Православное содержание русского патриотизма

На примерах из военной истории и древнерусской литературы

Адресуется защитникам Отечества

Грядущее введение в Вооруженных Силах института военного духовенства вызвало оживленную дискуссию, в ходе которой, как правило, обсуждается лишь одно — способны ли военные священники исправить положение с дисциплиной или нет. При этом напрочь забывается, что смягчение нравов в современной казарме с помощью деятельности военного священника само по себе есть лишь побочный эффект его появления. Никто как будто и не подозревает, что главным результатом прихода в части и на корабли военного духовенства, в первую очередь, естественно, православного, имеющего целью воцерковление военного люда, станет началом превращения постсоветской «российской» армии в армию русскую, одушевленную служением высочайшей (и совершенно забытой в Вооруженных Силах) цели.

«Я иду в поход за Веру православную, да и за землю Святорусскую…«
Былина

Творцы ныне действующей Конституции РФ наивно полагали, что Государство Российское сможет существовать вообще без идеологии. В результате в истории русской цивилизации, для которой «власть идеи» всегда являлась сущностной характеристикой в столь значительной степени, что она (Россия) сама по себе может характеризоваться как идеократия, — государство, правительство которого осуществляет властные функции именем определенного, созвучного народным представлениям, нравственного идеала — наступил странный, небывалый (и трагический) период.

Военнослужащих в наши дни призывают к защите Отечества (отношение к которому у разных категорий граждан сейчас весьма неоднозначно), добавляя к этому понятия: «конституционный строй», «демократия», «государственные интересы», оставляющие в стороне центральное понятие нравственного идеала в душе воина. Того идеала, без которого трудно ожидать от солдата не только подвигов, но и просто добросовестного исполнения служебных обязанностей.

А когда-то этот нравственный идеал, неосознаваемый ясно большинством современных генералов, был ясен любому мужику, как в шинели, так и без оной. В «Повести о Едигее», написанной вскоре после татарского нашествия 1409 г., дается такая характеристика православного народа: «русь (т.е. русские Ю.С.) суть миролюбцы, ожидающие правды«[1]. Представляется, что в этих словах и есть сердцевина национальной идеи, сформулированная в годы наивысшего подъема православной духовности на «Святой Руси». Не найти во всем этом повествовании гордости за недавнюю победу на Куликовом поле; есть лишь неизбывная жажда справедливости и готовность стоять за «правду Божию» и смирение перед Его волей.

Русская военная история — это история подвигов духа, но во имя чего они совершались, что питало жертвенный порыв десятков поколений героев? Любовь к Отечеству? Но к какому? Вспомним девиз на медали участникам Отечественной войны 1812 г., лично предложенный Благословенным Императором: «Не нам, не нам, а Имени Твоему». В этих словах — смысл службы русского воина, к Отечеству относившемуся как к сакральной ценности — «Святой Руси», единственному на свете православному царству, где есть эта самая «правда Божия» т. е. истинная вера и которое, поэтому «…сияет… среди всех государств и орд басурманских и еллинских, и персидских — подобно солнцу«[2]. Именно такое понимание своего долга перед таким Отечеством было характерно для воина Святой Руси.

Оно нашло свое отражение в «Повести о прихождении Стефана Батория на град Псков» где Иван Грозный, наставляет псковского воеводу В.Ф. Скопина-Шуйского и его соратников «.как им (1-е) за православную христианскую веру, и за святые церкви, и (2-е) за его, государя, и за его государевых детей, и (3-е) за все православное христианство (т.е. за народ-«крестьянство» Ю.С.) против врагов стоять…"[3]. Подобных примеров можно привести еще множество. Это понимание сложилось в начале в народном сознании, а вовсе не выдумано графом С.Уваровым. Такие вещи как национальная идея «по заказу» не возникают. Удивительно только, что, объявив себя преемницей императорской России по части иностранных долгов, Россия нынешняя «в упор» не хочет видеть ее национальную идею, органически выработанную самим народом. Предпочитают искать новую «днем с огнем».

В первые годы ее «поисков» автору было странно их наблюдать. Ведь были уже опубликованы и «Русская идея» В. Соловьева, и «Душа России» Н. Бердяева, и «Дневник» Ф.М.Достоевского (которого одного довольно) и наследие св.прав.Иоанна Кронштадтского, и «Воссоздание Святой Руси» А.В.Карташова и еще пропасть подобной литературы. Что еще нужно объяснять власти, публично исповедывающей антикоммунизм и желающей строить государство, отвечающее интересам своего народа? Чего доказывать? Бери да применяй, воплощай в реальную политику! Но что-то мешает воспользоваться наследием предков. Видно у тех, кто принимает решения, предки были другие, «не наши»?

