«Русский марш» и технократическая волна в политике

Технологии нелинейного проектирования и управления в деятельности радикальной оппозиции

Необычное впечатление оставила националистическая акция 4 ноября, как и перепечатанный по ее следам «Русской линией», известный читательскому кругу материал Петра Хомякова. Некая новая волна, измененный контекст ясно прослеживаются в обсуждении «не замеченных последствий Русского марша», и почти этот же странноватый привкус все время витал над процессом подготовки мероприятия. Дело даже не в том, что Национально-державная партия (НДПР) Севастьянова, с веб-сайта которой была позаимствована статья, открыто провозглашает борьбу с Православием и необходимость территориального раздела России по этническому принципу. Ни о чем особенном, на наш взгляд, не говорит и присутствие, столь нашумевшее, в рядах шествия национал-социалистов и т.н. «штурмовых отрядов» г-на с лирической фамилией Дёмушкин.

Впервые, пожалуй, в деятельности радикальной оппозиции за кулисой происходящего ощущалось наличие целеустремленного и организованного интеллектуального штаба, а сам стиль обращения к сторонникам и в особенности систематика разбора ситуации и выдачи соответствующих инструкций обнаруживали некую иную школу и навыки, по отношению к тем, которые до сих пор демонстрировали устроители массовых акций протеста, от КПРФ и «Яблока» до эпатажной лимоновской НБП.

Наверно не буду далек от истины, если назову главной отличительной чертой националистического марша его технологичность и сопоставлю таковую с рядом образцовых акций последних лет, в которых задействовались возможности скрытых мозговых центров-сообществ по управлению общественными процессами. Отсюда, казалось бы, несоразмерно большие силы правоохранителей, брошенные против мероприятия 4 ноября, — только значительным количественным перевесом и заблаговременным введением комплекса режимных мер можно было рассчитывать вовремя отреагировать на быстрое приведение в действие авторами проекта ряда «домашних заготовок». Этим же, по-видимому, оказалось обусловлено размежевание в составе Подготовительного комитета: большинство, к которому в последний момент примкнул и Рогозин, предпочло действовать более традиционными методами «человеческой политики» и расценило как подозрительный и чуждый для себя аспект социокибернетики, активно продвигаемый, если выражать вещи лексикой П. Хомякова, идеологами «новой оппозиции».

Надо сказать, что с системной точки зрения такие явления, как теракты 11 сентября 2001 г. в Америке, захваты заложников в Беслане, Буденновске, на Дубровке, «цветные революции» по периметру России представляют собою цепочку сложнейших алгоритмических связей и являются результатом глубокой проработки с применением специальных методик моделирования, оценки и принятия решений. Держатели данных технологий — это, в первую очередь, специальные службы, однако не исключено внимание к этой заманчивой теме крупных корпоративных структур и отдельных влиятельных игроков. В последнее время немало говорится о работе т.н. «think tanks» на Западе, в основном, в США. Хотя многие страны активно способствуют созданию у себя сходных центров, имеются наработки подобного рода и в России. В конце концов, именно у нас методологические изыскания долгое время находились в открытом доступе и представляли собой распространенное хобби в среде работников многочисленных НИИ, технарей с учеными степенями.

Сообщества методологов начинают особенно бурно развиваться под занавес советской эпохи, параллельно с нарастанием кризиса использовавшихся ранее привычных управленческих и организационных подходов. Так в, Москве распространение получает школа академика Щедровицкого, в Ленинграде — Альтшуллера, некоторый опыт собирается и в других крупных центрах: в Прибалтике, Горьком, Самаре, наукоградах Подмосковья, Новосибирском академгородке и других. В популяризованной форме «мозговые технологии — лайт» легко можно было пронаблюдать на примере работы телевизионного клуба «Что? Где? Когда?»

Теоретически объектом для рассмотрения и методологического разбора может выступать любой предмет: от сковородки до идеального государства. Практический результат не всегда положителен, он колеблется в зависимости от множества факторов. Сами методологи чаще всего сетуют на косность мышления большинства и неспособность принять и оценить в полной мере новизну предлагаемых ими нетривиальных решений. Верно и другое: периодически методологам выдается карт-бланш на консультирование, например, бизнеса или госструктур, но после великолепной подачи и всеобщего воодушевления процесс почему-то стопорится, а отношение к кудесникам мысли постепенно оказывается скептическим, напоминающим ситуацию с известным сообществом детей лейтенанта Шмидта.

