Почему мы империофилы?

Если сейчас мы лишены Царя, это — наша беда

Почитание Царя-мученика Николая II и его семьи в среде православного народа приобрело широкий размах еще задолго до церковного прославления этих святых, и едва ли можно оспорить, что оно этому прославлению предшествовало не только хронологически, но и как главная причина. Впрочем, чаще всего первым основанием для рассмотрения вопроса о прославлении нового святого является как раз его почитание в какой-либо местности или во всей стране.

В те годы, когда прославление было еще только желаемым и ожидаемым, верующий народ почитал, конечно, не гражданина Романова, расстрелянного большевиками вместе с женой и детьми. Он почитал именно последнего Царя, расстрелянного цареубийцами. Несмотря на то, что Царь был отреченный, в его лице, как безошибочно определило церковное сознание, было расстреляно само Русское Царство. И это событие, а не гибель одной из тысяч несчастных русских семей, православный русский народ справедливо почитал как великую причину многих бед и несчастий, достойную общецерковного воспоминания и общенационального покаяния. При этом люди, выведшие тогда из подполья веру в Царя-мученика, мужественно противостали тому могущественному образу, который был создан из его исторической личности как семидесятилетней непрекращающейся большевистской пропагандой, так и современными демократами, со смаком использующими в своем ресторанном деле все то, что говорилось о нравах царского двора в органах либеральной печати накануне революции. Эта инерция грязевых потоков и напластований была с большим трудом преодолена, хотя бы только в церковном (а не общенародном) сознании. Перед нами засиял другой образ, поражающий своей возвышенностью и благородством, и мы осознали как величайшую трагедию то, что Царь некогда отрекся от нас, своего народа, предоставив нам самим решать свою судьбу.

Итак, сторонники монархии в Русской Православной Церкви — не новость, и попытки некоторых публицистов списать их влияние на неких «неофитов» производят впечатление сознательного искажения действительности. Неудивительно, что современные противники «империофилии» внутри православного сообщества сами путаются в определении числа сторонников возрождения Империи. Так, игумен Петр (Мещеринов) в одной и той же статье «Жизнь в Церкви. О ценностях имперских, либеральных и других» сначала говорит о «небольшом, но весьма шумном круге людей, являющихся приверженцами имперской национал-патриотической идеологии», а затем спрашивает себя и читателей: «На чем основан „имперский“ строй мыслей, который, надо отметить, разделяется значительным количеством православных христиан?»

И действительно, если смотреть по приходам и монастырям, без труда можно обнаружить, что сторонников Империи среди воцерковленных православных большинство, а противников этой идеи совсем немного. Но для нас количество не является решающим аргументом: ибо полемический тезис о «небольшом, но весьма шумном круге людей» принадлежит скорее к приемам психологического давления, нежели к серьезным способам доказывания. Не так важно, сколько в Православной Церкви монархистов, как важно то, выражают ли эти люди подлинную церковность, на которую и другие, приходящие в Церковь или растущие в ней с детства, смогут ориентироваться?

Игумен Петр (Мещеринов), который как раз и занимается работой с молодежью, утверждает, что «империофилы» наносят вред миссионерскому делу просвещения наших современников. Мы, напротив, утверждаем, что чаяние Царя органично для русского человека, и потому мысль о возрождении Царства органично входит в нашу проповедь. Но на чем основана критика о. игумена, изложенная им в целом ряде статей, нередко очень острая и по форме, и по содержанию?

«Господь вернул Церковь нам же в руки, — пишет о. Петр в своей статье „Владимир Соловьев и национальный вопрос“, — но мы оказались не готовы к этому. Мы ностальгически вцепляемся в церковно-имперскую идеологию, подменяя ею собственно церковное самосознание, — в чем и заключается одна из главных причин сегодняшней общественной слабости Церкви. В свое время вышеназванная идеология сыграла свою положительную историческую роль, но время это безвозвратно ушло».