Патриотизм русского народа складывался постепенно, пройдя в своем развитии несколько ступеней. Они достаточно известны, но напомнить их заставляет крайняя актуальность вопроса в условиях, когда, с одной стороны, все туже сжимается вокруг российских границ кольцо враждебных сил, что требует всемерной и быстрой мобилизации, в первую очередь духовных ресурсов нации, на отпор наглеющему «невероятному союзнику», а с другой — сохраняется недопонимание и, как следствие — недооценка роли Православия в Вооруженных Силах.

Справедливости ради следует сказать, что Армия и Церковь сделали уже навстречу друг другу ряд шагов, количество верующих среди военнослужащих неуклонно растет, а официальное появление военного духовенства в штатах частей уже кажется неизбежным. Командиры-практики и их заместители по воспитательной работе видят в религии, в первую очередь в Православии, средство повышения нравственности среди личного состава, что положительно сказывается на показателях воинской дисциплины, да и боевой подготовки, а в боевых условиях является универсальным средством «психологической разгрузки» для снятия неизбежных тяжелых стрессов. К сожалению, этим, зачастую, и ограничиваются представления о роли Церкви в войсках, от чего русский воин лишается могучего духовного оружия предков — огромного нравственного превосходства над любым противником.

В то же время, еще относительно недавно даже попытаться объяснить в печати, в чем заключается главный смысл воинского служения для русского солдата, было нелегко. Всего несколько лет назад автор столкнулся не просто с атеистическим по своей природе непониманием, из которого, кстати, проистекает свойственное некоторым военным историкам и «воспитателям» представление о военной истории как о нравственной панацее — своего рода патриотической «палочке-выручалочке». В конце концов позволили изложить свои взгляды как точку зрения, имеющую право на существование наряду с другими (не слишком ли роскошно по нашим, уже почти окопным временам?), а в иных редакциях заявляли, что это — «идеология», а наша Армия деидеологизирована и потому ничему подобному (хотя бы и родному) на страницах военной печати не место. Таким образом, пусть батюшка перед солдатиками что-то тихонько расскажет о том, что служба Родине это, в первую очередь, — служба Богу, а печатно — ни-ни.

Очень это напоминало недоброй памяти время, когда не давали нормально изучать военное прошлое как раз по идеологическим причинам, а все «славные революционные, боевые и трудовые традиции…» у нас начинались лишь с семнадцатого года. Правда, с выходом упомянутой статьи в журнале «Воин», еще шаг вперед был сделан. Вскоре со слова «идеология» также было снято табу и со страниц «Военно-исторического журнала» объявлено официально, что таковой теперь у нас является государственный патриотизм с главной идеей служения «во славу Отечеству российскому», якобы в соответствии со славными традициями прошлого.

Таким образом, в официальной точке зрения, земное, греховное по самой природе своей, а то и погрязшее, как в наши дни, во всех мыслимых пороках государство возводится в абсолют куда в большей степени, чем это сделал великий разрушитель основ национальной жизни Петр I. Вспомним его обращение к войскам в день Полтавской битвы, где государство оказалось на первом месте, нарушив привычную народу иерархию ценностей и оттеснив веру на задний план.

Предполагается, что у военнослужащих, на основе (одного только) глубокого изучения военной истории сформируется устойчивое стремление действовать в соответствии со славными традициями российской императорской и советской армии, беря пример с героев прошлых эпох. Не учитывается, правда, что подвиги эти совершались и традиции складывались при определенном отношении народа к своей стране и государству (см. выше), которое имело религиозную природу. То же, по сути своей, было и при советской власти, только вместо Бога был К. Маркс, а в роли обожествленного пророка или мессии — «вождь и учитель».

Думается, что и вся сумма военно-исторических знаний не оторвет бойца от земли в нужный момент, не заставит рискнуть жизнью и, тем более, пойти на верную гибель, без нравственного идеала. Без него факты военной истории в сознании воина останутся лежать грудой разноцветных кругляшей от детской пирамидки, из которой вынули стержень.