Характерная черта методологических построений — решительное устранение самой категории совести, чувств, долженствования, предрасположенности и пр. Холодным рассудком Кая, из отдельных льдинок исследователями выкладывается монолит «Вечности». Что и наблюдаем воочию в проекте П. Хомякова по обустройству России: демонтаж государственности, конфедерализация, отмежевание от проблемных территорий и пр. Все это — типично технократические решения: «без колебания резать по живому», — перенесенные на поле национального развития и общественных отношений. Автор «Не замеченных последствий Русского марша», которого депутат-родинец Андрей Савельев рекомендует на форуме как способного ученого, «интеллектуала высшей пробы», доктора технических наук, явно почерпнул некоторые подходы и пробует экспериментировать с наложением методологической матрицы на сей раз на оппозиционную политическую деятельность, кроит при ее помощи проект «национальной революции».

При этом мы не беремся судить, откуда проистекают конкретные познания П. Хомякова (подробности его личной биографии нам неизвестны), как и о том, кто именно входил в интеллектуальный штаб «Русского марша» и был ли таковой ассоциирован с мозговыми и управляющими центрами более высокого уровня или же состоял из отдельных оппозиционно настроенных технократов, кулибиных-одиночек. Для нас в данном случае важно раскрыть содержание и причины возникновения технократической волны в политике, разницу между двумя направлениями анализа и то, почему применение П. Хомяковым нетрадиционного инструментария производит столь неожиданный и сильный эффект на среду патриотической оппозиции, рождает столкновение взаимоисключающих трактовок и мнений.

По отношению к обычной аналитике в данном случае приходится говорить о несколько ином, видоизмененном типе мыследеятельности. Методология переменяет мозги, принципы построения психических процессов. Вытесняя привычные механизмы мышления, она становится для «методолога» всем: мировоззрением, нравственностью и любовью всей жизни. Человек в результате, действительно, вырастает в «мысленный резервуар» или, если так можно выразиться, в «мысленный танк». В рафинированно интеллектуальном плане он очень убедителен, что и становится, по-видимому, для Андрея Савельева основанием к искреннему восхищению и изображению таланта и результатов деятельности П. Хомякова в наиболее лестных эпитетах (религиозные убеждения и, как выражается Андрей Николаевич, «беда, трагедия автора», связанная с ними, нуждаются в отдельном осмыслении).

Похожим образом на Западе работают пресловутая RAND и другие. Характерной особенностью методологического, социокибернетического дискурса является решительный вынос за скобки моральной риторики и оценок. Напротив, происходящее нарочито, подчеркнуто абстрагируется, подается в стилистике математической задачи: «дано», «требуется» и собственно алгоритм разрешения. Читателю можно порекомендовать повторно ознакомиться с содержанием работы «Не познанные последствия», чтобы самому удостовериться: никаких воззваний к патриотическому чувству, коллективизму, долгу, сознательности, обычных для такого рода документов, здесь невозможно найти; отсутствуют и привычные поименования власти «продажной», «компрадорской», «коррумпированной», «антинародной» и пр. Патриоты «новой оппозиции», рождение которой в событиях 4 ноября возвещает П. Хомяков, чужды эмоций и сопереживания; они тверды, расчетливы, хладнокровны, без оговорок и сложных условий устремлены к назначенной цели. Эмоции, оценки с технократической точки зрения — область чересчур ситуативная, субъективная, человеческая. В ней проще всего сбиться с определенности и утерять волю. Так происходит первая подмена: методологической чистоты ради человек готов принести в жертву комплекс живых проявлений, искру личного, нравственно окрашенного убеждения. Для технократической среды это своеобразная норма: волюнтаризм, сухость, тяготение к «экшн», отсутствие образного мышления. За примерами далеко ходить не приходится — таков обширный, сильно разросшийся в последнее время профессиональный цех программистов, системщиков, аналитиков, бухгалтеров, между которыми бывают в ходу довольно циничные суждения, своеобразный юмор, быстрые, угловатые движения, автоматическое, без выражения каких-либо чувств поглощение пищи в обеденный перерыв (иногда можно наблюдать, как человек раз за разом обедает, даже не отрывая глаз от экрана монитора), отсутствие интереса к искусству, литературе (за исключением специфической: Пелевин и пр.) погруженность в себя, нетерпеливые просьбы при всяком соприкосновении «излагать по сути и быстро».

