Между Сциллой и Харибдой

Об экзистенциальном выборе РПЦЗ

Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно,
пав в землю, не умрет, то останется одно;
а если умрет, то принесет много плода (Ин. 12, 24)

Состоявшийся в начале сентября Синод РПЦЗ большинством голосов одобрил «Акт о каноническом общении» с Московским Патриархатом, который спустя некоторое время был опубликован. Теперь уже даже самые закоренелые скептики должны признать, что отныне Русская Церковь стоит на пороге своего единства, и окончательное восстановление общения — принципиально решенный вопрос. Как известно, на состоявшемся в конце октября заседании комиссии по воссоединению уже согласованы практически все детали торжественного мероприятия, место и время его проведения и прочие формальности, которые, очевидно, будут утверждены на грядущих в декабре синодах РПЦ и РПЦЗ.

Очень хотелось бы теперь, сделав вздох облегчения, сказать, что «факторы риска», о которых шла речь в опубликованной в июле статье, не оказались решающими. Впрочем, несмотря на победный тон официальных хроник, остается целый ряд вопросов, а также впечатление чего-то недоговоренного и недосказанного. Очевидно, что в действительности дела предстоят не в столь радужном свете, как того хотелось бы и членам комиссий, и нам — простым клирикам и мирянам Русской Церкви. Попыткой обозначить основные проблемы, о которых ничего не говорится в официальных документах и о которых предпочитают молчать официальные лица, и является данная статья.

Известно, что отношение членов синода Зарубежной Церкви к Акту — не говоря уже о клириках и мирянах — мягко сказать, не было единодушным, и поистине судьбоносное решение далось непросто. Думаю, мы не погрешим против истины, если скажем, что основная заслуга в этом принадлежит, в первую очередь, Первоиерарху РПЦЗ Митрополиту Лавру, который и взял на себя основной груз ответственности. Очевидно, что история еще оценит мудрость митрополита, который этим своим поступком доказал верность принципам святителя Патриарха Тихона, один из которых он сформулировал в ставших знаменитыми словах «пусть мое имя погибнет для истории, лишь бы Церкви была польза».

Очевидно, что подлинная, глубинная причина решительного шага, сделанного Зарубежным синодом, отнюдь не в стремлении оказаться «в железных объятиях Москвы». Настоящая причина, о которой предпочитают не говорить вслух, заключается в том, что в настоящий момент РПЦЗ находится в критической близости к «точке невозврата», то есть, попросту говоря, на грани вымирания: словно бы Господь давал этой части Русской Церкви силы только до тех пор, пока действительно сохранялась необходимость в существовании неподконтрольной Патриарху Московскому, сильно зависимому от атеистической власти, церковной структуры.

Поскольку ресурс для самовоспроизводства в РПЦЗ практически исчерпан, то единственной достойной альтернативой вымиранию. Зарубежной Церкви остается ее умирание. Сразу оговоримся, что под этим термином мы понимаем отнюдь не ее историческое поражение, а напротив — весьма значительную победу, очевидно, самую большую за всю ее историю. Поэтому если мы говорим об «умирании РПЦЗ», то употребляем это понятие в абсолютно положительном — евангельском — смысле и принципиально отличаем его от позорного вымирания, являющегося следствием глубокого кризиса в Церкви, самые яркие признаки которого — оскудение благочестия, упадок духовной жизни и кадровый голод.

С внешней стороны это «умирание РПЦЗ» будет означать, в первую очередь, ее постепенное поглощение Московским Патриархатом, которое будет обусловлено тем, что благодаря восстановлению евхаристического общения объективно отпадет необходимость в существовании РПЦЗ как независимой церковной структуры, претендующей если не на статус Поместной Церкви, то на свое особое место в сообществе Православных Церквей. Иными словами, самостоятельность РПЦЗ не будет превышать самостоятельности любой другой зарубежной митрополии РПЦ: например, Эстонской или Латвийской.

