 |
| Русская линия | Григорий Стельмашук, Сергей Лебедев | 10.05.2006 |
Первые шаги к единению
Только после войны 1830−1831 гг. в Петербурге, наконец, задумались о необходимости полного слияния белорусских губерний с Российской империей. Для этого надо было покончить со всеми правовыми, религиозными и административными особенностями края. Но на кого можно было опереться российским властям? Дворянство, духовенство, интеллигенция, почти все мещанство, были враждебно настроены к империи. Оставалось только нищее крепостное крестьянство, но опереться на него властям дворянской империи было бы слишком. Польские крепостники были близкими по духу русским крепостникам!
И при императоре Николае I предпринятые меры свелись только к отдельным, хотя и важным, реформам. Был отменен Литовский Статут и введены общероссийские законы. Русский язык введен в делопроизводство. Также делались попытки бороться и на культурном фронте, с польским влиянием в западных губерниях. В Киеве был создан русский университет Св. Владимира, Виленский университет был закрыт, а в дальнейшем, вновь открывшись, потерял польский характер, закрыт был Кременецкий лицей. В 1840 году в белорусском местечке Горы-Горки была открыта земледельческая школа высшего разряда, вскоре ставшая институтом — одно из первых высших сельскохозяйственных заведений России. Однако все это оказалось полумерами, поскольку оставшиеся учебные заведения в крае сохранили польско-католический характер. Русских школ в крае было открыто очень мало, да и они постоянно испытывали финансовые трудности, и не смогли стать реальной альтернативой богатым и качественным школам, принадлежавшим Католической церкви. Более того, многие поляки теперь отправились на учебу в российские университеты, и постепенно превратили Харьковский и Киевский университеты в центры польского движения.
При Николае I была ликвидирована церковная уния (правда, только в пределах Российской империи). В Австрийской Галиции власти этой «лоскутной» империи предпочли сохранить униатство, прекрасно понимая, что благодаря этому восточное славянство останется духовно разобщенным. И поныне униатская церковь, это уродливое и нелепое сооружение, как, впрочем, и весь украинский национализм, сохраняется на западе Украине.
Заслуга ликвидации униатства в Российской империи принадлежит еще одному выдающемуся белорусу — Иосифу Семашко (1798−1868). Сын небогатого дворянина, впоследствии униатского священника, Семашко провел свое детство среди православных. Учился он в немировской гимназии, затем — в главной Духовной семинарии при польском тогда Виленском университете, из которой он не только не вынес расположения ко всему польскому и католическому, но стал еще большим приверженцем Православия. В 1821 г. он был посвящен в священники в Луцке и сделан членом Луцкой Духовной консистории; в следующем году его назначили присутствовать в униатском департаменте римско-католической духовной академии в Санкт-Петербурге как человека хорошо знакомого с русским языком и русским законодательством. Здесь Семашко скоро получил руководящую роль и энергично поддерживал меры, клонившиеся к учреждению Духовных семинарий для образования белого униатского духовенства и к упразднению базилианских монастырей. Изучив подробно всю историю стремлений и ходатайств белого униатского духовенства, он составил особую записку о воссоединении униатов, которая была одобрена государем, а затем, в духе этой записки — протокол о нуждах униатской церкви в России, положенный в основание Высочайшего указа 22 апреля 1828 г. В силу этого указа, при участии Семашко, была учреждена самостоятельная греко-униатская Духовная коллегия, сокращено число униатских епархий, преобразован состав униатских консисторий, поставлены под контроль епархиальной власти базилиане, предложено католикам оставить базилианский орден, учреждено несколько духовных семинарий для униатского духовенства. В 1829 г. Семашко был посвящен в сан епископа мстиславского, викария белорусской консистории, с оставлением в должности члена коллегии. Через три года он стал самостоятельным литовским епископом, после чего подготовка литовской епархии к воссоединению быстро пошла вперед. Назначенный в 1835 г. членом особого секретного комитета, образованного для направления униатских дел, и членом комиссии духовных училищ, которой подчинялись все униатские духовно-учебные заведения, он достиг того, что в январе 1837 г. униатская церковь была подчинена ведению обер-прокурора Святейшего Синода, а 25 марта 1839 г. окончательно принята в общение с Православной церковью.
Итак, в знаменательный день 25 марта 1839 года исчезла уния и белорусы возвращены в Православие. Следует заметить, что многие белорусы даже не заметили, происходящего. Обрядность была восточная, а подчинение римскому папе для многих белорусов было чем-то абстрактным. Но для возрождения русского самосознания ликвидация унии имело громадное значение.
Иосиф Семашко и после продолжал неустанно трудиться на благо России и Православия. В 1849 г. Семашко получил сан архиепископа Литовского и Виленского. Переселившись в 1844 г. из Петербурга в Жировицы, он исходатайствовал учреждение второго ковенского викариатства в литовской епархии; перевел в Вильну литовское епархиальное управление вместе с семинарией; хлопотал об усилении православно-русского элемента в западнорусском чиновничестве ввиду возможности нового польского мятежа; противодействовал введению в приходские школы изучения польского и жмудского (литовского) языков; открыл свыше 200 церковно-приходских школ и других училищ.