Может быть, и найдутся люди, которые считают, что «церковно-имперская идеология» может заменить живое церковное самосознание, но к ним не принадлежит большинство тех, кто почитает Царя как Царя и видит в его убиении начало всех бед современной России. Потому что дело здесь, конечно, не в идеологии, а напротив, в христианской совести, по закону которой дети отвечают за деяния родителей, равно как и пользуются Божьими благодеяниями, оказанными предкам. Неясно, кого именно игумен имеет в виду под «мы»? Сам ли он кается в империофилии? Но его никто и не уличил в этом. Или кается от лица «нас», чьи воззрения сам он не разделяет? Но тогда о. Петру следовало бы обратиться к нам и указать, в чем именно нам следует покаяться, а не обвинять огулом всех тех, кто ратует за возрождение Империи.

Правда, о. игумен указывает на конкретные пороки и недостатки сегодняшнего православного социума, но все они распадаются на конкретные случаи, не имеющие отношения к почитанию Царя и Царства. Вот он выводит неприглядный образ священника-мздоимца, который отталкивает людей от Церкви своим поведением. Вот обращает внимание на невнятно читающего псаломщика, на «оперно» поющий церковный хор, на приходы, в которых не звучит проповедь, на двоеверие и оккультизм среди невоцерковленных прихожан. Неужели все это и есть проявления «империофилии»? Здесь, очевидно, имеет место подмена тезиса. И хотя о. Петр указывает на то, что именно по причине чванной или квасной «имперскости» мы не желаем-де исправлять все эти нестроения, ему можно возразить, что, напротив, желание вернуть величие России более других желаний на практическом поле деятельности будет способствовать всяческим улучшениям, если только мы не устраняемся от этой деятельности и не уходим в кухонное затворничество. Если же мы устраняемся и являем собой пример болезненного словоблудия, то мы и не можем быть столь опасны, как-то рисует о. игумен: ибо ничего не делающий опасен только для себя самого. И уж во всяком случае, империофилия тут не причем: обломовщины и маниловщины хватает у нас везде.

Но о каком именно величии России мы говорим? Игумен Петр считает, что нужно прежде всего говорить о Христе, а потом уже обо всем другом. Только с возрождением нравственности, резонно замечает он, будет и великая Россия. Едва ли можно оспорить это утверждение. Только непонятно вот что: почему на этом основании нам запрещается желать Царя для России. Разве не Христос поставляет Царей? Разве не у Него мы просим возродить величие нашей страны? Разве, наконец, не перед Ним мы каемся, в том числе и в грехе цареубийства? Только с большим непониманием или с большим лукавством можно утверждать, что «империофилия» отводит человека от Христа. Потому что мы желаем не какой-нибудь, абы какой, империи, а Империи православной, служащей одному Богу и отдающей в этом служении все свои людские ресурсы, которые ныне растрачиваются на обслуживание капитала, к тому же приобретенного нечестным путем. Что же плохого в желании сменить худшее на лучшее?

О. Петр говорит: «нужно сперва начать с самих себя». Спасибо ему за такое пастырское попечение о людях, частная жизнь и конкретная деятельность большинства из которых, правда, ему не известна. Определение нравственного уровня «империофилов», даваемое игуменом, весьма произвольно. «Мы искренно считаем, — обличает он своих собратьев-священников, — что все обязаны почитать нас, и привыкаем к беспрекословному подчинению нашим словам и распоряжениям. От всего этого многие из нас распускаются, начинают манипулировать людьми, считать, что наша паства обязана нам — в немалой степени — и материально» (Жизнь в Церкви. II). Безусловно, и такое имеет место быть. Но разве плохо известно, что среди православных патриотов есть немало людей, прославляющих Бога чистотой жизни и подвижничеством? Так лучше было бы о. игумену вступить в спор с ними, как с отборной частью противного ему лагеря. А грешники есть везде, и вообще Церковь Христова на земле состоит из грешников, как и сам Спаситель сказал. Итак, нечестный прием — обвинять империофилов в тотальной безнравственности, а еще менее честно — указывать на любовь к Царю как на причину этой безнравственности. Какая же здесь логика? Царя любили и чтили многие наши святые. Чтобы не ходить за примером далеко вглубь веков, возьмем свт. Николая Сербского. Между прочим, о. Петр охотно ссылается на преп. Иустина (Поповича), а он был верным учеником святителя.