Второе отличие технократа, тесно связанное с первым, — это отсутствие или, по меньшей мере, слабость саморефлексии. Все содержание внутренней жизни воспринимается исключительно как процесс логической верификации мышления, приложения усилий, оптимизации времяпрепровождения, затрат и т. п. Это субъект, идеально переносящий одиночество и обращающийся вовне только по необходимости, к примеру, затем чтоб заглотнуть очередную порцию «информации» и дальше продолжить процесс ее внутреннего «калькулирования». Представитель «новой волны» в обществе передвигается быстро, смотрит вперед, открытые пространства стремится пересекать по диагонали, приобретает всегда строго дозированный и устоявшийся набор потребления, желательно, общим пакетом (пример — расширяющаяся система т.н. «интернет-кафе», замечательный пример коллективизма в технократическом исполнении). Отношения выстраиваются им, исходя из принципа: «я тебе не мешаю, ты мне не мешаешь». Неудобства, причиняемые окружающими, воспринимаются нервно, болезненно, временами с реакциями инфантильного типа. При любом указании на упущения мгновенно данный психологический тип замыкается, особенное неприятие нравственным упрекам. Попытки со стороны указать не просто на фактические ошибки, но, например, на недостатки характера, личные стереотипы и слабости, ошибочность самого направления и образа мысли категорически отвергаются. Обычный контраргумент в таких случаях: «А почем ты знаешь, что у меня в голове?»

Эта специфика восприятия делает технократа носителем стандартизованного набора идей, стремления привести все существование человека и общества к некоему «оптимальному алгоритму», напоминающему компьютерный, искусственным, в т. ч. и не исключающим насилия образом нивелировать противоречия, округлить, как несущественные и мешающие, отдельные неудобные человеческие углы. Очевидно, что внутренний монологизм, распространяемый на сферу политики, автоматически преобразует такового субъекта в приверженца экстремистских течений, также монологичных и алгоритмичных по своему содержанию.

Большинство как крайне правых, так и крайне левых группировок в настоящий момент активно использует этот эффект технократизации общества и, в особенности, молодежной среды. Исключение могут составить разве что национал-большевики и евразийцы, да и то по причине ярко гуманитарной направленности их лидеров, Э. Лимонова и А. Дугина, личностей эксцентрических и по типу мышления («житейский реализм», романтические идеалы) представляющих еще прежний, уходящий образ восприятия. Очевидно, что программа национал-державников Севастьянова и связанные с ней концептуальные конструкты П. Хомякова, напротив, рассчитаны в точности на вышеупомянутый технократический круг, отражают лицо современности и являются прямым продолжением экстремистски правой западной идеологии «white power». Они настойчиво эксплуатируют не столько фактор личной эмоциональной неприязни к приезжим, культурные и исторические аффекты, которые свойственны, в основном, для гуманитаризованного типа сознания. Национализм преподносится здесь в отчетливо расистском ракурсе — в значении объективно, физиологически предопределенной иерархии и универсальной, «технологии» построения жизни.

Ненависть к инородцам и мотивы этнического сплочения еще более усиливаются из-за того, что «цветная» периферия является одновременно носителем традиционного жизненного уклада и ценностей, понимаемых как «отсталые» и противопоставленные технократии. Последнее, впрочем, вынуждает Севастьянова и Ко аналогичным образом впадать в отрицание национального прошлого, плохо вписывающегося в систему методологического мышления, и в первую очередь нападать на привычную православную самоидентификацию русских.

На данном же месте легко обнаруживается прореха, очевидно слабое место в доктрине НДПР: «не-русскость» Православия является не более чем предлогом, относительным прикрытием для абсолютно другого тезиса — о его «не-современности». Ведь, в конечном итоге, язычество еще меньше подходит для строгой рационализации и прагматизации. Старый славянский культ, о котором мало вообще что известно сегодня, является еще более архаичным, не-современным. В незапамятной древности он содержал в себе далеко не одни утилитарные мотивы, но предлагал свою этику, являлся космической, натуральной религией людей, обитавших на бескрайнем лоне природы и не знакомых с воздействием цивилизационного фактора. Наверняка, ни Севастьянов, ни Хомяков не являются приверженцами идеологии сопротивления прогрессу, автаркии и архаизации. Наоборот, как мы видели, один из ключевых тезисов их программы касается сближения и заключения стратегического союза с Западом. За этим логически должно последовать подтягивание России-Руси к достигнутому там технологическому уровню и осуществление повторной совместной Конкисты, утверждающей вожделенную white power.