К сожалению, как это часто бывало в России, произошло метание из одной крайности в другую. Если чуть ранее само название «Беларусь» было «забито» понятием Литва, то теперь, в Российской империи, исчезло само название «Белоруссия», замененное официальным географическим понятием «Северо-Западный край». Вообще-то «Западным краем» со времен Екатерины II именовались вновь присоединенные от прежней Речи Посполитой территории. Теперь сей «Западный край» разделили, и «Северо-западным краем» стали именовать Белоруссию вместе с исторической Жмудью (ныне — «Литва»), а Правобережная Украина превратилась в «Юго-западный край».
И все же, за первые полвека пребывания в составе Российской империи для окончательной интеграции Белоруссии в общерусский организм было сделано поразительно мало. Край по-прежнему принадлежал польской аристократии, которая была готова в очередной раз предъявить права на Белоруссию с помощью оружия.
Эпоха графа Муравьева
После вступления на престол Александра II, вошедшего в историю под именем Освободителя, в Российской империи начались Великие реформы. Была ослаблена цензура, проведена амнистия. В 1861 году во всей империи, включая Белоруссию, было ликвидировано крепостное право.
Но решение одних болезненных проблем российского общества немедленно порождало новые. Либеральный курс Александра II в отношении Польши привели, увы, к прежнему результату. В Царстве Польском (включавшем чисто польские области) была создана польская администрация, и в значительной степени восстановлена автономия Польши. Но польские лидеры немедленно стали претендовать на «Забранный край». 19 февраля 1861 года было отменено крепостное право, а уже 25 февраля в Варшаве начались манифестации под польскими знаменами и гербами всех провинций прежней Польши. В отношении русских, проживающих в Польше, установилась атмосфера морального террора. Общеимперские власти в Польше фактически самоустранились от управления краем. Манифестанты демонстративно нарушали административные границы между Царством Польским и российскими губерниями Северо-Западного края. В таких беспорядках прошел весь 1861 и 1862 гг. А затем вновь спор за Белоруссию вновь стал решаться силой оружия.
9 (22) января 1863 г. началось восстание в Польше и Северо-Западном крае (так назывались Белоруссия и Литва). Этот мятеж поставил Российскую империю на грань распада. Дело заключалось вовсе не в мощи мятежа (общее количество инсургентов не превышало 20 тыс., поляки не взяли ни один город и не имели ни одной военной победы в прямом боевом столкновении). Главной особенностью польского восстания была почти всеобщая поддержка мятежников русским «передовым» обществом. Революционные радикалы оказывали полякам прямую помощь, в том числе личным участием в боях против соотечественников (как погибший в бою русский офицер А. Потебня), пытались поднять восстание в Поволжье. А.И.Герцен на страницах «Колокола» открыто поддерживал польские требования. Знаменитый анархист М.А.Бакунин пытался отправить к берегам Курляндии корабль с оружием для мятежников. Уже 19 февраля в Москве и Петербурге появились прокламации с призывом к солдатам поддержать польских мятежников, повернув оружие против офицеров.
Фактически солидаризировались с поляками и русские либералы. В петербургских ресторанах поднимали тосты за успехи «польских братьев», либеральная пресса рассуждала об исторической несправедливости в отношении Польши и о том, что вслед за освобождением крестьян надо бы освободить и польский народ.
Либеральные шатания испытывал и Наместник в Царстве Польском Великий Князь Константин Николаевич. В Польше и западных губерниях уже шли бои, но не было введено чрезвычайное положение, войска не были приведены в боевую готовность, националистические польские газеты выходили совершенно легально, полиция не имела права проводить обыски в костелах, хотя именно в них находились типографии, склады оружия и пр. Из соображений гуманности немедленно освобождались несовершеннолетние пленные повстанцы.
Сами мятежники при этом не испытывали никаких сентиментальных чувств. Нападения проводились на спящих в казармах солдат, офицеров приглашали в гости к местным помещикам и вероломно убивали. Погибли многие гражданские русские, проживающие в охваченных мятежом территориях. Для XIX столетия, когда еще сохранились традиции рыцарственного отношения к противнику, такие вещи, особенно от имеющего репутацию аристократического народа — поляков, были внове.
Наконец, польский мятеж вызвал международный кризис. Уже 17 апреля 1863 г. Англия, Франция, Австрия, Испания, Португалия, Швеция, Нидерланды, Дания, Османская империя и папа Римский предъявили России дипломатическую ноту, более похожую на ультиматум, с требованием изменить политику в польском вопросе. Западные страны предлагали решить судьбу Польши (подразумевая ее в границах Речи Посполитой 1772 г.) на международном конгрессе под своим руководством.
В противном случае западные страны угрожали войной. Активизировалась подрывная деятельность на рубежах Российской империи. Летом на черноморском побережье Кавказа, где еще продолжалась война с черкесами, на пароходе «Чезапик» высадился вооруженный отряд («легион») польских эмигрантов под командованием французских офицеров во главе с полковником Пржевлоцким. Задачей легионеров было открыть «второй фронт» против России на Кавказе. При этом сами поляки были лишь пушечным мясом, а организаторами высадки легиона были западные страны. Так, непосредственно организацией посылки «Чезапика» занимался капитан французской армии Маньян. [1] Одновременно отряд полковника З.Ф.Милковского, сформированный из польских эмигрантов в Турции, попытался пробиться из Румынии на юг России. Правда, румынские власти разоружили отряд, не дав пройти ему к границам России.
Хотя легионеры Пржевлоцкого были быстро перебиты, но высадки новых легионов продолжались. Это было весьма опасно, учитывая тот факт, что после Крымской войны Россия не имела военного флота на Черном море. Одновременно британский флот начал крейсировать возле российских берегов на Тихом океане. Начались набеги кокандцев и подданных других среднеазиатских ханств на российские владения на территории нынешнего Казахстана. Казалось, повторяется ситуация 1854 г., когда Россия в одиночку противостоит всей Европе на несравненно более худших, чем тогда, геополитических позициях.