Николай Сербский первый учредил почитание последнего русского Царя и велел написать его изображение на церковной стене уже тогда, когда он еще не был прославлен. Он был убежденным сторонником православной монархии как в России, так и у себя в Сербии. Он дает нам и богословское обоснование этой политической идеи. Все тексты, которые мы будем приводить здесь, опубликованы на русском языке, и никакого открытия для заинтересованного читателя не представляют. Хочу отметить только, что, при катастрофическом наплыве разномастной церковной литературы в последние годы, многие из нас довольно леностны к чтению. Иначе даже не возникали бы такие вопросы, как о природе «империофилии».

«Святой Савва так постановил и утвердил, чтобы архиепископу сербскому быть первым слугой Христовым в чине духовном, а королю сербскому — первым слугой Христовым в чине гражданском. А коли архиепископ слуга Христов, то слуги Христовы и все священники, и коли король слуга Христов, тогда слуги Христовы и все чиновники, военные и гражданские. Вся иерархия духовная должна служить Христу, и вся иерархия военная и штатская должна тоже служить Христу. Итак, не только церковь находится на службе у Христа, но и государство, причем государство — ничуть не в меньшей степени, чем церковь, и король — ничуть не в меньшей степени, чем архиепископ» (Сербский народ как раб Божий. 22).

Что нового или чудн? го можно найти в этой мысли о гражданском служении Богу? Она так же естественна для христианина, как и его желание любую работу исполнять во славу Божию и вовсе ничего в жизни не делать без этой цели.

Игумен Петр пишет, что время, когда «имперская идеология» играла положительную роль, «безвозвратно ушло». Какой пророк или провидец указал ему на это? Если и есть пророчества, отвечающие на данный вопрос, то все они утверждают обратное. Но как ссылка на известные в среде верующих пророчества у некоторых встречает идиосинкразию, сошлемся просто на здравое чувство православного человека. Православный человек желает во всем видеть волю Божию. И в отрицательных явлениях современности, и в горькой нашей демократии он, конечно же, ее видит. Но желает видеть ее скорее преклоненной на милость. Когда он думает о своих сродниках по плоти, он хочет, чтобы они трудились во славу Божию. Наши сродники по плоти — вся наша страна, если мы о ней болезнуем. И желание, обращенное на ближних, распространяется и на всю страну. Если я желаю защитить своих детей от растления, то, несомненно, хочу и чтобы все дети были защищены. Если порядок на моей улице мне представляется согласным с благим намерением Господа, то тем более порядок в стране. Большая ли это тайна — что и порядок на улицах (и в подъездах) не в последнюю очередь зависит от государственного строя? Вот откуда берется желание иметь Царя, а вовсе не от абстрактной «империофилии». Это едва ли можно вообще назвать идеологией, скорее — здравомыслием.

Но почему именно Царя? Во-первых, Царь уже как образ единоличной власти удерживает народ от многих преступлений. Во-вторых, мы хотим не какого-нибудь царя, а православного. Православный Царь, служа Богу, направляет свой народ к служению Богу. Поэтому, если спросят христианина: кому на земле ты хочешь служить? Министру? Президенту? Шефу транснациональной компании? Директору завода? Декану факультета? — он ответит: хочу служить Царю. А где твой Царь? Нету.

Правда, игумен Петр и другие священнослужители служат Самому Христу, предстоя престолу Божию. Но мы, миряне, пока непонятно кому служим в своей повседневной деятельности. Остается одно из двух: или разлюбить свою страну и относиться к ней как к чужой (так апостолы относились к Римской империи), или желать видеть ее Царской Россией. При том же нужно принять во внимание, что Русь не имела иной истории, кроме православной. Если греки могут похвалиться своим родством с Платоном, а китайцы до сих пор поют песни, сложенные в 1 тысячелетии до нашей эры, то Россия без православия не имеет никаких традиций, способствующих элементарному выживанию народа. Поэтому любовь к России есть любовь к православной России, а все другое — действительно, любовь к рекам и лесам, к нефти и самоцветам, но не к стране и ее народу. Поэтому как раз империофилов (настоящих) не обвинишь в том, что они любят страну, так сказать, не за душу, а за плоть. Напротив, они ревнуют о душе.