Но гораздо важнее, с нашей точки зрения, внутренняя, содержательная сторона этого процесса, где в полном соответствии с евангельской притчей умирание, которое в данном случае можно понимать как освобождение от шелухи предвзятых мнений и застаревших предрассудков, должно стать причиной обновления, обретения новой жизни и принесения «плода многа». Зарубежная Церковь за годы жизни в тяжелейших условиях эмиграции приобрела уникальный опыт и создала самобытные традиции, сохранить которые необходимо не только из соображений их исторической ценности, но и по причине их актуальности и важности для Церкви в России.

Очевидно, что опыт Зарубежной Церкви не только может, но, по нашему глубокому убеждению, и должен быть востребован и на родине — приведем для обоснования этого тезиса пару примеров. Так, митрополит Лавр, будучи первоиерархом, живет как простой монах в монастыре, ходит на все службы, и только совсем недавно по причине колоссальной занятости перестал посещать общие послушания. Понятно, что такое возможно именно потому, что этот иерарх духовно возрастал в той атмосфере подлинно православных ценностей, которую сумела сохранить РПЦЗ. Чем не пример для архиереев РПЦ?

В России практически отсутствует культура посещения храма всей семьей — в зарубежье это нормальное явление, которое во многом объясняется прекрасно организованной приходской и внебогослужебной жизнью, учитывающей интересы и потребности всех прихожан — и детей, и подростков, и взрослых, и престарелых. У нас такие приходы-общины пока представляют собой достаточно редкое явление, в подавляющем большинстве приходов до сих пор очень плохо налажена внебогослужебная жизнь, прихожане плохо знают друг друга и мало общаются между собой — для этого слишком мало поводов, а зачастую попросту нет ни места, ни времени.

Подобные примеры можно умножить, но вывод прост — нам есть чему поучиться у Зарубежной Церкви, как, впрочем, и РПЦЗ есть чему поучиться у нас. Это взаимное обогащение опытом и должно являть собой тот «мног плод», о котором говорит евангельская притча. Так что евхаристическое и каноническое единство не должно стать причиной единообразия в методах и формах церковной жизни, иными словами, ни в коем случае нельзя допустить, чтобы методом интеграции РПЦЗ в лоно Церкви-Матери стала пресловутая уравниловка.

Благодаря воссоединению с Московским Патриархатом РПЦЗ освобождается от двусмысленного и канонически шаткого статуса «альтернативной» Русской Церкви, при этом согласно букве Акта она должна сохранить за собой привилегии независимой, то есть неподконтрольной Москве, церковной структуры. Но с нашей точки зрения, гораздо большее значение имеет сохранение именно внутренней независимости Зарубежной Церкви, создающей предпосылки для сохранения и развития ее традиций и опыта. Ниже мы постараемся показать, что попытки добиться именно внешней — юридической независимости — крайне опасны и могут привести к очередному расколу. Но чтобы отстаивать свое право быть наследником и продолжателем традиций Зарубежной Церкви, к сожалению, недостаточно одних деклараций, пусть даже и закрепленных в соответствующих актах, — для этого необходимы вполне реальные рычаги.

Определенная опасность, на наш взгляд, заключается в том, что в опубликованном тексте Акта ни слова не говорится об инструментах обеспечения идентификационной безопасности РПЦЗ. Очевидно, что наиболее эффективным и действенным инструментом в данном случае могло бы стать включение Первоиерарха РПЦЗ в число постоянных членов Священного синода РПЦ. Ни для кого не секрет, что именно они имеют реальное влияние на ход дел в РПЦ, по сравнению с постоянными членами другие епископы, которые приглашаются по очереди на заседания синода, в лучшем случае, имеют совещательный голос.

Но одобренный обоими синодами проект Акта не предусматривает для первоиерарха РПЦЗ статуса постоянного члена Священного синода РПЦ. В отличие от митрополитов Киевского, Минского и даже Кишиневского митрополит Восточно-Американский и Нью-Йоркский не станет постоянным членом Синода. Иными словами, актом не предусматривается участие первоиерарха РПЦЗ в обсуждении и принятии важнейших решений церковной жизни, вследствие чего и его — и уж тем более других архиереев РПЦЗ — участие в архиерейских и поместных соборах РПЦ будет чисто номинальным. Тем самым Зарубежная Церковь низводится на уровень Литовской, Латвийской или Эстонской, что, конечно, не соответствует реальному статусу РПЦЗ как признанной во всем мире ветви Русского Православия. Тем обиднее будет, если РПЦЗ не будет иметь достойного представительства в Московском Синоде.