Однако самая главная проблема, вызванная мятежом, заключалась в том, что инсургенты сражались не за свободу польского народа, а за восстановления Речи Посполитой в границах, далеко выходящих за этнографические границы польской народности. На картах, отпечатанных поляками на западе, была изображена Польша «от моря до моря» с такими «польскими» городами, как Киев, Рига, Смоленск, Одесса, и пр. Требование «исторических границ» прежней Речи Посполитой было присуще совершенно всем польским повстанческим организациям. Еще до восстания, 11 сентября 1862 г., вскоре после покушения на Наместника в Польше Великого Князя Константина Николаевича, в ответ на Манифест Наместника к населению Польши, открывавшегося словами «Поляки! Верьте мне, как я верю вам!», он получил послание от графа Замойского, одного из влиятельнейших польских деятелей. Выразив дежурную радость по поводу спасения жизни Наместника, Замойский писал: «Мы можем поддерживать правительство только тогда, когда оно будет польским и когда все провинции, составляющие наше отечество, будут соединены вместе, получат конституцию и либеральные учреждения. Если мы любим отечество, то любим его в границах, начертанных Богом и освященных историей» [2]. Весной 1863 г., под влиянием первых успехов, не столько военных, сколько дипломатических, мятежники перестали стесняться. В апреле сначала последовал Универсал подпольного правительства Польши о свободе совести, а уже две недели спустя появилась прокламация о восстановлении униатской церкви и о том, что для православных «наступила минута расплаты за их преступления» [3].
В такой накаленной атмосфере, когда к пропольским настроениям «передового» общества добавился паралич власти, вызванный неспособностью Великого Князя Константина Николаевича управлять Польшей, и страхом официального Петербурга перед коалицией европейских государств, (что и привело к поразительной апатии в применении военной силы в Польше), в России все же нашлись люди, которые показали свою самостоятельность и государственное мышление. Первым в этом списке можно назвать известного публициста Михаила Каткова (1818−1887 гг.)
Катков с 1-го января 1863 г. стал редактировать ежедневную газету «Московские Ведомости», оставаясь редактором «Русского Вестника». С первых же дней мятежа, когда русские газеты ограничивались перепечаткой официальной хроники, М.Н.Катков выступил с требованием решительного подавления мятежа. Он сразу нанес удар по самой главному, но и самой уязвимому лозунгу польской пропаганды — лозунгу борьбы за независимость Польши. «Польское восстание вовсе не народное восстание; восстал не народ, а шляхта и духовенство. Это не борьба за свободу, а борьба за власть.» [4] - Писал он.
Польские претензии распространялись на Литву, Белоруссию и Правобережную Украину, которые поляки называли «забранным краем» и без владения которым польское государство не имело в тех условиях никаких шансов на существование. Но вместе с территорией «забранного края», хотя там поляки и составляли привилегированное меньшинство, Речь Посполитая могла претендовать на роль серьезной европейской державы.
И не случайно М.Н.Катков отмечал: «Но кто же сказал, что польские притязания ограничиваются одним Царством Польским? Всякий здравомыслящий польский патриот, понимающий истинные интересы своей народности, знает, что для Царства Польского в его теперешних размерах, несравненно лучше оставаться в связи с Россией, нежели оторваться от нее и быть особым государством, ничтожным по объему, окруженным со всех сторон могущественными державами и лишенным всякой возможности приобрести европейское значение. Отделение Польши никогда не значило для поляка только отделения нынешнего царства Польского. Нет, при одной мысли об отделении воскресают притязания переделать историю и поставить Польшу на место России. Вот источник всех страданий, понесенной польской народностью, вот корень всех ее зол!». [5]
Силу претензиям поляков на западные губернии России придавало то обстоятельство, что значительная часть тогдашнего русского общества вне зависимости от своих политических взглядов совершенно не знала ни истории, ни этнографии этого края. Кроме того, что это были земли прежней Речи Посполитой и что здесь властвует богатое и влиятельное польское дворянство, петербургская и московская интеллигенция ничего не знали. Удивляться этому не приходится, ведь местное православное крестьянство было угнетено и забито как нигде в империи и голоса своего не имело. О масштабах панской эксплуатации белорусских крестьян лучше всего говорят данные статистики.
Так, в Витебской и Могилевской губерниях за период с 1804 по 1849 гг., то есть за 45 лет, смертность превышала рождаемость в течении 15 лет [6]. В 40-х гг. Х1Х века население Белоруссии не росло в целом! Ревизия 1851 года показала, что в Белоруссии население осталось таким же по численности, как и в 1838 году.
Впрочем, даже образованные люди многое не знали, ведь в учебнике географии Арсеньева, по которому учились несколько поколений гимназистов, Белоруссия и Правобережная Украина назывались польскими губерниями, а их жители — поляками. До 1840 года язык делопроизводства в местных канцеляриях был польский, да и после официального введения здесь русского языка из-за нехватки кадров вплоть до 1863 г. позиции польского языка как административного оказывались незыблемыми.
Также до 1840 г. в Западном крае действовал местный свод законов (Литовский статут), но и после его отмены и распространения на Белоруссию, Литву и Правобережную Украину общеимперского законодательства традиции местного управления сохранялись и к моменту мятежа. Неслучайно многие путешественники из Петербурга или русской глубинки чувствовали себя в Белоруссии и на правом берегу Днепра как за рубежом.