Свт. Николай Сербский пишет:
«Где бы церковь ни отделилась от государства, там непременно пребывает в болезненном состоянии либо церковь, либо держава, либо же оне обе. Разделенные церковь и государство — это означает служение двум разным господам. А поскольку существует лишь один-единственный настоящий господин, которому можно сознательно и честно служить, т. е. Господь Бог, то значит, один из разъединенных и разделенных институтов — либо церковь, либо государство — должен служить противнику Божию, диаволу» (Сербский народ как раб Божий. 35).

Из этих слов видно, что в сущности церковь и государство — одно. Они различаются как клир и мир, как дело молитвенное и дело трудническое, как Литургия и братская трапеза по Литургии. Царство не заменит собой Церковь, ибо это будет царство без Церкви. Церковь не заменит собой царства, ибо это будет Церковь в рассеянии. О. Петр предлагает нам уже сейчас рассеяться и вести жизнь странников и пришельцев на своей земле. Но разве мы опаздываем сделать это? Пока остается хоть малейшая надежда на Царство, мы за нее держимся, потому что это естественное желание, а не идеология.

Еще свт. Николай пишет о национализме: «Национализм сербский всегда был универсально христианский, никогда не был узким и глупым шовинизмом. Вот как можно было бы определить сербский святославский национализм: наводить порядок в собственном доме и излишком своей силы и своего богатства помогать каждому народу навести порядок в его доме. Или: служить Христу Богу на своей земле и в своем отечестве, по возможности же и от избытка сил — служить Христу Богу и по другим землям, близким и далеким» (Сербский народ как раб Божий. 52).

Игумен Петр считает, что национализм способствует ненависти между народами. А по-нашему, наоборот, любви. Лучшие люди во всех странах те, которые не пожалеют ничего для своего народа. Если мы будем проповедовать Православие и сами не будем православными националистами, лучшие люди других народов нас не поймут. Им не о чем будет с нами разговаривать. Наши признания в любви к ним они сочтут фальшивыми, когда мы не умеем любить своих братьев и сестер. Апостол Павел не побоялся сказать о народе, отвергшем Бога: «Я желал бы сам быть отлученным от Христа за братьев моих, родных мне по плоти, то есть, Израильтян» (Рим. 9: 3,4). Значит, в случае национализма речь не идет об унижении других народов, равно как и о возвеличивании своего, но лишь о беззаветной любви к своему народу. В политическом же смысле православный национализм означает принятие законодательства, ограждающего суверенитет русского народа, как создателя нашего государства, на всей территории нашего государства, включая самые «проблемные» регионы. Неужели проповедь этой идеи может оттолкнуть от Церкви думающую молодежь, как считает о. Петр? Скорее — бездумную, и то потому, что очень уж сильна пропаганда противоположных по смыслу идей и ценностей.

Христианин обязан любить Родину, ибо таким образом он выполняет заповедь о любви к родителям и ближним. Это правда, что ради Христа он должен возненавидеть родителей и ближних, но ведь не только их, а и самого себя. Значит, родителей и ближних он любит как самого себя, и лишь в самоотвержении отвергает их, приносит в жертву Богу как себя, так и всех их. Точно так же и с Родиной. Любить Россию — значит приносить ее в жертву Богу, и никому более. А кому мы приносим ее в жертву сегодня? Как сказано в Псалтири, мы проливаем на землю кровь неповинных, своих же сыновей и дочерей. Русская земля поглощает тонны абортивного материала — если так можно назвать убитых детей. Еще десятки тысяч отравленных, растленных, проданных в рабство, в том числе и на территории страны. Неужели мы не жаждем это остановить? И хотя бы поэтому мы чаем Царя.

Наша убежденность в богоданности царской власти не голословна, но основана на учении Святых Отцов, Вселенских Соборов и литургике. Именно Вселенские Соборы, на которые любит ссылаться о. Петр, постановили, чтобы император беспрепятственно входил в алтарь через Царские Врата. Они наделили личность православного государя церковным статусом. Церковь определила помазывать его святым миром. И мы не побоимся сказать, что монарх может быть земным главой поместной Церкви, не как «наместник Бога на земле», а как глава того живого одушевленного организма, в котором Церковь и государство совпадают, но действуют неодинаковым образом. В этом и состоит идея симфонии. Однако же последний Царь не восхотел царствовать над Церковью, а решил учредить патриаршество, для чего даже намеревался оставить престол. И у нас теперь есть Патриарх. Справедливо будет, если будет и Царь.