Нам же сейчас необходимо, чтобы российский воин почувствовал себя нравственно выше не только чеченских бандитов, что естественно. Его надо сделать непобедимым. Убедить его в этом. Поднять (вернуть) его чувство морального превосходства над любым противником, дерзнувшим посягнуть на нашу Родину, навязать ей свою, нечестивую волю. Для этого нужно, чтобы идея, которая девятьсот лет вела русские войска от победы к победе, стала его идеей. Чтобы гордый московский клич: «С нами Бог, никто же на ны, разумейте, языцы и покоряйтеся, яко с нами Бог!» стал девизом каждого современника, одетого в камуфляж.

Требуется доказать, что нашему солдату и офицеру и сегодня есть что защищать. Напомнить, что «эта страна» — не предмет для презрения, а еще и «подножие Престола Господня», «земное Небо», «удел Богородицы». Не столько защищая убогую (или роскошную) материальную жизнь нынешнего российского народа стоит «преодолевать тяготы и лишения воинской службы» и даже совершать героические поступки, но и за его лучшее будущее без ернических кавычек, земное оно или чаемую «жизнь будущаго века». Русский воин должен усвоить, что спасая свою православную Родину, он спасает собственную душу. И даже более того, но обо всем по порядку.

Назовем вещи своими именами. Основной идеей, одушевлявшей нашу страну, какой она естественно, исторически сложилось и досталась модернизатору Петру Алексеевичу, был русский имперский мессианизм, выросший из Православия на отечественной почве. Это, собственно, и есть та «идеология», которой боялись редакторы «Воина» (и авторы Конституции РФ). В двадцатом веке он сменил свою внешнюю окраску, превратившись в российский большевизм-коммунизм. Его-то и замалчивают те, кому нужна Россия не в качестве самобытной цивилизации, а как источник сырья. О его истоках, сущности и проявлениях в отечественной военной истории и хотелось бы напомнить.

Почему-то принято выводить начало русского мессианизма из письма псковского старца Филофея, и что «понадобился» он, как идейное обоснование Московского самодержавия, к концу XV в.

Думается, что в этот период началось лишь окончательное его оформление в государственную идеологию и, как бы, второе рождение. На самом деле корни этого явления, придававшего столь мощный импульс патриотизму русских куда древнее. Можно сказать, что оно — ровесник самого русского народа.

Русский мессианизм зародился в XI веке, когда гигантское по европейским масштабам государство, восприняв христианство, преобразилось на глазах одного поколения. Стремительный, необычайный взлет страны из тьмы языческих капищ к свету чудных, христианских храмов, от безвестности окраиннго славянского княжества в начале правления Владимира — к мировой славе властителя, фактически равного силой и властью императорам Византии, каким стал Ярослав, требовал осмысления, даже невольно заставлял современников задумываться и о будущих судьбах родной земли. Им, горячо верующим, счастливым своей новой верой, был очевиден промыслительный характер произошедшего, подготовившего Русь к необычайной судьбе — свершать великие задачи, быть в авангарде человечества.

Тогда и была митрополитом Илларионом, сподвижником Ярослава Мудрого, написана первая книга русской литературы — «Слово о Законе и Благодати» (на весь советский период оскопленная вузовскими хрестоматиями, упрятанная в учебники для специалистов-филологов), заложившая основу национального самосознания русского народа и идеологию его государства, которая, в нескольких словах состоит в осознании русскими своей особой роли в мире, заключающейся в сохранении христианства в его изначальном виде, в служении добру и справедливости, и борьбе с силами мирового зла. В первую очередь — со всемирным богоборческим заговором, этой скрытой пружиной мировой политики, что действует со времен отвержения и распятия Спасителя прежним богоизбранным народом, но лишь недавно явно вырвалась наружу.

Неспроста уже эта первая книга древнерусской литературы (по форме — пасхальная проповедь) несет в себе такой колоссальный заряд антииудейской полемики.

Тогда же, стоя на праздничном богослужении в Софийском соборе русские воины могли услышать, а позднее — и прочитать в «Слове», что живут они в особой стране, «славной во всех четырех концах земли», которой предназначена великая судьба — служить идеалам «Благодати» — христианского вероучения. Хранить, утверждать и защищать их на земле во имя торжества Божьей правды — судьба родной земли и их судьба.