Наконец, особую силу польским претензиям придавало то обстоятельство, что чуть ли не все выдающиеся деятели польской политики и культуры родились именно в западном крае. Т. Костюшко, А. Мицкевич, Ц.К.Норвид, В. Сырокомля, С. Монюшко, М. Огинский и другие родились далеко за пределами этнографической Польши и были литвинами (ополяченными белорусами и литовцами). Именно в Западном крае находились земельные владения значительной части польской аристократии. Родовые «гнезда» Потоцких, Чарторыйских, Сангушко, Тышкевичей, Ржевусских, Радзивиллов и прочих магнатов, играющих огромную роль в польском движении, и при этом тесно связанных с российской и европейской аристократией, так же находились восточнее Буга.
Но почему же польское дворянство так презрительно относилось к русским, имея предками русских? Русский историк и этнограф, немец по происхождению, родившийся в Варшаве, Александр Гильфердинг писал: «Польский народ входил всем своим организмом в состав западноевропейского мира. Религиозные начала католицизма, общественные начала рыцарства, городская жизнь, целиком перенесенная из Германии, просвещение, основанное на преданиях римского классицизма, — словом, все было принято и органически усвоено с Запада. Польша, оставаясь славянской, сделалась вполне членом латино-германской семьи народов, единственной славянской страною, вступившей в эту семью всецело и свободно, не в силу материального завоевания, а добровольным принятием западноевропейской стихии в основу собственной славянской жизни». [7] О причинах польской русофобии А.Ф.Гильфердинг отмечал, что в основном она вызвана культурным и политическим влиянием шляхетства на нацию. По его мнению: «Малый и слабый народ подвластен большому и сильному. Но этот малый и слабый народ заключает в себе непомерно многочисленный высший класс, с аристократическим духом, с притязаниями на звание и право людей благородных… Немец в глазах поляка далеко не то, что москаль; это такой же господин, как и поляк, а не плебей, господин другой породы, а не младший, недавно казавшийся бесталанным и ничтожным, брат в родной семье». [8] Будучи потомками ренегатов, польское шляхетство в белорусских землях с особой ненавистью относилось ко всему русскому и православному. Между тем, отмена крепостного права и общая демократизация жизни в России ставила под вопрос всякое значение малочисленного польского дворянства в Белоруссии. Если добавить к этому то обстоятельство, что большинство панских имений уже давно было заложено и перезаложено, то вопросом времени оставалась перспектива перехода панских земель в руки местных «чумазых лендлордов». Это было особенно невыносимо для «кичливых ляхов».
Об отношении польского дворянства к крестьянскому самоуправлению, что было одним из этапов крестьянской реформы, также напомнил А.Ф.Гильфердинг. Он привел адрес польского дворянства западного края от 24 марта 1860 г. на Высочайшее имя: «…мы с трудом можем вообразить нынешнее крепостное народонаселение России, распределенное на десять тысяч каких — то республик, с избранным от сохи начальством (выд. А.Ф.Гильфердингом), которое вступает в отправление должностей по воле народа, не нуждаясь ни в чьем утверждении… Мы опасаемся, что… устранение консервативного элемента частной собственности и соединенного с нею умственного развития введет в русскую жизнь такой крайний демократический принцип, который несовместим с сильной правительственною властью». [9] Реформа 1861 г. в западных губерниях саботировалась польским дворянством. В Литве и Белоруссии сохранялся оброк и все другие повинности, все мировые посредники были из числа местных помещиков. Многие крестьяне только в 1863 году от русских солдат узнали, что царь освободил их еще два года тому назад. Гильфердинг с полным основанием уподобил польский мятеж восстанию американского рабовладельческого юга, проходившего в это же время в США.
Впрочем, основная масса польских мятежников вовсе не была пусть и промотавшейся, но верхушкой местного общества. Большинство шляхтичей были бедны как церковные крысы. Единственное, что выделяло их из массы крестьян-белорусов, — только чувство избранности шляхтича, обладавшего личной свободой среди крепостных. Как когда в Речи Посполитой самый бедный шляхтич утешал себя тем, что он обладает такими же правами на Сейме, как и самые богатые магнаты, и теоретически может стать королем, то в российской Белоруссии шляхтич считал себя господином по отношению даже к не принадлежащим ему белорусским крепостным. Католическая религия и польский язык только усиливали чувство принадлежности к некоему кругу избранных. Но отмена крепостного права и возможность введения в Белоруссии земского самоуправления окончательно грозило ликвидировать шляхетство. И шляхтичи взялись за оружие.
Однако все же главным для консервативной прессы были не исторические изыски, а актуальные проблемы. В частности, М.Н.Катков обращал внимание на пассивность Великого Князя Константина Николаевича в условиях восстания. Весной 1863 г. М.Н.Катков прямо обвинил брата царя в измене! Это было неслыханной дерзостью — никто до этого не мог обвинять в чем-либо особу императорской фамилии! Однако двусмысленная политика Наместника в Польше действительно только провоцировало мятеж, и в этих условиях М.Н.Катков не побоялся выступить против брата императора, зная, что в любой момент он может угодить под арест. Всего лишь несколько месяцев назад был арестован Н.Г.Чернышевский. Хотя его обвинили в изготовлении революционных прокламаций, однако все же поводом для ареста редактора «Современника» послужили пропущенные цензурой статьи. Катков вполне мог отправиться в Сибирь вслед за Чернышевским. Однако М.Н.Катков сумел свести свою кампанию против Великого Князя в рамки кампании верноподданейших адресов, посланий и воззваний. В результате Каткову удалось добиться успеха: Наместник ухал за границу «на лечение», а по предложению Каткова командующим в Северо-Западном крае с диктаторскими полномочиями был назначен генерал М.Н.Муравьев.