В последовании в Неделю Православия есть такие слова: «Помышляющим, яко православные государи возводятся на престолы не по особливому о них Божию благоволению, и при помазании дарования Святаго Духа к прохождению великаго сего звания в них не изливаются: и тако дерзающим противу их на бунт и измену, яко Гришке Отрепьеву, Ивану Мазепе, и прочим подобным, анафема, трижды». Итак, мы ожидаем не какой-то политической реформы или превращения нашей гламурной демократии в гламурное царство-государство с лубочным царем и безродной элитой во главе. Мы ожидаем «особливого Божия благоволения», которое будет явным и недвусмысленным торжеством правды на русской земле. Хотя сейчас много людей, которым охота теоретизировать, но не они составляют большинство верующего народа. Как естественно желание собаки счесать с себя блох, так же естественно желание сильной власти у русского народа. Это не мечта о рабстве, но стремление взять страну в свои руки, не переступая черты закона и не уподобляясь ослепленному Полифему. Последняя угроза страшнее, чем все наши пороки, обличаемые игуменом Петром.

И последнее. Не секрет, что в мире идут глобальные интеграционные процессы, и термин «глобальная экономика» давно приобрел статус научного, а не идеологического. Немало влиятельных людей планеты мечтают объединить ее в рамках всемирного государства, в котором исчезнут границы между народами и религиями, но все люди должны будут соблюдать унифицированное законодательство. Это и будет логическим концом истории, причем считают так не только православные, но и сами глобалисты, рисующие перспективу Рая на земле. «Граждане того предполагаемого всемирного государства, — пишет свт. Николай Сербский, — будут хуже граждан Римской империи, гораздо хуже. Провозглашенного мира, спокойствия и благополучия не будет; наоборот, люди почувствуют себя более неспокойными и более несчастными, чем когда-либо, ибо они не смогли отстоять свои малые державы, данные им на счастье» (Жатвы Господни. Диалог седьмой).

Перед нами поставлена задача отстоять державу, в которой, что бы ни говорили наши недоброжелатели и обличители, мы были счастливы. Мы не покушаемся немощной десницей, по выражению свт. Игнатия (Брянчанинова), остановить Божественное определение времен и сроков; напротив, ждем, когда это определение исполнится. Но если еще определено Русскому Царству возродиться, то мы сами должны быть к этому готовы. В этой постоянной готовности — наше бдение как народа и поколения. Неубедительно звучат слова игумена Петра, что время Империи ушло безвозвратно. Нам не дано знать времена и сроки, нам только даны заповеди Божии. Противоречит ли им наша «империофилия», или совпадает с ними, пусть решит теперь каждый для себя и перед своей совестью. Именно в этом обращении к совести, а не в попытках «найти общий язык», и должна заключаться сегодня пастырская работа как с молодежью, так и с другими невоцерковленными соотечественниками.

+ + +

Противники монархии нередко ссылаются на Ветхий Завет, чтобы показать, что учреждение царской власти было уступкой со стороны Бога людской немощи. Однако такой ссылкой те из них, кто хорошо знает Писание, показывают лишь собственное лукавство. Ведь не принято в Православии — отвергать предание Святых Отцов на основании Ветхого Завета. Рассмотрим, однако, их мнение подробнее.