В душе русского воина ощущения великого счастья — исповедания истинной веры — накладывались на древнюю, с языческих времен, и бушевавшую во времена Святослава, воинскую гордость за принадлежность к силе никем непобедимой, на древние традиции дружинной чести. Сливаясь с верой Христовой, с радостью за свою православную Родину, с осознанием новых задач своего воинского служения, эти чувства облагораживались и превращались в крепчайший на свете сплав.

«Слово о Законе и Благодати» вовсе не единственный пример подобного мировоззрения, которое можно было бы связать с личностью его автора, но со смещением Иллариона — первого митрополита из русских, оно не исчезло, наоборот, развивалось и приобретало законченный вид. Парадоксальным образом ощущение своей богоизбранности, осознание себя «новым Израилем» проявлялось особенно в годы народных бед. Спустя несколько десятилетий, в роковом 1093 году, когда дважды разбитый внук Ярослава был безсилен помешать половцам угонять в свои степи тысячи несчастных пленников, в тексте «Повести временных лет», вслед за перечислением этих бедствий, встречаем поразительное, потрясающее откровение летописца, как будто полемизирующего с малодушным собеседником: «Да никто же не дерзнет говорить, будто мы ненавидимы Богом! Да не будет (более) никого, кого бы так Бог полюбил, как нас возлюбил! Кого так же почтил, как нас прославил и вознес! Никого же! Они ярость свою воздвигли на нас, потому, что больше всех почтены, выше (среди) всех грешных. Так как более всех просвещены были, и Владычню волю ведаем, то и более других казнимы».[4]

С таким поразительным мироощущением и потом еще долгие века жили русские люди и пусть, вероятно, во время междоусобий и связанных с ними новых половецких разорений оно приугасло, ушло вглубь, но отчасти сохранялось в самосознании народа и в письменной традиции монастырских книжников, помогая православным вынести испытания междоусобных браней и ордынского ига.

После нового короткого взлета, связанного с именами Владимира Мономаха и Мстислава Великого, со второй четверти XII в. наступил период закономерного спада национального самосознания, вызванного усобицами, отягченными вмешательством кочевников. Характерно, что тогда русский патриотизм носил главным образом «приземленный», «территориальный» характер (как в XX в.!). Постоять «за землю Русскую», «постеречь» ее от набега, пойти за нее в поход — вот постоянный рефрен в обосновании действий того или иного полководца в летописях. Мотив защиты христианской земли от «поганых, «агарян», похвала освободителям пленных христиан присутствует на южном направлении, но носит подчиненный характер. Тональность его звучания значительно ниже, чем в предшествующем столетии. Это объясняется тем, что русский человек не ощущал в то время угрозы своей религии.

Нашествие и установление господства иноплеменных было воспринято русскими как заслуженное наказание, за братоубийственные усобицы, но превосходство православной веры подчеркивается в воинских повестях и житиях этого времени и по отношению к новым «поганым» и «агарянам», и к католикам немцам. С первыми же победами над ордынцами оживает и любимый мотив особой любви Создателя к Русской земле. В «Задонщине» он звучит еще достаточно робко: «Как милый младенец у матери своей земля Русская: его мать ласкает, а за баловство розгой сечет, а за добрые дела хвалит. Так и Бог помиловал князей русских"[5].

Мамаево побоище совпало с праздником Рождества Пресвятой Богородицы. Этот знак был чутко воспринят верными душами, но еще более уверился православный народ в особом небесном покровительстве своей земле, когда в 1395 г. непобедимый Тамерлан повернул из-под Ельца, гонимый самой Богородицей, чью Владимирскую чудотворную икону встречали в тот день в Москве.
Рос авторитет Москвы как духовной столицы и как реального центра притяжения сил земных. Все больше княжат, бояр и вольных слуг «отъезжало» на службу в Москву. После разгрома Шемяки и окончания последней усобицы Великий князь Владимирский и Московский начинал восприниматься как тот, кому самим Всевышним суждено собрать Русь в единую державу, как хранитель и защитник самого святого, что есть у человека — его веры («Не нам, не нам, а имени Твоему!»).