Среди множества русских генералов Муравьев выделялся своим прошлым — в молодости он участвовал в Отечественной войне 1812 г. и был участником декабристских организаций. Впрочем, главным было не декабристское прошлое генерала (хотя это тоже было умелым пропагандистским шагом Каткова), а его опыт руководства землями края. Еще накануне мятежа 1830 г. Муравьев, занимавший пост могилевского губернатора, подал записку Николаю I под названием «О нравственном положении Могилевской губернии и о способах сближения оной с Российской империей», а в 1831 г. свой проект «Об учреждении приличного гражданского управления в губерниях, от Польши возвращенных, и уничтожении начал, наиболее служивших к отчуждению оных от России». В этих записках М. Н. Муравьев обращал внимание на то, что в Северо-Западном крае мало что изменилось со времен Речи Посполитой. В частности, полным хозяином края было польское дворянство, враждебно настроенное к России. Все образование и интеллектуальная жизнь находилась под контролем Католической церкви. Большинство городского населения составляли евреи, несравненно более лояльные, чем поляки, самодержавному устройству империи, но все же не внушающие доверия. В этих условиях М.Н.Муравьев предлагал царю уничтожить униатскую церковь и вернуть белорусов в Православие, ликвидировать польские учебные заведения в крае, начиная с виленского университета и выдвинуть на руководящие посты местных православных белорусов. В период восстания 1830−1831 гг., когда Муравьев был могилевским губернатором, он отчасти реализовал эту программу во вверенной ему губернии.
Три десятилетия спустя М.Н.Катков предложил сделать М.Н.Муравьева диктатором известного ему края. Под давлением общественного мнения, умело направляемым М.Н.Катковым, Александр II назначил М.Н.Муравьева Наместником Северо-Западного края, включающего в себя 7 губерний (Могилевскую, Витебскую, Минскую, Виленскую, Ковенскую, Августовскую, Гродненскую). В момент назначения М.Н.Муравьева восстание было на подъеме, отношения с западными державами были обострены до предела. Неслучайно, что императрица Мария Александровна сказала М.Н.Муравьеву при отъезде в Вильну: «Хотя бы Литву, по крайней мере, мы могли бы сохранить» [10]. Собственно Польшу в Петербурге считали уже потерянной. Однако М.Н.Муравьев оказался на высоте положения.
Действовал Муравьев решительно и жестко. 1 мая 1863 г. он был назначен генерал-губернатором, 26 мая прибыл в Вильну в качестве Наместника, а уже 8 августа принял депутацию виленского шляхетства с изъявлением покаяния и покорности. К весне 1864 г. восстание было окончательно подавлено. Муравьев при усмирении мятежа применял весьма решительные меры. По приговорам военно-полевых судов 127 мятежников были публично повешены, сослано на каторжные работы 972 человека, на поселение в Сибирь — 1 427 человек, отдано в солдаты — 345, в арестантские роты — 864, выслано во внутренние губернии — 4 096 и еще 1 260 чел уволено с должности административным порядком, в боях было убито около 10 тысяч мятежников. Кроме того, причастных к мятежу, но помилованных и освобожденных было 9 229 чел. (Впрочем, и поныне существует миф о сотнях тысяч казненных и сосланных поляков). Усмирение мятежа далось малой кровью: погибло 826 солдат и 348 умерло от ран, болезней или пропало без вести. Погибло также несколько тысяч полицейских, сельских стражников, чиновников, гражданского населения.
Однако Муравьев не только воевал и вешал. Он прибыл в Литву и Белоруссию с определенной программой. Своей задачей генерал-губернатор ставил полную интеграцию края в состав империи. Главным препятствием этого было польское помещичье землевладение. Учитывая, что городское население края состояло в основном из евреев и поляков, единственной опорой русской власти в крае могло быть только белорусское крестьянство.
Следовательно, для полной русификации края требовались совершенно революционные меры по искоренению местного дворянства и предоставление политических и социальных прав только что освобожденному крестьянству. Парадоксально, что проводить в жизнь эту политику стал М.Н.Муравьев, имевший репутацию противника освобождения крепостных в 1861 г. Впрочем, это было не только личной инициативой генерал-губернатора. К этому же призывал М.Н.Катков. В начале осени 1863 г., как только стало ясно, что восстание поляков терпит поражение, он писал: «Мы с особенной настойчивостью указываем на необходимость изменить существенным образом условия землевладения в этом крае по горячим следам недавнего мятежа. Польская национальность будет терять свои вредные и для поляков, и для России свойства лишь по мере того, как будет исчезать в этом краю всякая возможность здравомысленно надеяться на восстановление старой Польши; а ближайшее средство к тому — способствовать введению значительного числа русских элементов в тамошние землевладельческие классы. Пока этого не будет, притязания и надежды будут поддерживаться и становиться чем далее, тем ядовитее и вреднее. Пока этого не будет — и правительство, и местная администрация края, и тамошние народонаселения, и сами поляки, как и там, так и повсюду, будут находиться в положении ложном». [11]
В какой-то степени стремление к подрыву неблагонадежного польского землевладения было присуще и прежним российским монархам. Большие конфискации владений магнатов и шляхты проводила еще Екатерина II. При Николае I после подавления восстания 1830−1831 гг. также принимали карательные меры против польского дворянства. В частности, в пяти белорусских губерний было конфисковано 217 шляхетских имений с 72 тыс. крепостных. [12] Однако в качестве социальной опоры власти империи пытались создать здесь русское помещичье хозяйство. Эти попытки оказались неэффективными из-за сопротивления сохраняющего и численное, и экономическое преобладание польского дворянства. Теперь же М.Н.Катков требовал сделать ставку на крестьянство.