«Когда же состарился Самуил, то поставил сыновей своих судьями над Израилем. Имя старшему сыну его Иоиль, а имя второму сыну его Авия; они были судьями в Вирсавии. Но сыновья его не ходили путями его, а уклонились в корысть и брали подарки, и судили превратно. И собрались все старейшины Израиля, и пришли к Самуилу в Раму, и сказали ему: вот, ты состарился, а сыновья твои не ходят путями твоими; итак поставь над нами царя, чтобы он судил нас, как у прочих народов. И не понравилось слово сие Самуилу, когда они сказали: дай нам царя, чтобы он судил нас. И молился Самуил Господу. И сказал Господь Самуилу: послушай голоса народа во всем, что они говорят тебе; ибо не тебя они отвергли, но отвергли Меня, чтоб Я не царствовал над ними. Как они поступали с того дня, в который Я вывел их из Египта, и до сего дня, оставляли Меня и служили иным богам: так поступают они и с тобою. Итак послушай голоса их: только представь им и объяви им права царя, который будет царствовать над ними. И пересказал Самуил все слова Господа народу, просящему у него царя, и сказал: вот какие будут права царя, который будет царствовать над вами: сыновей ваших он возьмет и приставит их к колесницам своим и сделает всадниками своими, и будут они бегать пред колесницами его; и поставит их у себя тысяченачальниками и пятидесятниками, и чтобы они возделывали поля его, и жали хлеб его, и делали ему воинское оружие и колесничный прибор его; и дочерей ваших возьмет, чтоб они составляли масти, варили кушанье и пекли хлебы; и поля ваши и виноградные и масличные сады ваши лучшие возьмет, и отдаст слугам своим; и от посевов ваших и из виноградных садов ваших возьмет десятую часть и отдаст евнухам своим и слугам своим; и рабов ваших и рабынь ваших, и юношей ваших лучших, и ослов ваших возьмет и употребит на свои дела; от мелкого скота вашего возьмет десятую часть, и сами вы будете ему рабами; и восстенаете тогда от царя вашего, которого вы избрали себе; и не будет Господь отвечать вам тогда. Но народ не согласился послушаться голоса Самуила, и сказал: нет, пусть царь будет над нами, и мы будем как прочие народы: будет судить нас царь наш, и ходить пред нами, и вести войны наши. И выслушал Самуил все слова народа, и пересказал их вслух Господа. И сказал Господь Самуилу: послушай голоса их и поставь им царя» (1 Цар. 8: 5−22).

Итак, желание иметь царя приравнивается здесь к идолопоклонству. И, обличая в таком грехе сторонников монархии, ее противники предлагают нам примириться с российской демократической действительностью. Уже здесь видна внутренняя противоречивость их позиции. Если они считают порочным царство на основании слов пророка Самуила, то вместо царства должны предлагать нам не западный образец общества, но теократию, церковь-народ с пророком во главе. Нужно ли рассматривать подробно законы древнего Израиля, чтобы понять, насколько это государство было более унитарным и жестким к инакомыслию, чем русская монархия? Защищать на основании Ветхого Завета современный демократический строй можно разве только в шутку.

В действительности Библия осуждает не монархию как таковую, а те мотивы, по которым народ хотел иметь монархию. Во-первых, речь идет о своего рода «общественном договоре». Народ хотел делегировать светскому царю свои полномочия, изъяв их из собственности религиозного суда: «чтобы он судил нас, как у прочих народов». Кроме того, толпе был нужен некто, обязанный выступать в качестве военного предводителя: «будет ходить пред нами, и вести войны наши». Что же касается религиозной мотивации, она здесь вообще не представлена. Но Бог поступает иначе: Он, фактически, под видом царя ставит над Израилем нового пророка:

«И взял Самуил сосуд с елеем и вылил на голову его, и поцеловал его и сказал: вот, Господь помазывает тебя в правителя наследия Своего в Израиле, и ты будешь царствовать над народом Господним и спасешь их от руки врагов их, окружающих их, и вот тебе знамение, что помазал тебя Господь в царя над наследием Своим: когда ты теперь пойдешь от меня… придешь на холм Божий, где охранный отряд Филистимский; там начальники Филистимские; и когда войдешь там в город, встретишь сонм пророков, сходящих с высоты, и пред ними псалтирь и тимпан, и свирель и гусли, и они пророчествуют; и найдет на тебя Дух Господень, и ты будешь пророчествовать с ними и сделаешься иным человеком. Когда эти знамения сбудутся с тобою, тогда делай, что может рука твоя, ибо с тобою Бог. И ты пойди прежде меня в Галгал, куда и я приду к тебе для принесения всесожжений и мирных жертв; семь дней жди, доколе я не приду к тебе, и тогда укажу тебе, что тебе делать. Как скоро Саул обратился, чтоб идти от Самуила, Бог дал ему иное сердце, и сбылись все те знамения в тот же день. Когда пришли они к холму, вот встречается им сонм пророков, и сошел на него Дух Божий, и он пророчествовал среди них. Все знавшие его вчера и третьего дня, увидев, что он с пророками пророчествует, говорили в народе друг другу: что это сталось с сыном Кисовым? неужели и Саул во пророках? И отвечал один из бывших там и сказал: а у тех кто отец? Посему вошло в пословицу: „неужели и Саул во пророках?“ И перестал он пророчествовать, и пошел на высоту. И сказал дядя Саулов ему и слуге его: куда вы ходили? Он сказал: искать ослиц, но, видя, что их нет, зашли к Самуилу. И сказал дядя Саулов: расскажи мне, что сказал вам Самуил. И сказал Саул дяде своему: он объявил нам, что ослицы нашлись. А того, что сказал ему Самуил о царстве, не открыл ему» (1 Цар. 10: 1−16).

