Традиционное образование в контексте современности

Попытка ответа на проклятый русский вопрос

Ознакомился с тремя опусами Андрея Рогозянского о проблемах современной школы . Здесь, конечно, видно, что автор занят, как говорится, своей темой. По крайней мере, нет тех смешных и трудно объяснимых для умного человека вещей, которыми изобилуют его полемические выступления.

Я не педагог и не могу вдаваться в излишние подробности в обсуждении чужих тем. Однако раз уж сам Рогозянский приписывает мне «нетривиальное мышление», позволю себе высказать кое-что нетривиальное. Это обычная история: специалистам труднее, что называется, отойти в сторону и посмотреть на проблему более общим взглядом, они больше связаны своими специальными знаниями, тем, что все время пребывают «в контексте» темы. Тоже своего рода «образовательный» парадокс.

Критическая часть, на которую сделан главный упор, очень неплоха. С этим спорить невозможно. Можно было, конечно, привести еще более яркие примеры разложения современной школы, но и этих довольно. Однако, какова же альтернатива? Это не очень понятно. Тем более что мне, как системщику (хотя Рогозянский и отказывает мне в диалектичности мышления, одновременно упрекая за излишнее пристрастие к логике) вполне ясно: альтернатива должна быть не частной, а, так сказать, глобальной, она должна основываться на прочном духовно-метафизическом фундаменте, включать много всяких аспектов, в том числе социокультурный etc. С этим же, как представляется у автора некоторый напряг. Как можно понять, массовой школе, этому детищу индустриального общества (формируемого, как изящно выражается автор, в ходе «либертарианского „революционного процесса“») противопоставляются два трудно совместимых между собой феномена: просветительская образовательная модель и практическая деятельность К.П.Победоносцева по созданию в России народной школы.

Во многом справедливо критикуя массовую школу, автор вполне позитивно ссылается на: Ш. Монтескье, Д. Дидро, Вольтера, Ж.-Ж.Руссо, Ф. Бэкона, Р. Декарта, Гельвеция. Автор одобрительно говорит о просветительском представлении о знании, обучении, образовании. Человек в Просвещении «отличается от прочих существ разумом и становится самим собой благодаря знанию. В то же самое время процесс познания, соотношения человека и Истины мыслятся ими (то есть деятелями европейского Просвещения) глубоко и многозначно. Знание-эпистема (описательное, понятийное, научное) в соответствии еще с античными представлениями должно быть дополнено знанием-гнозисом, означающим проникновение в суть вещей и подразумевающим целостность космоса. Религиозное сознание, хотя и деистическое по своему содержанию, наряду с интуицией мыслятся в роли равноправных составляющих научного синтеза. Понятно, что в этих условиях ни о каком обезличенном существовании знаний, „тиражированной образованности“ речи идти не может.» «Эпоха Просвещения, — одобрительно замечает Рогозянский, — видит в познании процесс посвящения в тайну, настаивает на самой тесной взаимосвязи между учеником и учителем. Это процесс, близкий к эзотерическому, что лишний раз подтверждает соседство естественнонаучного интереса с натурфилософией, алхимией, разного рода гностическими, масонскими теориями и увлечениями. Многие деятели Просвещения категорически отрицают возможность низведения знания на профанный уровень. Гельвеций: „Людям, обладающим различиями в интеллекте, необходимо и различное образование“. Вольтер: „Лучше, чтобы народом руководили, чем давали ему образование. Давать образование надо не рабочим, а добрым буржуа. Я нахожу правильным, чтобы небольшое число детей обучалось читать, писать, считать, а большинство их, особенно дети рабочих, должны обрабатывать землю“