М.Н.Муравьев обложил налогом в 10% доходы шляхетских имений и собственность Католической церкви. Помимо этого, дворянство должно было оплачивать содержание сельской стражи. (Можно представить себе ярость панов, оплачивающих стражу из числа своих бывших крепостных)!
Одновременно Муравьев ликвидировал в крае временно-обязанное состояние. Мировыми посредниками назначались православные. Наделы для крестьян были увеличены. Крестьяне Гродненской губернии получили на 12% земли больше, чем было определено в уставных грамотах, в Виленской — на 16%, Ковенской — на 19%. Выкупные платежи были понижены: в Гродненской губернии — с 2 р.15 коп. до 67 коп. за десятину, в Виленской — с 2р.11 коп. до 74 коп., в Ковенской — с 2 р. 25 коп. до 1 р.49 коп. [13] В целом в результате реформ М.Н.Муравьева в Белоруссии наделы крестьян были увеличены на 24%, а подати были уменьшены на 64,5%. Для усиления русского элемента в крае М. Н. Муравьев ассигновал 5 млн. рублей на приобретение крестьянами секвестированных панских земель.
О характере реформ Муравьева можно узнать уже по указам, которые выпускал генерал-губернатор. Так, 19 февраля 1864 г. был издан указ «Об экономической независимости крестьян и юридическом равноправии их с помещиками»; 10 декабря 1865 г. К.П.Кауфман, преемник М.Н.Муравьева на посту генерал-губернатора, продолжавший полностью его курс, издал красноречивый указ «Об ограничении прав польских землевладельцев». Помимо этого, М.Н.Муравьев издал циркуляр для чиновников «О предоставлении губернским и уездным по крестьянским делам учреждениям принимать к разбирательству жалобы крестьян на отнятия у них помещиками инвентарных земель».
В результате такой политики Муравьева в Литве и Белоруссии действительно произошли серьезные социальные изменения. С весны 1863 по октябрь 1867 гг. в качестве новых землевладельцев в Северо-Западном крае было водворено 10 тысяч семей отставных нижних чинов, землю получили около 20 тысяч семей бывших арендаторов и бобылей, и только 37 семей дворян приобрели в губерниях края новые имения. [14] В последнем случае, видимо, сказалось недоверие Муравьева к возможности помещичьей колонизации, благо пример подобной политики, проводившейся после 1831 года, был перед глазами.
М.Н.Муравьев развернул также строительство русских школ. Уже к 1 января 1864 г. в крае было открыто 389 школ, а в Молодечно — учительская семинария [15]. Эти меры подорвали монополию Католической церкви и польского дворянства на просвещение в крае, делавшего его недоступным для белорусов.
Ликвидируя польское помещичье землевладение в Белоруссии, М.Н. Муравьев всячески подчеркивал тот факт, что подавляющее большинство польской аристократии происходили из числа перешедших в католичество еще в XVI—XVIII вв.еках русских князей прежнего Великого Княжества Литовского. Сотрудник М.Н.Муравьева, Ксенофонт Говорский, в «Вестнике Западного Края» публиковал генеалогические таблицы, из которых можно было установить, что практически у каждого панского рода в Белоруссии предки были не только православными, но нередко и архиереями Православной церкви.
Русские консерваторы вообще подчеркивали, что мятежная шляхта состоит из наследственных предателей, предки которых предали веру и язык, а их наследники теперь предали царя, которому присягнули на верность. На этом основании консерваторы требовали принять самые строгие меры против польского дворянства. Так, некий чиновник по особым поручениям при обер-прокуроре Св. Синода в записке, поданной Александру II летом 1863 г., писал: «Во время завоевания западных пределов России поляками предки их (панов) передались в латинство, отреклись от отечества и провозгласили себя поляками, чтобы вместе с последними угнетать и грабить свой народ. Но такую гнусность можно было сделать на словах, а на деле она неисполнима: по неизменному закону природы в потомках этих предателей сохранилась кровь русская, они остаются происхождения русского… При таких условиях мы имеем право и долг поступить с ними гораздо строже, чем с чужестранцами, не имеющими у нас гражданства, мы должны не только отнять у них землю, но их самих предать суду и наказанию» [16].