Понятно, что сейчас подобным образом подчеркиваемая независимость от Москвы — единственный способ хоть как-то оправдаться перед радикально настроенными клириками и мирянами, а также — что немаловажно — перед американским госдепом, в том, что после восстановления евхаристического общения «мы не будем действовать по указке оттуда». Но в этом и залог многих трудностей, которые ожидают в будущем РПЦЗ как структуру, призванную обеспечивать сохранение идентичности своих членов.

Все ссылки на сохранение этой идентичности путем подчеркнутого дистанцирования от Москвы в данном случае не более чем тактический ход и попытка избежать излишнего шума. Если бы митрополит Лавр именно сейчас поставил вопрос о том, чтобы за первоиерархом РПЦЗ был закреплен статус постоянного члена Синода РПЦ, то он, несомненно, добился бы своего. И если он не пошел на этот шаг, то только для того чтобы избежать обвинений в коллаборационизме с Москвой, которые могли бы нарушить и без того шаткий консенсус между противоборствующими группами внутри РПЦЗ и поставили бы тем самым весь процесс объединения под угрозу срыва.

Жаль только, что за эту тактическую необходимость впоследствии придется заплатить очень дорогую цену: очевидно, что получить статус постоянного члена Синода РПЦ первоиерарху РПЦЗ будет впоследствии практически невозможно. Таким образом, РПЦЗ останется без важного рычага отстаивания своих интересов, что не прибавит ей влиятельности как внутренней структуре Русской Церкви, а, главное, лишит средств защиты своей самобытности.

В этой связи весьма показательной является ситуация, которая сложилась в одной из зарубежных епархий РПЦ как раз в те дни, когда в Сан-Франциско проходил IV Всезарубежный собор. Речь идет, конечно, о Сурожской епархии. Ввиду определенного типологического сходства процессов, завершение одного из которых наблюдалось в Лондоне в мае 2006 года, и начало другого — фактически в то же самое время в Сан-Франциско, позволим себе более подробно остановиться на анализе причин, приведших к печальным событиям в Суроже.

При всем уважении к проповедническим и миссионерским трудам покойного митрополита Антония (Блюма) возьмем на себя смелость сказать, что бомба, которая взорвалась в Суроже в мае 2005 года, была заложена им практически в самый момент основания этой епархии. Напомним, что в свое время условием перехода православного прихода в Лондоне — который впоследствии стал центром Сурожской епархии — в юрисдикцию Московского Патриархата было «невмешательство в его внутренние дела». Причиной этой принципиальной позиции было нежелание попадать под контроль «компетентных органов», которые в то время практически полностью контролировали внешние контакты РПЦ. Надо отдать должное владыке Антонию — проявив твердость и непреклонность, он сумел добиться независимости для своего прихода и выиграл схватку, в которой силы были явно неравны.

Очевидно, что тогда подобная позиция владыки Антония была совершенно оправданной и единственно возможной. Проблема обозначилась гораздо позже — начиная с 90-х гг., когда политическая ситуация в России кардинальным образом изменилась, но наряду с этим странным образом изменилось и понимание Сурожской епархией своей независимости: независимость от органов, контролировавших Церковь, стала пониматься как независимость от органов высшей церковной власти.

С самого начала владыка Антоний созидал свою епархию на принципах, довольно сильно отличавшихся от тех, которые были определены действующим уставом РПЦ и по которым жили все без исключения — в том числе и зарубежные! — епархии Московского Патриархата. При обосновании своей позиции владыка Антоний ссылался на принципы, провозглашенные Поместным собором 1917 г., но в силу исторических причин так и не реализованные в России. Известно, что представители Парижской ветви русского церковного зарубежья, к которой и принадлежал по своему происхождению митрополит Антоний, с давних пор и по сей день придают именно этому собору особое значение как наиболее в их глазах авторитетному и легитимному.