Я специально дал здесь слово самому Рогозянскому, чтобы никто не обвинял меня в искажении концепции уважаемого коллеги. После всего прочитанного возникает вполне резонный вопрос: индустриальное общество — продукт Просвещения или его отрицание и в каком смысле? Если мыслить „диалектически“, то ясно, что и то и другое. Индустриальное общество (то есть капитализм) есть прямой продукт Просвещения в том смысле, что основано оно на „остывании“ христианства, на постепенном отказе западноевропейской цивилизации от своих христианских духовных корней, и оно есть в известном смысле его отрицание, поскольку в нем этот процесс достигает качественно новой ступени! (А в постмодернизме и еще качественно новой ступени). Для христианского сознания вполне очевидно, что подлинной альтернативой всему этому является Средневековье, то есть традиционное общество (проклинаемое и просветителями — отцами-основателями секулярного модерна, и постмодернистами, хотя и с несколько разных позиций!) Следует, однако, принципиально подчеркнуть, что общее в этих позициях как раз богоборчество, отрицание богочеловечества как основы христианской цивилизации. С точки зрения логики исторического процесса, вполне понятно, кстати, что масонско-„гностический“ „эзотеризм“ просветительских представлений о знании и образовании с необходимостью должен был смениться „массовизацией“ школы: ведь традиционное сословное общество было к тому времени уже взорвано теми самыми буржуазными революциями, идеологическая основа для которых была сформирована как раз масонско-„энциклопедическими“ интеллектуальными клубами (назовем это так) XVII — XVIII вв.

В свете этого вполне очевидно, что Победоносцев — такой же просветитель, как я — папа Римский, поскольку он отнюдь не принадлежал к тем интеллектуальным клубам своего времени, которые, подобно просветителям XVIII в., работали с целью обрушения традиционного общества и сословной монархии в России. Победоносцев-то как раз опирался на традицию, как в духовном, так и в социокультурном смысле. Его деятельность имела глубокий смысл в стране, где многоукладность (на которую абсолютно верно указывает Рогозянский), традиционность и весьма существенные остатки сословности были еще мощной и неразрушенной реальностью. Поэтому Победоносцев и был в подлинном смысле консерватором. Его конесерватизм, по вполне справедливому замечанию коллеги, „не был слепым и прямолинейным отрицанием нового. Он исходил из взаимосвязанности развития российских государства и общества, а также искал органических решений (SIC!), отличающихся от попыток искусственным образом „переформатировать“ общество в буржуазном западном ключе“.

Все верно, и именно это как раз ясно доказывает, что система Победоносцева в своем буквально виде в нашей сегодняшней реальности абсолютно невозможна, поезд давно ушел, социальная основа потеряна! А что же возможно? Мы же (я о себе говорю, но в принципе все нормальные православные люди (а не „либеральные христиане“) такие традиционалисты, мы не хотим плыть в этом мутном потоке, в этой социальной скверне разлагающегося „модерна“! И здесь во весь рост встает тот главный вопрос, который столь запальчиво пытается задать мне Рогозянский в своей наивно-обличительной статье по поводу „интеллектуальных шахмат“: что значит быть традиционалистом в данных исторических условиях? Наверно, в своей следующей статье о школе он на этот вопрос как-то ответит. Для меня же очевидно, что невозможны (и непродуктивны) три вещи. Первое — это буквальное возвращение в традиционное общество. Далее, невозможно ничего не делать и спокойно следит за разложением жизни. Но, по моему глубокому убеждению, принципиально невозможен и „уход“, такая модернизированная толстовщина, сектантский параллельный социум! Секулярный модерн — тупиковый путь цивилизации. Но из истории нельзя выйти, даже если нас не устраивает тот выбор западноевропейского человечества, который определил лицо современного мира. Модерн нельзя просто отменить, его можно лишь преодолеть! Жить в современности (а не бежать из нее), одновременно преодолевая современность — это и значит в наше время быть традиционалистом! Собственно, в реализации этого принципа в общем плане и заключалась политика великого русского государя Александра III (при котором и расцвел Победоносцев) — модернизация, усвоение лучших достижений современной цивилизации одновременно с воссозданием духовных основ традиции и традиционной культуры (что, собственно, и есть творческое, позитивное развитие с точки зрения консерватора).