Совершенно новой в российской политике была ставка на социальные низы в бунтующих губерниях. Правящие верхи империи всегда боялись «пугачевщины» во всех проявлениях. Неслучайно в начале польского мятежа, когда начались крестьянские бунты против мятежных панов, царские власти начали было усмирять верноподданных бунтарей. Так, в Радомской губернии Польши крестьяне поднялись против мятежников, но их усмирили с помощью военной силы по приказу Наместника Константина Николаевича. Об этом с негодованием писал М.Н.Катков. [17] Когда в Звенигородском уезде Киевской губернии крестьяне отказались работать на помещиков, примкнувших к мятежникам, то против них были посланы войска. [18]
Как видим, реакция официальных властей была первоначально вполне традиционной. Однако под влиянием публицистов национального направления М.Н.Муравьев не только не стал подвергать репрессиям «бунты против бунтовщиков», но и фактически одобрил их. В результате вместе с правительственными войсками против поляков стали действовать и крестьянские отряды. Во многих местах крестьяне «по-пугачевски» расправлялись с помещиками. Так, в Витебской губернии крестьяне разгромили имение помещиц Шумович, Водзяницкой, графа Молля, и др. [19]
Разумеется, М.Н.Муравьев совершенно не собирался проводить подобные социальные реформы в коренных российских губерниях. В своем Всеподданейшем отчете императору М.Н.Муравьев прямо писал: «…Священным для себя долгом считаю выразить перед вашим императорским величеством, что дело устройства крестьян в западных губерниях и великороссийских не может быть одинаково. В последних не должно разъединять сословия, ибо помещики и крестьяне суть истинно русские и верноподданные вашего императорского величества, — там должно всеми мерами поддерживать в законных правах все звания и сословия, составляющие могущество и основу России. В западном крае наоборот: здесь ренегаты, польские помещики, бывшие прежде того русскими, сделались римско-католиками и заклятыми врагами вашего императорского величества, России и Православия; под предлогом восстановления отчизны они желали только получить прежние права самоуправства над крестьянами и прочим податным населением, которым они неограниченно пользовались при Речи Посполитой; здесь одни только крестьяне, сохранившие Православие и даже насильно принявшие римско-католичество, остались верными сынами России преданными престолу вашего императорского величества; их необходимо поднять, возвысить и поставить в совершенно независимое положение от польских панов. Тогда только мы можем бороться с польскою пропагандою, постепенно уничтожать ее и привести в ничтожество». [20]
Подобные меры вызывали ярость у русских крепостников, испытывающих чувство классовой солидарности к польскому шляхетству. Один из лидеров аристократических конституционалистов граф В.П.Орлов-Давыдов мрачно сетовал: «Общая развязка делами и в Польше, и в России, — разорение дворянства, в Польше бунтующего, в России смиренного… Дело в том, что наше правительство ведет войну не столько с Польшей, сколько с дворянством, равно польским и русским». [21] Поскольку критиковать самого М.Н.Муравьева было сложно, учитывая данные ему царем полномочия, то в основном крепостники обрушились на приглашенных генерал-губернатором из коренной России чиновников. Сам М.Н.Муравьев в упомянутом Всеподданейшем отчете брал под защиту своих помощников. Он писал: «Но много претерпели гонений и сии деятели; много пущено было на них клеветы и неправды, которые доходят и до вашего императорского величества. Их обвиняли в идеях социализма, в разрушении общественного порядка, в уничтожении прав собственности, словом, во всем, что могло только опорочить их честь и ослабить энергическую их деятельность» [22].
Муравьев не скрывал, что все его социальные реформы в крае ставят перед собой одну цель — закрепление российского господства в крае, создание социальной опоры имперской власти на местах. С полным основанием генерал-губернатор писал царю: «…с помощью русских деятелей присоединение края к России значительно продвинулось вперед; большая будет ошибка с нашей стороны, если мы подумаем, что можно одною только силою удержать его; может придти момент, чего Боже сохрани, что не поможет и сила, если не утвердится там Православие и наша русская народность [23]. Несмотря на оппозицию радикалов и крепостников, консервативные круги в основном, однако, приветствовали разгром поляков. Сохранение территориальной целостности империи было более существенным, чем «пугачевщина» генерал-губернатора против польского дворянства. Поэт А. Фет посвятил Муравьеву стихотворение «Нетленностью божественной одеты…», А. Майков создал стихи «Каткову», «Западная Русь», «Что может миру дать Восток» и др. 1863 год стал для многих консерваторов «моментом истины». Четверть века спустя К.Н.Леонтьев вспоминал: «Время счастливого для меня перелома этого — была смутная эпоха польского восстания; время господства ненавистного Добролюбова; пора европейских нот и блестящих ответов на них князя Горчакова… Я стал любить монархию, полюбил войска и военных, стал и жалеть и ценить дворянство, стал восхищаться статьями Каткова и Муравьевым-Виленским; я поехал и сам на Восток с величайшей радостью — защищать даже и Православие, в котором, к стыду моему, сознаюсь, я тогда ни бельмеса не понимал, а только любил его воображением и сердцем». [24] Подобно К.Н.Леонтьеву многие консерваторы могли называть 1863 год временем счастливого перелома.
Давление аристократов, сохранившееся влияние поляков при Дворе, привели к тому, что программа реформ и в Северо-Западном крае, и в Польше, не была полностью выполнена. Как только прошел страх перед общероссийской революцией и войной с европейскими странами, в официальном Петербурге сразу начали менять курс. М.Н.Муравьев получил титул графа Виленского и был в мае 1865 г. уволен в отставку. Сменивший его на посту генерал-губернатора К.П.Кауфман продолжал политику своего предшественника, но и он через год был отправлен завоевывать Туркестан. Новый генерал-губернатор Северо-Западного края А.Л.Потапов ликвидировал почти всю «систему Муравьева». Пытавшийся проводить прежний курс виленский губернатор, знаменитый мореплаватель контр-адмирал Шестаков, был уволен в отставку. Также был смещен с должности попечитель виленского учебного округа Батюшков, пытавшийся продолжать русификацию Северо-Западного края. В июне 1867 г. последовала амнистия для большинства бывших повстанцев. Польские помещики даже стали получать назад конфискованные за участие в мятеже земли. Польское помещичье землевладение сохранилось в Белоруссии до 1917 г., а в западной Белоруссии — до 1939 г.