В 1480 году, отразив на Угре нашествие Ахмата, великий князь Иван Васильевич вернувшись в Москву «…воздал хвалу Богу и Пречистой Богородице, говоря: «Не ангел, не человек, спас нас, но сам Господь спас нас по молитвам Пречистой и всех святых». Летописец, автор «Повести о стоянии на Угре», развивая тему, далее поучает: «…да не хвалятся неразумные в безумии своем, говоря: «Мы своим оружием избавили Русскую землю» (это нам ничего не напоминает? Ю.С.), но воздадут славу Богу и Пречистой Его Матери Богородице, ибо Он нас спас, и отринут это безумие, и множат битву за битвой и доблесть за доблестью ради православного христианства, чтобы воспринять в этой жизни от Бога милость и похвалу, а в том мире венчаться нетленными венцами Бога-Вседержителя и обрести царство небесное.

О храбрые, мужественные сыновья русские! Потрудитесь, чтобы спасти свое Отечество, Русскую землю, от неверных, не пощадите своей жизни, да не узрят ваши очи пленения и разграбления домов ваших, и убиения детей ваших, и поругания над женами вашими…». Далее автор приводит перечень государств завоеванных турками и заключает, что люди, бежавшие бросив свои страны, погубили не только свою родину, но собственные души [6].

То было время, когда на московской почве переосмыслялось духовное наследие Византии и Киевской Руси. Идея сохранения в чистоте истинной, неповрежденной папизмом веры Христовой и особой миссии Руси — ее хранительницы и защитницы после Флорентийской унии 1441 г. и падения Константинополя в 1453 г. стала доминирующей в русском самосознании.

Понимание того, что Москва стала главой Православия — «Третьим Римом», стало осознанием (как бы на новом уровне, превысившем прежние, «киевские» масштабы) «…великой миссии русского народа — нести миру слово истинного христианства, быть центром духовного единения всех православных земель» [7].

Соответственно воспринималась теперь и воинская служба. Как и в далекие киевские времена, служба Государю Всея Руси, а затем и ее венчанному царю становилась службой всей русской земле — «уделу Пресвятой Богородицы». В этом отныне и заключался смысл жизни русского воина. В его мировоззрении теперь понятия Родины и Веры были слиты воедино, а всякая война на своей территории превращалась в священную брань за веру. «Все мы готовы умереть за свою веру» писали защитники Пскова [8], те же слова позднее произносили и защитники Троице-Сергиевой Лавры, Устюжны, Калязина и Тихвина. Родина без Православия, отдельно от нее не воспринималась, да и была бы она нужна такая русскому человеку? Утрата Россией-Московией своей «отеческой» веры, что ей угрожало в годы смуты, означало бы не просто подчинение Западу, а полную катастрофу народного самосознания, потерю его «самостояния».

Несмотря на утрату «центральных органов государственного управления» и предательство большинства сильных мира сего русский народ выстоял в Смутное время, потому, что его вера была по-прежнему крепка. Потому, что сияла ореолом мученичества смерть Патриарха Гермогена, потому, что об очищении родной земли молились иноки Троице-Сергиевой лавры и сотен прочих обителей, вдохновляя на бой ополчения патриотов.

С этой верой он воссоздал свое православное царство, выбрав ему нового кесаря, и оно засияло вновь. Можно сказать, что почти все приведенные выше примеры вышли из-под пера монахов, а народ рассуждал иначе, но «Повесть об азовском осадном сидении» написана обыкновенным казаком Федором Порошиным, участником безпримерной осады.

Особый драматизм «повести» придает острое ощущение казаками собственного изгойства на Руси. Сравнив Московское царство с солнцем, сияющим среди прочих государств автор пишет: «Бежали мы из того государства Московского, от рабства вечного, от холопства полного, Кому там о нас тужить, рады там все концу нашему». И в этом нет неразрешимого противоречия, потому, что весь смысл своей жизни казаки видят в служении православному царству (где жить им было невыносимо), пусть и за его южной «украиной», выполняя долг вольной своей службы возле самой вражеской пасти.

Турецким парламентерам, предлагающим им почетную и выгодную службу султану в обмен на возврат Азова казаки отвечают:"А мы, холопы природные государя и царя христианского царства Московского. Мы, казачество вольное, покупаем смерть вместо живота. И далее:. именуемся по крещению христианами православными. Как же можем служить царю неверному! Покинув пресветлый здешний свет и будущий, в адскую тьму нам идти не хочется!» [9] И опять противоречие: «холопы», но… вольные. Иначе говоря, добровольные слуги, но без холопства, зато — без личной выгоды готовые на смерть, по-рыцарски. Безстрашен воин, боящийся страха Божия!