В наше время „следы“ традиции в обществе, культуре и сознании отыскать гораздо труднее, чем во времена Победоносцева (да и властные рычаги по большей части „не в тех“ руках) но они все же есть! Главная трудность позитивной „реформы“ образования (а люди, способные ее провести, тоже есть, в том числе и во властных структурах!) заключается как раз в том, чтобы найти правильные социокультурные „коды“, при помощи которых можно было бы пробудить в людях эти дремлющие „следы“ традиционного сознания. Только зачем же отказываться от лучших достижений советской системы образования? Все-таки до сих пор наши ученые востребованы на Западе, а не наоборот! Поэтому „инновации“, конечно, необходимы, только не в исполнении Фурсенки, Болотова, Калины и К?! Так что правильно написал читатель: „Совсем не нужно целостную и глубокую систему образования заменять на американский вариант набора полезных знаний для „простецов““.

Позитивный проект Рогозянского, повторяю, пока неясен. Однако на основании некоторых его реплик (в том числе и из других статей) могу предположить, что уважаемый автор как-то не очень расположен бороться за государственные рычаги управления образованием (а без них в серьезном масштабе в нашей стране вообще ничего сделать невозможно) и за сохранение единого образовательного пространства. А ведь формирование такого пространства как раз и есть главное позитивное завоевание модерна, в том числе и в его жестко-ускоренном советском варианте! Ну, нет больше сословий, нет сословного общества! Что же в таком случае может стать социальной основой пресловутой „вариативности“ образования, за которую, кстати, столь рьяно ратуют сегодня такие, не побоюсь этого слова, совершенно „отмороженные“ либералы и поборники разрушительной „реформы“, как, скажем, Адамский — советник Фурсенко, „серый кардинал“ нынешнего „Минобраза“? Андрей, задумайтесь, почему?! Ясно, что основой „вариативности“ в нынешнем распадающемся обществе, где все меньше факторов, объединяющих страну, будет просто все, что угодно: конфессиональные, культурные, территориальные, национальные различия, просто различные „экспериментальные“ образовательные модели. Это же еще один путь к распаду страны!!! Скажу жестче: если вы не намерены бороться за сохранение единого образовательного пространства, значит вы — за распад России! Плохое государство у нас, тупое, жестокое? Школа стремительно разлагается, подобно и другим сферам нашей сегодняшней жизни? Да, согласен! Но не рушьте остатки социальных скреп, даже если эти скрепы уже почти сгнили и держатся отчасти на инерции, отчасти на тупом принуждении! Сформируйте сначала новую социальную сетку, со своими духовными энергиями, социокультурными кодами etc., а затем уже вынимайте и сдавайте в утиль старую!

Проект „основы православной культуры“ встретил столь яростное сопротивление „всей либеральной рати“ именно потому, что они почувствовали: это не локальный проект, подобный каким-нибудь там „школам с этнокультурным компонентом“, а масштабно-государственнический. Если советская социальная сетка сгнила, старые матрицы не работают, значит, нужны новые! Что для России на протяжении столетий было основой „рамочной идентичности“? Говорю предельно кратко). Православие! Значит… Заранее хотел бы оговорить, что не приму никаких разговоров об „утопизме“ проекта, считая их абсолютно неконструктивными, и вот почему. Во-первых, как справедливо замечает в другом месте сам же Рогозянский, „слава Богу, Церковь управляется не нами, и Промысел Божий… больше, чем г-да Семенко или Рогозянский, печется и о конкретных душах, и о церковном благе“. Где-нибудь еще в середине 80-х кто мог предположить, что через считанные годы наступит качественно новая эпоха в истории нашей Церкви, и рухнет коммунистический тоталитарный Левиафан? Когда еще совсем недавно вся либеральная пресса была полна злобных нападок на инициаторов ОПК, казалось, что проект похоронен окончательно и бесповоротно, но вот только что пришли сообщения о том, что курс вводится в четырех регионах как обязательный и еще в 11 — в виде факультатива. Так что следует поосторожнее бросаться такими словами как „утопизм“! Разумеется, это еще не конец, но только начало нового этапа нашей борьбы, и всякий, кому небезразлична судьба страны, должен сейчас бросить все силы на поддержку проекта, используя все наличные возможности. Совсем необязательно ломиться в открытую дверь и воевать с министерством (чего Церковь и не делает). Но необходимо всеми силами способствовать достижению позитивного результата, то есть внедрению курса на региональном и местном уровне. Так что если Вы, Андрей, практически занимаетесь образованием (обращаюсь к Вам уже напрямую), то поспособствуйте этому в пределах Санкт-Петербурга и области! Ясно, что это, конечно, тоже не панацея, но во всяком случае вполне конкретный и практический ответ на проклятый русский вопрос „что делать?“ Нужно думать и о подготовке преподавателей, и о налаживании отношений с местными властями, и о многом другом.