Российские крепостники не скрывали ликования. Газета «Весть» после смерти Муравьева в посвященном ему некрологе не удержалась от бестактных и оскорбительных высказываний в адрес покойного графа Виленского. Впрочем, поддержка «Вестью» польских помещичьих интересов объяснялась не только дворянской солидарностью. В 1869 году, когда полемика «Московских Ведомостей» с крепостниками продолжалась с прежним жаром, М.Н.Катков указал на подтверждаемые официальными источниками факты субсидирования «Вести» польскими помещиками. [25]
С протестом против новой политики в Белоруссии выступил славянофил Иван Аксаков в газете «Москва». В результате газета была закрыта «за вредное направление».
Таким образом, революционные преобразования М.Н.Муравьева в Северо-Западном крае и Н.А.Милютина в Польше были реализованы далеко не в полной мере. Тем не менее, уже сделанного было достаточно, чтобы считать реформы радикально изменившими жизнь этих регионов. Последствия политики охранителей сказались десятилетиями спустя. Вот что писал один из крупнейших мыслителей Русского зарубежья, уроженец Белоруссии, И.Л.Солоневич: «Край — сравнительно недавно присоединенный к Империи и населенный русским мужиком. Кроме мужика русского там не было ничего. Наше белорусское дворянство очень легко продало и веру своих отцов, и язык своего народа и интересы России… Народ остался без правящего слоя. Без интеллигенции, без буржуазии, без аристократии — даже без пролетариата и ремесленников. Выход в культурные верхи был начисто заперт польским дворянством. Граф Муравьев не только вешал. Он раскрыл белорусскому мужику дорогу хотя бы в низшие слои интеллигенции». [26] Подобное могли высказать также и многие деятели литовской культуры. Однако в историю М.Н.Муравьев вошел под кличкой «Вешатель», петлю виселицы либералы окрестили «муравьевским галстуком» (лишь четыре десятилетия спустя ее переименовали в «столыпинский галстук»), а реформы в Польше и Северо-Западном крае считаются «национальным угнетением».
Православная церковь всегда была духовной составляющей русскости. Понятно, почему именно попытка окатоличевания и создания унии проводились в жизнь с таким упорством. И неслучайно одним из важнейших достижений администрации Муравьева в крае было «возвращение» Православия в те исторические области России, где оно почти было исчезло. Генерал-губернатор М.Н.Муравьев-Виленский, гордился личным вкладом в возвращение к вере предков значительного числа белорусов-униатов. Вообще-то уния в Белоруссии была ликвидирована, как говорилось, еще в 1839 году, однако многие оставшиеся не у дел униатские священники предпочти перейти в «чистый» католицизм, благо Католическая церковь в крае была несравненно богаче и организованнее местных православных. Таким священникам удалось перетащить в католицизм и свою паству. В результате в Белоруссии сложилась целая конфессиональная группа «калакутов», то есть белорусов, считающих себя католиками, однако сохранивших восточную православную обрядность. В сущности, «калакуты» оставались униатами. Разумеется, Католическая церковь стремилась окончательно окатоличить их. Однако фактически «калакуты» оставались православными, хотя и вне Православной церкви.
Именно на это обстоятельство обратил внимание Муравьев. Генерал-губернатор Северо-Западного края поставил перед собой задачу окончательно возвратить в Православие белорусов, для чего приступил к масштабной строительной деятельности. За счет казенных, да и личных средств, а также за счет конфискованных у мятежных поляков денежных сумм Муравьев строил православные храмы. Он писал в своем Всеподданейшем отчете царю в 1866 году: «Благодарение Богу, храмы православные всюду воздвигаются в крае на суммы не 10% и 5% сборов, а на контрибуционные и штрафные, взысканные с владельцев и римско-католического духовенства за их крамольные побуждения и манифестации. Таким образом, более 100 церквей возобновляются и воздвигаются вновь на сказанные суммы; на отпущенные же Вашим императорским Величеством 500 тысяч рублей будут окончательно возведены православные храмы в Виленской и Гродненской губерниях, — не деревянные, а каменные, дабы и на будущее время, во славу Божию, оставались они живыми памятниками в народе» [27]. Генерал-губернатор резко отрицательно отзывался о веротерпимости, несмотря на то, что для Российской империи всегда была характерна именно веротерпимость. В том же отчете М.Н.Муравьев отмечал: «…я не могу пройти молчанием о том вреде, который происходит от беспечности и от так называемой веротерпимости, позволявшей римско-католической пропаганде проникать всеми возможными путями к достижению цели — ополячивания и окатоличения края; ибо католическая вера того края не вера, а политическая ересь; римско-католические епископы, ксендзы и монахи не составляют духовенства, а политических эмиссаров, пропагандирующих вражду к русскому правительству и ко всему, что только носит название русского и православного» [28]. Таким образом, даже при создании привилегированного положения православия в Белоруссии в конкретных условиях 1863 года, речь не шла о прекращении политики веротерпимости. Большую помощь генерал-губернатору оказывал и архиепископ Семашко. Он оказал материальную поддержку пострадавшему во время мятежа духовенству, восстановил и вновь построил несколько церквей.
http://rusk.ru/st.php?idar=110197
Страницы: | 1 | |
