесь вместо привычных колодцев с барабанами и ведрами на цепи грустят над серыми колодезными срубами длинношеие печальные «журавли». Здесь настоящим, засоленным по старинным рецептам, украинским салом закусывают прозрачную, вышибающую слезу горилку.
Василий Петрович Березовский, к дому которого привела нас, словно гончих собак, идущих по следу, журналистская тропа, хоть и родился в Сибири, в деревне Кротово, но корни его на далекой Полтавщине — там, откуда в стародавние 1850-е, еще до отмены крепостного права, был выслан его дед, Николай Никифорович. Молодой Березовский, видно, характер имел норовистый, помещику, у которого был в услужении, не угодил, так что «за неповиновение» был сослан за тридевять земель. Ссылка оказалась бессрочной: в Кротово Николай Никифорович женился, да так и остался. Умер в начале 30-х годов в возрасте 106 лет, пережив не только своего помещика, но и четырех царей, три войны и две революции.
— Дед, — вспоминает Василий Петрович, — был здоровый, крепкий и в сто лет, это я хорошо помню, без очков нитку в иголку вдевал.
Василий Петрович ростом и статью в деда пошел — высокий, крепкий, широкоплечий, несмотря на свои 83 года, с лихим по-мальчишески вихром седых волос. Здоровье, правда, подвело — ХХ век не слишком-то располагал к здоровому образу жизни. Жену Василий Петрович похоронил и век свой доживает в компании с кошкой, которую уважительно называет Марией Ивановной.
Семья у Березовских вообще-то большая — семь детей, шестнадцать внуков и уже десять правнуков. Вот только разъехались — разлетелись птенцы из родного гнезда. Радуют лишь редкими наездами, письмами да подарками. Не так давно старший внук — летчик-истребитель, гордость Василия Петровича, прислал деду форму старшего лейтенанта — китель с погонами и синие брюки с голубыми лампасами. Подарок со смыслом: к 60-летию Победы фронтовику Березовскому, закончившему войну лейтенантом, приказом Верховного главнокомандующего В.В.Путина присвоено звание старшего лейтенанта.
Домик у Василия Петровича небольшой: кухня с русской печкой, горница на три окна да комната, где когда-то жили дети, а сейчас хранится картошка — лето нынче было дождливым, подземные воды затопили подпол. В горнице на стенах — фотографии в рамочках: дети, внуки, сам Василий Петрович с супругой… А в красном углу — икона.
Необычная икона, такую редко встретишь не то что в деревенском доме, но и в храме. Украшенная искусственными цветами и вышитым рушником, она не могла не привлечь внимание. На иконе изображен усопший Иисус Христос: спокойное, благостное лицо, закрытые глаза, руки, пробитые гвоздями, сложены на груди. Икона выполнена в странных, непривычных, нежных, пастельных тонах, и манера письма больше напоминает живописную, далекую от наивной иконописи, которая так часто встречается в деревенских домах и церквях. Скорее всего, работал над ней настоящий художник, а не деревенский иконописец-самоучка. Необычен и ее размер: сантиметров 50 в ширину и около метра в высоту. Когда-то это была явно храмовая икона.
Конечно, вопрос о том, как попала она в дом к колхозному бухгалтеру Василию Петровичу Березовскому, не мог не прозвучать. История оказалась весьма драматичной.
Когда-то в деревне Кротово была своя церковь. Построили ее еще в 1826 году — сначала деревянную, которую освятили во имя Архистратига Божия Михаила. Когда село стало разрастаться и богатеть, собрали всем миром денег, старую церковь снесли и поставили на ее месте новую, каменную. Говорят, церковь была уникальна и по красоте, и по архитектуре: круглое здание, к которому пристроена высокая колокольня. А колокол (ударение Василий Петрович делал на последнем слоге) был такой, что, когда в него звонили, слышно было в соседних деревнях.
Церковь много раз пытались закрыть, но не получалось, и службы, несмотря на революцию, мятеж и коллективизацию, шли, пока жив был священник.
— Отец Сергий, — рассказывает Василий Петрович, — старенький совсем был. Матушка у него умерла, а сыновья уехали невесть куда. Даже отец не знал, где они и что с ними. Из дома батюшку выселили, и он жил в сторожке при церкви.
О том, как умер старый священник, в деревне до сих пор ходят легенды. Но Василий Петрович уверен, что отца Сергия отравили.
— За рекой жил ветеринар по фамилии Зарубин. В выходной день после службы пришел он якобы к батюшке, принес ему бутылочку. «Выпей, — сказал, — а то один живешь, скучно, а так веселей будет». И подсыпал ему в вино отраву замедленного действия.