Вообще, если быть точным, доктрина НДПР имеет своим настоящим полюсом притяжения не столько национальную, сколько расовую солидарность, а кумиром своим ставит очищенную от мигрантов, технократическую цивилизационную модель Запада. Ради этого, в частности, она готова нивелировать все внутри русской истории и настоящего, что отличает Россию от западных стран. У Хомякова данный тезис выглядит буквально следующим образом: «занятие лояльной по отношению к Западу позиции, и кардинальный отказ от антизападной имперской политики, идеологии, мировоззрения, мифологии». В переводе на нормальный язык это означает не иное, как только постепенный отказ от собственно национальной идеологии и мировоззрения и замещение их расовыми. Потому что иначе куда деть важнейшую в национальном самоощущении рамку русского мира как держащего щит меж монголов и Европы? Как объяснить «русское» без многовекового, драматического противостояния его с польско-латинским? Русское по самому своему смыслу, генезису — это «не-польское», «не-папское» и «не-лютерово». Хочется этого или нет, идеологи национал-державности, провозглашающие отказ от антитезы с Западом, будут вынуждены признать русских обычным европейским племенем, одной из частей обширного «белого мира».

Понятно, что подобная программа, будучи как следует расшифрована и досказана в прямых, политических категориях, наверняка не произведет должного эффекта и мало кого привлечет на свою сторону. Тотчас возникнут сомнения, вопросы: а стоит ли переквалифицироваться в «средних европейцев» без прошлого и характерных национальных черт, а не проглотит ли Россию-Русь Запад, а станет ли после отсоединения окраин воспринимать русских «своими» и щедро делиться цивилизационными достижениями? Поэтому о далеко идущих задачах Севастьянов и Хомяков предпочитают молчать. Их заявления касаются, в основном, среднесрочной перспективы, на которую специальным образом разрабатывается промежуточная пропагандистская программа, коннект. Применяемый аппарат методологических приемов подсказывает первоочередные задачи, которые заключаются:

а) в скорейшей и не останавливающейся перед выбором средств деструкции существующего государственного и общественного строя;

б) в поощрении крайних проявлений русского национализма и, наоборот, в отталкивании, всеми возможными методами от традиционного «российского», имперского и православного самоощущения, что в свою очередь будет способствовать упомянутой деструкции.

О деструктивной доминанте в системе методологических построений подробней поговорим в другой раз. Пока же отметим, что использованная технология является технологией нелинейного проектирования и мета-технологией, ибо построение НДПР здесь проводится не в существующих координатах, а в зазеркалье. НДПР — это зазеркальный двойник, перевертыш исторической России, начинающий свое бытие в предполагаемый построссийский период. Цель же представляемого на публике идеологического коннекта сводится к тому, чтобы максимально ускорить наступление данного периода пост-России. Ибо пока историческая Россия остается, в полном значении не существует НДПР (вероятно, поэтому в опубликованной статье нет ни слова о национал-державниках — рекламировать себя обычными политическими средствами для них просто бессмысленно). И наоборот, как считают ее лидеры: лишь только исторической России не станет, идеологическая платформа Севастьянова-Хомякова автоматически выдвинется вперед, примет значение базовой для целого ряда переходных процессов и реформаций.

НДПР — это партия власти в будущем тоталитарном, расистском, технократическом государстве, которому прочат возникновение на руинах нынешней Российской Федерации.

Ни один из пунктов, упоминаемых Хомяковым, не является поэтому случайным, досадным недоразумением, которому пробует искать оправдания А.Савельев. Перед нами (NB!) конкретная, тщательно и всесторонне, методологически выверенная программа ускоренной дегуманитаризации общества и столь же усиленной мобилизации технократов. Идеальный свой вид партия сторонников Севастьянова приобретает при том, если распространение в обществе получает нетерпимый к инородцам, предельно прагматичный и ориентированный на Запад, «белые ценности», тип. Таковой результат может быть эффективней и проще всего достигнут в результате пропаганды внутри расширяющейся технократической общественной прослойки идей русского сепаратизма и исключительности, целенаправленного выветривания остатков исторической памяти и православного самосознания под предлогом возвращения к «первоначальной», фактически же синкретической, выдуманной псевдоязыческой практике.

Излишне говорить, что этот идейный конгломерат эклектичен, не несет в себе никакой самостоятельной ценности, а с точки зрения нравственного, гуманитарно-направленного, христианского мировоззрения представляет полную ахинею. Именно это отмечает Савельев, оценивая критически последнее из творений П. Хомякова, книгу «Отчет русским богам» как, цитирую, «очень слабую, ругливую и повторяющую всякие домыслы о библейской истории». Однако, весь парадокс в том, что ахинея Хомякова является не просто ахинеей, а целенаправленной ахинеей. Именно так — ругливо, мозаично, сумасбродно, сумбурно — выглядит комплекс психотерапевтических мер, идеально ложащийся на технократическое рацио и переводящий его в некое новое, актуализованное состояние, из которого рукой подать до необходимого манипулируемого политического действия.

