Кто разжигает межнациональную рознь?

На этот вопрос отвечает русский писатель Валентин Распутин в повести «Дочь Ивана, мать Ивана»

И событие-исток (то есть событие, дающее жизнь сюжету), и сам сюжет повести Валентина Распутина «Дочь Ивана, мать Ивана», — страшно просты: русская девочка Света изнасилована рыночным торговцем азербайджанцем. Мать Светланы, Тамара Ивановна, убедившись, что судебная система не в силах осуществить наказание — пасует перед преступником, сама вершит возмездие — убивает насильника из собственноручно изготовленного обреза. Вот собственно и все. Но что такое для русской литературы сюжет? Лишь повод для разговора и не более. Валентину Распутину удается на этом страшно простом материале дать картину жизни современной России, обозначить все болевые точки сегодняшней народной трагедии.

Убийство или Возмездие ?

На мой взгляд, очень важна читательская оценка поступка Тамары Ивановны. То, что она совершила, это убийство или возмездие? Если не вникнуть в содержание повести, то спорить об этом можно до бесконечности. Однако автор художественными средствами совершенно однозначно отвечает: Возмездие. Обратимся к фактам текста повести.

Сущностный смысл поступка Тамары Ивановны Распутин раскрывает через рассказ отца Тамары, Ивана Савельевича, о Ефроиме. Ефроим — человек на Ангаре чужой, пришлый. Человек с темным прошлым, в котором и добыл свое неправедное богатство — живет он гораздо богаче односельчан, которых считает людьми «десятого сорта». И сам Ефроим, и его сын, преследующий маленькую Тамару на мотоцикле и однажды покалечивший ее — «месяц на ногу не приступала», живут по принципу «Все позволено». И здесь, в своем рассказе, Иван Савельевич, произносит, на мой взгляд, ключевые для всей повести слова: «Мы, русские, большой наглости не выдерживаем. Маленькой, гонору всякого, этого и у нас самих в достатке, а большую, которая больше самого человека, то ли боимся, то ли стыдимся. В нас какой-то стопор есть». Так и ходит русский Иван в дураках до решительного столкновения:

«Идем поперек реки, Коля в носу, спиной к ходу, я в корме за мотором. Вижу: с правой стороны, от верхнего острова лодка повдоль реки. Ходко бежит, носом по волне настукивает. Вглядываюсь: Ефроим. Лодка у него хоть и ходкая, на манер шитика, а верткая. Да и легкая. Сближаемся, я гляжу по ходу шитика, что я успеваю проскочить. Но Ефроим поддал газу и прет прямо на нас. На таран идет. Он-то, конечно, рассчитывал, что я струхаю и отверну. „Ах ты, гад! — думаю. — И тут захотел меня в грязь носом“. Кричу Кольке: „Падай!“ и руками машу, чтоб падал в лодку. И только-только успел нос развернуть под шитик… Шитик отбросило метра за три от нашего карбаза и перевернуло. Мотор оторвало, Ефроим вынырнул еще дальше».

Иван Савельевич спасает Ефроима. Но будь у шитика скорость повыше — Ефроим возможно бы и не вынырнул. И что — Иван Савельевич стал бы убийцей? Любой нормальный человек скажет: «Нет». Ефроим разбивается о собственную наглость. Ведь это он идет на таран. Соответственно и за исход столкновения несет ответственность тот, кто его спровоцировал. Но ведь та же самая ситуация и в столкновении Тамары Ивановны и азербайджанца, изнасиловавшего Свету. Более того, параллельны не только сами ситуации, но и герои: Ефроим из тех кто «нигде не растеряются, повсюду найдут кума и брата», но и азербайджанец-насильник так же; Ефроим — «Ангару за свою собственность стал считать», насильник — Россию; и т. д. Насильник-азербайджанец так же, как Ефроим идет на таран, хорошо понимая последствия своего преступления. Соверши он подобное у себя на родине, в Азербайджане — до суда бы не дожил, там — такое преступление верная смерть. Но ведь сущность преступления от изменения места его совершения не меняется. Насильник уверен — перед ним спасуют, отвернут, но — нет, он нарывается на залп. Это не только не убийство, это даже и не возмездие — это естественный ход вещей. Вспомним Ивана, сына Тамары Ивановны, который вдруг начинает прозревать существо русских слов.

«Сволочь — это такая дрянь, которую надо стащить, сволочь с дороги, где люди ходят. Слово „сволочь“ — от „сволочь“, убрать с глаз. Переставляешь ударение и все ясно. А „подонки“ — осадок по дну посудины, несъедобные, вредные остатки, их только выплеснуть».

Слово «Преступление», в этой логике — это Переступление через нормы общечеловеческой морали (неважно христианской, мусульманской — общечеловеческой) и расплата за это переступление Неизбежна. Есть Высший суд, как в русской жизни, так и в русской литературе:

«Страшная месть» пробудила в моей душе то высокое чувство, которое вложено в каждую душу и будет жить во веки, — чувство… необходимости конечного торжества добра над злом… Это чувство есть несомненная жажда Бога, есть вера в Него" (Иван Бунин «Жизнь Арсеньева»). Валентин Распутин в этом случае верен правде жизни и традиции русской литературы.