Василий Петрович эту историю знает со слов отца. Тот был человеком глубоко верующим, батюшке при церкви помогал. Он и обнаружил его мертвым. Отрава ли была причиной смерти или просто старость — кто сейчас может сказать, но имя ветеринара Зарубина, словно Герострата, старожилы-кротовцы помнят до сих пор.
Сравнение с Геростратом не для красного словца. После смерти отца Сергия храм в Кротово закрыли и, как вспоминает Василий Петрович, «сразу начали грабить».
— Подогнали повозки, стали выносить иконы, книги церковные. Напротив нынешнего клуба было здание Совета, а при нем большой сарай. В него все и свалили. А сторожем поставили моего отца. Сказали: никому иконы не давай. Холодно станет — принесешь топор, будешь рубить и печи топить. Отец промолчал, ничего не ответил. Время было такое…
На дворе стоял 36-й год. Много говорить было опасно. Но какова идея — иконами топить сельсовет!
Поздно ночью Петр Николаевич разбудил 13-летнего сына.
— Вставай, Вася, пойдем, поможешь мне.
Петр Березовский был простым, неграмотным крестьянином, который чурался политики, не служил ни белым, ни красным, ни Колчаку, ни Советам, но даже он понимал, что святыни нельзя отдавать на поругание. Конечно, спасти все иконы было нельзя — и без того он рисковал не только своей головой, но и жизнью подростка-сына. И все же сделал то, что требовал от него христианский и нравственный долг.
— Я выбрал самые главные иконы, — сказал он Василию, — надо их спасать. Но смотри, Вася, молчи. Если узнают, нам с тобой не будет жизни.
Сколько всего было икон, Василий Петрович не помнит. Много. Вдвоем с отцом они ходили в сарай дважды. Все, что принесли, спрятали на сеновале. Но на погибель обречено было еще больше.
Как дожил до утра Петр Николаевич Березовский, скольких седых волос стоил ему этот его поступок — нам узнать уже не суждено. Можно только представить себе, как заходилось в смертельном страхе его сердце, когда поутру в сарай пришли комсомольцы. Они решили не ждать наступления холодов…
Пересчитывать иконы, на счастье сторожа, не стали. Пропажу никто не заметил. Все, что было в сарае, весело, с шутками порубили, чтобы сжечь потом в печи. С того 1936 года лежит у Василия Петровича обрубок от крестовой иконы — подобрал, когда в окружении рыдающих сельчан комсомольцы вершили свой суд — не над Богом, над людскими душами.
…А спасенные иконы лежали в сене в доме Березовских.
— В 41-м году я ушел добровольцем на фронт — мне еще восемнадцати не было. Ходил всю войну по окопам, по развалинам… В 46-м пришел домой…
Вернулся лейтенант Василий Березовский в родное Кротово трижды раненым, принес с войны осколки, навечно вгрызшиеся в тело. И только тогда дождавшийся сына отец достал с сеновала иконы. Сказал: теперь можно!
А в 47-м году Василий женился. «Мне нечем тебя благословить, — сказал ему отец, — только этой иконой. Вот одно благословение. Не продавай и не отдавай ее никому — цены у нее нет!»
В том же году молодые купили домик, в котором и теперь живет Василий Петрович, и повесили в красном углу главную икону из разрушенной кротовской церкви. Она висит там вот уже без малого 60 лет.
— Приходили ко мне, — усмехается Березовский, — деньги предлагали. Но я от веры своей не откажусь.
P. S. На этом можно было бы поставить точку. Но, как это часто бывает, за окончанием следует постскриптум.
Из кармана пиджака Василий Петрович извлек нечто тщательно замотанное в белую тряпицу. Когда развернул, то этим «нечто» оказался… крест, я полагаю, из бронзы, с изображением распятого Христа. Всю войну Василий Петрович носил его в кармане гимнастерки — вот так, завернутым в тряпицу, чтобы не выскользнул, не потерялся. И ведь не потерялся. Трижды Березовский попадал в госпитали, но даже там ни у кого не поднялась рука отнять у молодого лейтенантика его… талисман? Оберег? Символ веры? Этот крест спас ему жизнь, причем в прямом смысле этого слова. На оборотной стороне, там, где старославянской вязью написано «Спаси и сохрани», явственно проступает неглубокая вмятина. Это след от осколка. Маленького кусочка железа с рваными краями, который неминуемо должен был разорвать в клочья сердце солдата. «Спаси и сохрани"… Спас и сохранил. Не оттого ли такое умиротворение на лице у Христа, изображенного на иконе, которую 70 лет назад спасли от гибели отец и сын Березовские?
