Рагу без зайца

Анджей Вайда, обратившись к «Бесам» Федора Достоевского, пытается вывести формулу терроризма, исследовать симптомы чумы третьего тысячелетия

Анджей Вайда — великий режиссер. Но спектакль, премьеру которого в минувший вторник увидела Москва, эту аксиому, к сожалению, не подтверждает.
От сочетания слов — Вайда, «Бесы», «Современник» — ждали сенсации, по меньшей мере события. Сливались два мифа: режиссер, давно ставший частью российского культурного сознания, и роман, в котором, мнится, скрыто нечто, до конца не разгаданное, но насущно необходимое. Все, о чем он написан, — дурная бесконечность переустройства бытия, извечное попрание Бога жестокостью без причин, блуд «общего дела» — по-прежнему входит в сердцевину проблем человечества. Недаром эту труднейшую прозу столько раз переносили на сцену: так много в ней сказано о путях грядущих возмущений и типах возмутителей, что люди разных национальностей и религий в разные времена ощущали потребность осознать сказанное публично.

Самый известный в мире поляк (соперничать с Вайдой могут лишь Папа Римский и Станислав Лем) обращается к роману Достоевского уже в четвертый раз. Сегодня, когда художественные пророчества писателя в который раз сбылись, он с помощью «Бесов» пытается вывести формулу терроризма, исследовать симптомы новой чумы. Вайда, в отличие, скажем, от Питера Брука, верит, что искусство способно менять мир. Потому и пытается нащупать первопричины зла, драпирующегося под социальную справедливость. Но то ли за малостью сроков, то ли за убылью «энергии заблуждения» задачу, способную создать особое напряжение между идеями Достоевского и сиюминутностью, не решает. Возможно, потому, что сейчас поставить спектакль, хоть отчасти равный оригиналу, — то же самое, что понять смысл жизни. Не вообще, а именно в третьем тысячелетии, которое с каждым годом все обостряет актуальность романа.

Вспомним: первая постановка «Бесов» была осуществлена Вайдой тридцать лет назад с польскими артистами. Для московского дебюта он вновь избрал старую инсценировку Камю, которая, если следовать ей буквально, сводит роман к «сценам из провинциальной жизни», сохраняя сюжет, уплощает смысл.

Репетиционный процесс занял полтора месяца. За это время артистам «Современника» (в спектакле по большей части заняты молодые) не удалось даже приблизиться к степени сложности, хоть как-то родственной автору. Не сравниваю, лишь отмечаю: Лев Додин и коллектив Малого драматического, театра Европы, работал над своим вариантом «Бесов» больше двух лет…

В итоге «Бесы» на сцене «Современника» получились добросовестной, не без признаков театральной культуры работой, где почти вовсе не ощутимо…присутствие Достоевского. Книга раскрылась, не пропустив авторов спектакля дальше страниц — в «бесовский» космос идей и страстей.

Режиссура — концентрация понимания, а происходящее странным образом стерто, лишено авторской логики. Глядя на сцену в течение трех с лишним часов, зритель, не знакомый с романом в деталях, может и не понять, из-за чего происходит убийство Шатова; каким образом Верховенский-младший достиг своего влияния; почему застрелился Кириллов и повесился Ставрогин. Идеология «нечаевщины», философия самоубийства и богоборчества, сам механизм воспроизводства «бесовщины» в спектакле остаются «за кадром».

Об актерских работах исчерпывающе высказался в антракте один литературовед, заметив: главные герои выглядят до изумления второстепенными. В первую очередь это относится к Ставрогину (Владиславу Ветрову) и Верховенскому (Александру Хованскому). Труднее всего имитировать внутреннюю значительность, если ею не обладаешь. Меж тем без этого — без доли магии, без помрачающей умы энергии и некоей таинственной масштабности — непонятны и необъяснимы центральные фигуры «Бесов».

Неточна уже первая сцена — пролог спектакля, в котором звучит страшная исповедь Ставрогина. История Матреши, которая должна стать камертоном происходящего, мерой внутренней дрожи и внешних потрясений, рассказана прямолинейно, безлично, «деревянно». Ветров-Ставрогин в самом деле кажется «бездушной восковой фигурой» — пустой, полой… Ольга Дроздова (Лизавета) и Елена Корикова (Даша) ни фальшивыми интонациями, ни манерами не походят на барышень ХIХ века, тем более на барышень, написанных Достоевским, для которых переходы от исступления к смирению, от отчаяния к надежде — естественная кардиограмма чувств. Исключение — Сергей Гармаш в роли Лебядкина (острый рисунок, острый характер) и Елена Яковлева в роли юродивой хромоножки Лебядкиной.

…"Бесы" полны ужасных событий — убийств, самоубийств, душевных крушений. Но нет пока в спектакле ни единого мига, когда зал бы сострадал или содрогался. Нам ни на секунду не дают забыть: мы в театре, и все «понарошку».

Меж тем нечистая сила на сцене присутствует: сценограф Кристина Захватович одела людей, осуществляющих перестройку декораций, в черный атлас, глухие капюшоны. Фигуры без лиц, их функция — убирать, утаскивать. Должны бы выглядеть зловеще, а выглядят детски наивно. И приходится вспомнить сказанное в романе: нельзя сделать рагу из зайца без зайца…