Тамара Ивановна не отступает пред насильником, ее противостоянию параллельно в повести противостояние Ивана Савельевича с Ефроимом, но на этом «цепочка» параллелей не заканчивается. Не случайно повесть названа «Дочь Ивана, мать Ивана». Сын Тамары Ивановны, Иван, находит на берегу брошенную рассохшуюся лодку (в центре рассказа Ивана Савельевича — тоже лодка! У Распутина случайных деталей нет), восстанавливает ее, переправляется на другой берег, а по возвращении сталкивается с одним из ефроимов (это имя вполне можно считать нарицательным для обозначения наглости):

«На берегу его поджидал мужик — с брюшком, с лысиной, с разгоряченным одутловатым лицом; не часто бывая на даче, Иван не знал его. В руках мужик держал камень, поигрывая им, нервно перебирая, чтобы камень был виден.

— Ты! Подонок! — завопил он, едва лодка заскреблась о берег. — Ты что, подонок, себя позволяешь?! Тебе жить надоело! Насобачился угонять!

Иван растерялся, стал оправдываться:

— Да я прокатиться только… Она же стояла тут никуда не годная… Я проконопатил ее…

— Я тебе счас проконопачу!..
Он шагнул вперед, Иван спрыгнул в воду и, быстро нагнувшись, выхватил из-под ног камень, который был поувесистей, чем у мужика. С минуту они стояли друг против друга в молчании.

— Ты! — в тон мужику, стараясь быть спокойным, сказал потом Иван. — Ты слышал… - он не сомневался, что в их небольшом поселке об этом слышали все. — Слышал ты, что недавно одна женщина прямо в прокуратуре пристрелила… - пришлось поискать слово. — Пристрелила такого же налетчика, как ты! Это моя мать.

— Щенок! — завопил мужик. — Ты еще пугать меня!..

— Этот щенок тоже умеет кусаться больно.

И, отбросив камень, Иван нарочито близко, едва не задевая, прошел мимо мужика и поднялся на яр».

Не случайно Иван здесь упоминает о матери.

Сущность всех трех обозначенных параллелей — одна: предупреждение — с огнем играете, господа хорошие, так и до греха не далеко. В последнем эпизоде еще очень важен момент, когда Иван подбирает эпитет к действиям мужчины на берегу — «налетчик». Он не говорит: «азербайджанца», но — «налетчика». Преступление-переступление, наглость, — вне национальны.

Кто разжигает рознь ?

Однако Распутин прав и, когда, в конкретном случае, указывает национальность насильника — азербайджанец. Долг писателя говорить не о частном, а о типическом. Валентин Распутин именно этот долг честно исполняет. Даже такая «прогрессивно-демократическая» газета как «Аргументы и факты» в N 3 за 2004 год (С.12) свидетельствует: «Чаше всего совершают преступления в России граждане Украины — 24,1%; Азербайджана — 13,6…» и т. д. То есть, указывая национальность преступника, Распутин, лишь исходит из данных статистики, тем самым говорит о явлении типичном, типическом. И «разжигание межнациональной розни» здесь совершенно ни причем. Если кто и виновен в разжигании, так это те, кто обеспечивает 13,6 процента преступлений в статистике, но естественно не сама статистика, и, уж тем паче, не писатель. Пенять на зеркало, как известно, признак ума небольшого.

Предвижу ехидный вопрос возможного оппонента: «Что же теперь убивать всех и каждого наглеца-налетчика? К этому, мол, призывает русский писатель?». Отвечу: «нет». Распутин к убийству не призывает. Иван в столкновении с мужчиной на берегу, лишь поднимает камень, показывая, что готов к сопротивлению, что не боится налетчика, и этого оказывается достаточно. Но Распутин дает и более определенный ответ. Ответ, исключающий всякие иные толкования.

Учить таких надо ?

Вернемся к истории противостояния отца Тамары с Ефроимом (по существу весь этот эпизод — рассказ Ивана Савельевича, — ключ ко всей повести). Выслушав рассказ Ивана Савельевича, «- Учить таких надо, да, дедушка? — как поняла Дуся, так и спросила.

Иван Савельевич подумал.

— Учить надо — осторожно ответил он. — Но сдается мне, что поодиночке не выучить. Всех вместе надо. А как — не знаю. Сейчас вот про Бога вспомнили… Так к Богу-то пошли несчастные люди, которые от злодея терпят. Злодей к Богу не торопится. А власть, она вишь, какая власть, она распояску злодею дала, с ним по совести не поговоришь. Как на фронте было, — обращаясь уже к одному Анатолию, добавил Иван Савельевич. — Кто кого: перекрестимся втихаря да с криком „За Родину за Сталина!“ — в атаку. Вот так-то бы и теперь всем оставшимся народом!».

«По одиночке не выучить»! — То есть возмездие — это возмездие, но одиночными выстрелами ситуацию не изменишь. Так утверждает Валентин Распутин.

Потому-то и необходим литературоведческий анализ художественной прозы, что литературоведческий подход помогает выявить железную (иначе не скажешь) основанную на фактах текста логику произведения. Так, после обозначенных нами параллелей, вряд ли уместно, и уж точно не умно, обвинять повесть «Дочь Ивана, мать Ивана» в пропаганде убийства или в разжигании розни. Содержание произведения свидетельствует об обратном. Свидетельство содержания (текста) подкреплено символическим построением повести (подтекстом).
Алексей Смоленцев ,
член Союза писателей России
г.Вятка