Как видно, народ хотел царя по-одному, а Бог судил по-иному. Мы не будем разбирать здесь несчастную судьбу Саула и то, что привело к помазанию на царство Давида. Скажем лишь, что именно в то время, когда Давид оставался скрытым царем, произошло то разделение в народе Израиля, при котором по разные стороны оказались истинные и ложные почитатели царства. Первые были чтителями Бога и потому служили Давиду, а вторые хотели видеть в царе лишь судью и гаранта военной удачи — они впадали в измену при каждом удобном случае.

Можно ли говорить о греховности желания иметь царя на основании Ветхого Завета, когда целые поколения ветхозаветных праведников ждали Мессию в образе царя? Это ожидание начинается в Псалтири, продолжается у пророков, отражается в ессейской литературе и завершается Евангельским благовестием. А между тем, они ждали Того, о Ком сказал Моисей: «пророка, как меня, воздвигнет вам Господь после меня». Значит, священнодействие царя по образу пророка органично входит в библейское понятие о царе. Не говоря уже о том, что царем был священник Бога Всевышнего — Мельхиседек.

Другой вопрос — нужен ли какой-либо царь, когда пришел уже настоящий и ожидаемый Царь царей, Иисус Христос? И когда царство Его «не от мира сего»? Разумный ответ будет таким: Христос упразднил закон, чтобы дать новый закон; упразднил священство, чтобы учредить новое священство; упразднил и царство, чтобы воздвигнуть новое царство. Если до Второго пришествия не может быть царя, то не может быть ни священника, ни закона Божия. Тогда упразднимся от всяких дел и будем лишь ожидать приближения «дня Господня». О таких ревнителях апостол Павел говорит: «кто не работает, да не ест».

Работа, вообще деятельность имеет смысл в общежитии, когда кто-то трудится ради кого-то. А это предполагает и отношения взаимной ответственности. Мы хотим трудиться не ради тех, кто нам воздаст, но ради тех, кому это послужит во спасение: не только «мирная», но и «премирная благая» всегда имеет в виду деятельная христианская любовь. Желая, чтобы вся эта деятельность вкупе была по воле Божией, мы хотим иметь пророка. Но «закон и пророки до Иоанна; отныне Царство Небесное силою берется, и употребляющие усилие восхищают его». Пророки обличали нечестие народа; царь должен пресекать нечестие силою: начальник, по слову Апостола, «не зря носит меч». Царь пророчествует больше делом, нежели словом. Именно так должно жить стадо Христово, которое словом уже собрано воедино. А «пришельцы», по мудрому слову ветхого закона, должны подчиняться уставам тех, кто оказывает им гостеприимство и защиту. Правда, что перед лицем «Бога совершающего» всякий Царь — ничто, как и всякий Апостол. Но если Царь и Апостол ничтожны, то мы еще более ничтожны. Что же сообразнее с Христовым законом — отрицать на основании нашего ничтожества царское достоинство или, напротив, его утверждать? Как воплощение нашего совокупного ничтожества Царь должен предстоять Богу и приносить плоды наших общих дел. Наши дела, о которых мы так ревнуем, но которые в основном утекают у нас сквозь пальцы, не состоятся без Царя, потому что мы уподобляемся «лебедю, раку и щуке».

Итак, если сейчас мы лишены Царя, то это не заслуга прогресса, а наша беда. Это значит, что мы не имеем еще способности как народ жить во Христе, но лишь отдельными группами обращаемся на голос Бога и Слова. Но вместе с тем, уже в этом обращении к «стягу, поднятому на горе», и есть залог будущего Царства. Двигаясь навстречу друг другу, мы, православные, движемся навстречу Царю.