Не знаю, в какой мере автором данной разработки осознавались все звенья совершаемых интеллектуальных построений, имеют ли место строгие рациональность и методизм или же с определенного этапа в дело вступают интуиция и подсказки из-за левого плеча. Однако, полученный в итоге продукт выглядит по-своему совершенным, последовательным и законченным в смысловом отношении — разумеется, не вообще, а в дополнении к имеющемуся технократическому типу восприятия.

Факт остается фактом: даже на человека с преимущественно гуманитарной ориентацией тексты, написанные П. Хомяковым, действуют завораживающе, парализуют на некоторое время самостоятельное, критическое мышление, вынуждают тянуться к себе. Вот выдержка из размышлений А. Савельева, в которой отчетливо видно, как мечется мысль между двумя полюсами: обычного здравого смысла и неким новым ценностно-логическим сгустком, синтезированным при помощи технократических средств П. Хомяковым (переходы с плюса на минус и наоборот выделяю курсивом, вношу в текст незначительные исправления и сокращения — А.Р.):

Аналитика в опубликованной статье совершенно верная, качественная и точная. Многие анализируют то, что не знают. П.М.Хомяков говорит о том, что знает. Но как только он пытается стать идеологом, его здравомыслие исчезает. Солидаризируется с Севастьяновым по части сдачи русских земель инородцам — «конфедерироваться». «Возвращение к язычеству» — вообще чушь. К какому такому язычеству? Никакого единого язычества, которому можно было бы вернуться, никогда не существовало. Тем более, что ни Хомяков, ни подобные же «язычники» не знают про язычество почти ничего. Во что же они верят? А они не верят. Они — сугубые атеисты. А «язычество» для них — лишь своеобразный язык самовыражения неких духовных переживаний. Этот язык проще, потому что не требует работы духа. Детский лепет. И все же анализ Хомякова совершенно верен.

Пусть он бессчетное число раз скажет, что верует в Велеса или Перуна. Разве это для него реальность? При этом мы имеем дело с интеллектуалом высшей пробы и высшей квалификации. Можно ли это совместить — суррогат духовной жизни и богатую интеллектуальную наполненность. Вероятно, можно. И тут как раз тот самый случай. Ведь компьютер тоже ничего не знает о Христе, а работает весьма стабильно и результативно.

Трудно поверить, что во всем этом действуют просто противоречивые человеческие впечатления. Раздвоение глубочайшее, крайне болезненное для комментатора, природу которого ему не удается как следует объяснить и для себя самого. «Детский лепет» и тотчас за этим: «И все же анализ Хомякова совершенно (!) верен», — это две части сознания, гуманитарная и технократическая, сталкиваются между собой и каждая откликается на заложенные глубоко внутрь ценностные вешки.

— Анализ Хомякова является детским лепетом, — свидетельствует гуманитарная часть, — ибо он не признает такого центра, как христианство.
— Анализ Хомякова совершенно верен, — оппонирует этому внутренний технократ, — ибо в нашей системе мышления Хомяков бог и говорит о том, что в точности знает. Христианство же здесь ничто: компьютер отлично функционирует, не имея понятия о Христе.

Ясно, что, будучи преподаваемы технократическому плебсу, данные психокоррекционные средства не вызывают внутри ощущения подмены, никакой заметной борьбы, а свободно провоцируют ряд фундаментальных сдвигов. По факту, идет процесс разрушения личности. Однако, творцам «национал-державности» ничего другого не требуется. Как истинные технократы, они со спортивным азартом решают свои высокоинтеллектуальные задачи и гуманитарные побуждения, эмоции, ответственность, опасения за другого остаются чужды для них.

С точки зрения методологического подхода к решению проблемы, прежний психологический тип, уже деформированный в результате однобокой технократической эволюции, необходимо попросту доразрушить, вывести из существующего положения относительного равновесия и спровоцировать тем самым на аффективное поведение. А дальше раскрывай только шире объятья — люмпенизированная и еще более глубоко люмпенизирующаяся в результате задействования технологий психокоррекции масса широким потоком хлынет в сферу политического действия и всего вероятней, по правилу притяжения подобного подобным, окажется уловлена сознательными, методологически оснащенными технократами из стана НДПР.

Такова публикация из разряда явно экстраординарных — эдакое чудище-зверь, уловленное зоркими редакторами «Русской линии» в свои сети и едва эти сети не разорвавшее. Еще раз повторю, дорогие читатели, то, о чем уже было сказано ранее: будем внимательны и осторожны! Следите за развитием начатого исследования «новой волны» в деятельности радикальной оппозиции и подводных камней, ею скрываемых.

Продолжение следует