Думается, что не случайно, к сожалению, Рогозянский весьма сочувственно ссылается на Руссо. Это руссоистско-толстовское стремление (в пределе) выйти из истории, полной социальной скверны, устроить по своему разумению уютный и правильный мирок, в котором были бы реализованы некоторые идеальные принципы, во-первых, известно, к чему привело, а, во-вторых, есть (необходимо это признать!) историческое дезертирство, вещь, абсолютно несостоятельная с точки зрения христианства, которое (в отличие от древнего язычества) основано ведь на „линейном“ представлении об истории, движущейся от своего начала к неизбежному концу, а отнюдь не застывшей в вечном круговращении космоса.

Здесь необходимо, в заключение, сказать еще одну крайне важную вещь. Этно-культурная резервация для русских, в пределах которой эти дикари должны иметь полную свободу на то, чтобы исповедовать свои архаические (в смысле христианские) культы — это отнюдь не мой полемический экспромт или фантазия. Это вполне осмысленный проект, разработанный в недрах мировых элитных кланов (которые И.А.Ильин именовал „мировой закулисой“) и получивший в экспертных кругах наименование „RUSSIAN PROJECT“. Авторы проекта готовы согласиться с чем угодно, при этом жестко настаивая на своей главной вожделенной цели: страну, со всеми ее ресурсами, мы должны отдать. Образовательные и информационные технологии, при помощи которых осуществляется стирание исторической памяти народа, играют в проекте важнейшую роль. Нынешнее министерство, к сожалению, не просто способствует достижению этих антироссийских целей, оно их попросту осуществляет. Все так называемые „реформы“ российского образования осуществляются согласно плану, изложенному в аналитической записке, датируемой январем 2004 года, подготовленной группой „специалистов“ Всемирного банка по заказу так называемого „Центра стратегических разработок“ и озаглавленной „Система управления в секторе высшего образования: сравнительный анализ и возможные варианты стратегии для Российской Федерации“. Среди авторов записки есть как российские, так и иностранные граждане, и содержит она подробнейший план разрушения органов управления образованием в России и разрушения единого образовательного пространства. Министерство следует записке во всех мельчайших деталях. Так что если мы сами пойдем по пути наименьшего сопротивления по принципу „нас не трогайте“, и мы вас не тронем», откажемся от борьбы за страну (духовное, культурное и цивилизационное единство которой невозможно без единого образовательного пространства), то враги России смогут только порадоваться.

В заключение хотелось бы высказать убеждение, что в действительности-то общего у нас с Рогозянским гораздо больше чем различий. Насчет странных либеральных рецидивов уважаемого коллеги я все уже высказал в другой статье. Здесь же для меня было важно сформулировать некоторые опасения, определенного рода несогласие с рядом принципиальных постулатов автора, которые, как представляется, вполне могут завести не туда всю вполне умную, компетентную и адекватную критику современной школы, представленную в его (хотелось бы особо подчеркнуть) очень профессиональных работах. Надеюсь, что в своих будущих публикациях А. Рогозянский развеет эти опасения.
2006 г., Собор Московских святых