Не будем вдаваться здесь в канонические тонкости, так как сам по себе вопрос о том, существуют ли серьезные основания считать Поместный собор 1917 г. исключительным по своей авторитетности, заслуживает особого рассмотрения. Но даже если признать, что именно на этом соборе голос церковной полноты звучал наиболее свободно и открыто, хотелось бы отметить, что сама по себе апелляция к принципам устройства церковной жизни, действительно провозглашенным на этом соборе, еще далеко не означает действительного следования этим принципам.

Не будем все же забывать, что при всех либеральных тенденциях, которые были чрезвычайно распространены на Поместном соборе 1917 г. — все-таки его заседания проходили в самый разгар революционных потрясений! — он вошел в историю Русской Церкви, прежде всего, как собор, восстановивший Патриаршество как форму высшей церковной власти, опирающуюся в своей деятельности, в первую очередь, на устав Русской Православной Церкви. Иными словами, собор провозгласил именно Патриаршую власть как наиболее авторитетную и полномочную в Церкви после власти Поместных и Архиерейских соборов, а также Священного Синода.

Теперь кратко скажем о некоторых принципах устройства жизни Сурожской епархии, которые якобы восходят к постановлениям собора 1917 г. и которые de facto были положены в основу ее бытия. Первое, что бросается в глаза, — это принцип фактического разделения административной и духовной власти архиерея, которому в этой модели отводится роль некоего старца-пастыря, выступающего почти исключительно в качестве духовного наставника паствы, практически полностью оставляя дела по управлению епархией на попечение епархиального совета. В решении возникающих споров и разногласий он выступает как третейский судья и практически полностью игнорирует систему субординационных связей, предпочитая «вертикальным» отношениям «горизонтальные». Впрочем, о своих административных полномочиях он все же вспоминает, но только тогда, когда нужно «защитить» свою паству от неких «посягательств центра».

Не могут не обратить на себя внимание и значительно расширенные по сравнению с действующим уставом РПЦ права клира и мирян в управлении епархией и практически полная автономия приходов. Но что представляется наиболее важным, это — несмотря на всю верноподданическую риторику — практически полное дистанцирование епархии от канонических органов высшей церковной власти — Поместных и Архиерейских соборов, Священного Синода и Святейшего Патриарха.

Еще в советские годы владыка Антоний представил в Патриархию разработанный им устав, в котором были отражены особенности некоего «уникального опыта» Сурожской епархии. Как бы кто не пытался представить этот факт попыткой внести «свежую струю» в затхлую атмосферу церковной жизни в Советском Союзе, стремление утвердить для своей епархии некий особый устав, на наш взгляд, нельзя расценить иначе, как вызов всей Русской Церкви. Совершенно очевидно, что этот устав не мог быть утвержден ни при каких обстоятельствах, но именно этот документ, а не действующий устав РПЦ, в течение многих лет фактически являлся основой жизни и деятельности Сурожской епархии.

К сожалению, ситуация, сложившаяся в Суроже в первой половине 2006 года и по интересному стечению обстоятельств достигшая своего апогея как раз в дни проведения Всезарубежного собора, заставляет задуматься не только об эффективности, но и о каноничности подобной модели. При всей своей кажущейся привлекательности она оказалась совершенно нежизнеспособной, что и доказали майские события.

Да простят мне поклонники владыки Антония, но созданную им концепцию устройства епархиальной жизни нельзя назвать иначе, как «каноническим монофизитством», — когда под предлогом следования некоему «сугубо духовному» пониманию церковной жизни и «личного следования Христу» ее внешние формы: такие, как церковная дисциплина, богослужебные традиции и установленный канонический порядок, оказываются в явном пренебрежении.

Митрополит Антоний, а теперь и его последователи, на протяжении многих лет с упорством достойным лучшего применения, подчеркивали «уникальность» созданной им епархии и «неповторимость ее церковного опыта». К сожалению, принцип «несмь, якоже прочии человецы» до сих пор остается весьма распространенным среди многих сурожцев, оказывая сильнейшее негативное влияние на их понимание жизни Церкви и своего места в ней.