Строитель петербургской Империи, превратив Церковь из совести народа в министерство, и имея лучший в мире «солдатский материал», сделал ставку на материальные начала, заботясь более о числе пушек и кораблей, но оказался не в силах сразу изменить сознание народа, лишь оторвав от него дворянство, вскоре получившее неслыханную льготу — освобождение от «налога кровью», являвшегося оправданием крепостного права в глазах крестьян. Теперь крестьянами («христианством») народ стал звать только сам себя, что и проявилось в пугачевщине, неслыханно жестокой к духовенству.

Возросшая материальная сила Белого Царя тешила гордыню европеизированных конформистов, позволяя осуществлять немыслимые для остального мира предприятия (вроде похода на Индию), объединяя в себе все больше земель и народов, но уже подтачивалась она лукавым духом «просвещения». Национальный характер в целом изменялся медленно, а все новые победы многих убеждали в «правильности» русской Державы.

Народ, воспитанный церковью на отеческих преданиях, хотя и смущенный «вольностью дворянства», в главном еще оставался прежним, способным на любые жертвы «за свою державу, за крест золотой». А.В. Суворов, казавшийся при дворе ретроградом, но сохранявший в себе этот старый православный ратный дух, был един со своими солдатами и велик в этой простоте, сумев передать потомкам заветы времен «чудо-богатырей». Солдаты же еще и во второй половине XIX века пели: «Наша матушка Россия — всему свету голова».

С этим убеждением и жил народ, создавший величайшую в мировой истории державу, великую культуру (что естественно, когда в основе — истинная вера), народ впитавший в себя массу племен и наречий, никого при этом не губя. И это было нормально, ибо граждане любой империи, являясь носителями своего типа мессианизма, мыслят подобным образом. Иначе и не может быть. Без исламского мессианизма не состоялся бы мусульманский мир, с его Турецкой империей, и нынешняя Американская империя, так часто намекающая на свое сходство с новым Римом (чисто внешне, ибо по своему духовному содержанию она — лишь новая Хазария), как в прошлом и Британская империя, без своего мессианизма были бы невозможны.

Так было, пока не стали сказываться «плоды просвещения», пока интеллигенты, толстовцы, учителя-дарвинисты из земских школ не разубедили народ в его вере. Но эти люди, что готовили революцию, несли свой новый мессианизм, насаждали новую «религию», «отменявшую» Бога. Восприняв ее, народ, разочарованный в прежних идеалах, лишенный национального сознания (его в России заменяло христианское сознание), вместе с религией отверг имперскую идеологию немногочисленных образованных консерваторов. Он пошел за слепыми вождями, потому, что почувствовал в их призывах нечто близкое себе.

Глубоко поучительно поражение белых, самоотверженно отстаивавших «Русь Святую» от ее же народа, «давившего массой» на фронтах (не одни же латыши с венграми, да китайцы-«интернационалисты» победили высокопрофессиональных и беззаветно храбрых «рыцарей белой мечты»). Узкий племенной национализм или имперский шовинизм — это порождение капитализма, все еще был чужд народному, крестьянскому (т.е. все еще христианскому!) миропониманию. В народном сознании он отдавал казенщиной, государством, с которым у русского человека отношения всегда были сложными (комплекс любви — ненависти; вспомним азовских сидельцев), в то время как новая «вера» (по крайней мере, для активного меньшинства, для романтической молодежи) означала новую надмирную цель.

Народное сознание отозвалось на свое ключевое слово-код: «справедливость» (как аналог «Правды Божией»). Не для себя. Для одних себя — это не увлекает и не вдохновляет «всемирно отзывчивую» русскую душу — для всего человечества! Даешь III-й Интернационал, как поле деятельности русского мессианизма! Так коммунистическая идеология стала новой русской идеей — идеей народной (точнее — его молодого поколения), и вполне антинациональной, поскольку национальное чувство «крестьянства» по-прежнему спало. Каким было в то время отношение нашей мудрой власти к сердцевине русского национального чувства, его вере в то время, знают все.

Порочность, «недостаточность» новой «веры» стала очевидна с началом Великой Отечественной войны. Тогда власть мобилизовала ей в помощь «почвенную», низшую часть старого русского патриотизма. И народ, с этим «тандемом» в голове, дававшим отдушину национальному чувству, сломал хребет фашизму, а затем еще и стал, надрываясь, надеждой всех обездоленных на свете, сдержав, в конце сороковых, на самом краю ядерной катастрофы западных «христиан», замахнувшихся на мировое господство. Не сумел он только одного — изжить в своей среде иуд.

Впрочем, предатели — тоже лишь орудия Божьего Промысла. Так, видимо, надо было. Не дано нам оказалось победить в материальной гонке империй, а в идеологическом оружии своем сами разуверились. Да и как могло быть иначе? Ведь «без Бога — ни до порога». Наше оружие — дух, крест. Ведь сказано: «Не в силе Бог, но в правде», и еще: «Оружием обыдет тя истина Его».

Вот оно! Русская идея, заставляющая народ творить чудеса — наднациональна. Нас не увлекает мещанская «идея» всех прочих народов — обустройство собственного уголка. И лишенная Бога идея государственного патриотизма, ощутимо насаждаемая сейчас, народ не вдохновит на большее, чем на оборону. И голый («чистый») русский национализм — бредни о расовой чистоте, подозрительная возня с подброшенной языческой символикой утративших связь с родной традицией потомков православных, — не несущие ничего, кроме заурядного национал-эгоизма, в конце концов, лишь загонят русских в одну из комнат бывшей коммунальной квартиры. Но обороняться в нашем нынешнем положении, стоя на коленях, не сподручно! Надо подняться, но не столько для того, чтобы спасти самих себя, а, как всегда, — ради других. Чтобы наступать, свидетельствовать миру о превосходстве православной цивилизации. Для этого необходимо отбросить безсильную палочку-выручалочку госпатриотизма и вынуть проверенный, дедовский меч-кладенец, тот, что принес в мир Господь!

На всем свете лишь православные еще пытаются жить, подняв глаза к небу. И, без ложной скромности, лишь один народ, всем сердцем приняв заветы Нагорной проповеди, сотни лет был готов вместе с Учителем «страдать за правду Его», готов идти на крест, чтобы искупать своими страданиями погрязшее в грехе человечество. Готов ли ныне? Ведь с таким рвением и изобретательностью отучают! Может быть, вчера и не был готов, но время не ждет.

Так что же может быть сейчас естественнее для русского народа и его воинства, как не возвращение к отеческой вере, чтобы стать вновь самим собой? Чтобы снова стать моральным лидером человечества, соединив сохраненную Православием истину Христова учения с современными информационными технологиями, с еще восстановимой научной и индустриальной мощью «второй империи», вернуть России ее державную функцию — удерживать мир, готовый сорваться в пропасть моральной и физической гибели. Чтобы объединить всех православных и тех, кто захочет ими стать, и прежних наших союзников против натиска бездуховности, мертвечины обезличивающего, сатанинского глобализма. Только ради такой цели и стоит жить и бороться народу — со-работнику Творца.

Господи, благослови.

P.S. «И вечный бой…», иного не дано. Быть сытыми и благополучными нам не дадут, да и не для нас «мещанское счастье». Предки, как помним, хорошо это понимали и гордились своим уделом. Если и случались передышки — то не надолго, чтобы собраться с силами перед новым вызовом и новыми жертвами.

Что бы ни изобретали творцы заказных идей, всем должно быть ясно, что Россия сможет возродиться вовсе не как идеологически убогая «сырьевая держава», а только как хранительница Святого Православия, самобытная цивилизационная альтернатива и Западу, и Востоку, на пользу и тому и другому, в виде объединенного на новых началах союзного государства русских и тех соседних с ними народов, кто готов разделить их судьбу, остаться в культурном поле нашей цивилизации. В противном случае — мировые задворки в виде «Конфедерации независимых российских государств» и драка хищников над трупом.

Юрий Валентинович Сухарев, научный сотрудник Центра военной истории России при Институте Российской истории РАН

ПРИМЕЧАНИЯ:

1. За землю Русскую. Памятники литературы Древней Руси XI — XV веков. М., 1981. — С.402.
2. Повесть об азовском осадном сидении донских казаков. В кн. Воинские повести. Древней Руси. М., 1985. — С. 457.
3. Воинские повести Древней Руси. — С. 352.
4. Полное собрание русских летописей. Л., 1926. Т.1.стлб.225.
5. Воинские повести…- С. 177.
6. Воинские повести…- С. 296 — 297.
7. Слово Владыки Иоанна, митрополита Санкт-Петербургского и Ладожского. СПб., 1992
8. Воинские повести…- С.380
9. Там же. — С. 455 — 457.

2000−2006 гг.