Общеизвестно, что владыка Антоний позиционировал себя как человек, всем своим существом ненавидевший тоталитаризм, диктатуру и культ личности, и у нас нет никаких оснований сомневаться в том, что он действительно ненавидел эти уродливые и греховные в своей сути явления. Но в том-то и заключается трагический парадокс, что — пусть невольно и не желая того — митрополит Антоний создал в своей епархии такой культ личности, который, по сути дела, разложил ее изнутри. К сожалению, приходится констатировать факт, что в Сурожской епархии всерьез не воспринималась и не признавалась никакая каноническая власть: ни Поместных и Архиерейских соборов, ни Священного Синода, ни Святейшего Патриарха, а уж тем более каких-либо других архиереев кроме митрополита Антония.

Следствием сложившейся ситуации стало то, что еще в последние годы жизни владыки Антония и особенно после его кончины Сурожская епархия оказалась в глубочайшем кризисе, из которого выйти так и не смогла. Эта епархия была создана владыкой Антонием и фактически умерла вместе с ним. Постановление последнего синода РПЦ, которым в Лондон назначен викарный епископ уже не Сурожской, а Корсунской епархии, красноречиво свидетельствует об этом.

Хотелось бы еще раз подчеркнуть, что все сказанное нами совершенно не преследует цель каким-либо образом очернить ныне покойного и многими уважаемого иерарха — тем более что лично он нам ответить не может, но, тем не менее, сказать об этом мы посчитали необходимым, поскольку тот, с нашей точки зрения, заведомо ложный путь, которым пошел митрополит Антоний в устройстве внутренней жизни своей епархии, по-прежнему остается для многих весьма привлекательным.

По странному стечению обстоятельств Синод РПЦЗ принял за основу взаимоотношений с Московским Патриархатом концепцию митрополита Антония: РПЦЗ — неотъемлемая часть Русской Православной Церкви, независимая от Русской Православной Церкви. Этот принцип как наиважнейший зафиксирован в первом же параграфе Акта:
«РПЦЗ… пребывает неотъемлемой самоуправляемой (курсив мой — авт.) частью Поместной Русской Православной Церкви».

Нетрудно заметить, что уже в самой этой формулировке заключается некоторое contradiсtio in adjecto (противоречие в определении). Упомянутое выше «каноническое монофизитство» проявляется в данном случае в том, что в одно и то же понятие, по сути дела, вкладывается разный смысл. В первом случае РПЦ — это Церковь новомучеников и исповедников, наследница тысячелетней духовной традиции и хранительница духовных сокровищ, во втором случае РПЦ — это Чистый переулок, ОВЦС, Синод, Патриарх, то есть органы церковного управления.

Кто даст гарантии, что при практически одинаковом понимании своих отношений с метрополией, которое демонстрируют в данном вопросе идеологически полярные Сурож и РПЦЗ, сурожский сценарий не повторится в Зарубежной Церкви? Сегодня подписывается мир на условиях «невмешательства во внутренние дела», а завтра выдвигаются очередные требования, и если Москва не идет на их выполнение, отношения с ней разрываются.

На наш взгляд, основным приоритетом при разработке Акта со стороны РПЦЗ должно было быть сохранение в долгосрочной перспективе действительно уникального и неповторимого опыта Зарубежной Церкви с учетом возможности его использования на родине. Для достижения этой цели необходимо связующее звено, то есть авторитетный представитель РПЦЗ, который выступал бы посредником между двумя частями Русской Церкви. По сути подобную функцию и выполняют в Синоде РПЦ предстоятели Украинской, Белорусской и Молдавской Церквей. Делать ставку на сохранение независимости, понимаемой как совокупность внешних форм и структур, как показывает приведенный нами пример, крайне непродуктивно и попросту опасно.

Предлагаемая Актом схема оставляет чадам РПЦЗ слишком много сомнений: кто будет отстаивать в Москве ее интересы, иными словами, действительно ли РПЦ не будет обижать свою младшую сестру? И что самое печальное, всегда будут находиться люди, которые самые объективные решения будут истолковывать не в пользу сохранения единства, не говоря уж о том, что и у членов Московского Синода может возникнуть соблазн решать возникающие вопросы «силовыми методами».

Но, как известно, история не знает сослагательного наклонения: из тактических соображений была избрана схема, зафиксированная в Акте, поэтому теперь остается только молиться о том, чтобы подобное решение в стратегическом плане не оказалось миной замедленного действия.