Русская линия / Новости / Архиепископ Иларион (Алфеев): «В нашу церковную музыку проник западный стиль»

«Конечно, церковное пение — это очень важный элемент богослужения. Когда мы говорим о церковном пении мы, прежде всего, имеем в виду музыку, которая должна настраивать на молитву. Конечно, строго каноническим церковным пением является знаменный распев или те образцы древнего одноголосья, которые на протяжение веков употреблялись в Русской Православной Церкви», — сказал 3 октября в эфире еженедельной программы «Церковь и мир» телеканала «Вести» председатель Отдела внешних церковных связей Московского Патриархата архиепископ Волоколамский Иларион.

Объясняя, почему огромное количество людей говорит, что им скучно церковное пение, почему они ничего не понимают и не могут его слышать, владыка Иларион сказал: «Потому что эстетическое чувство нашего современника отвыкло от такого, как бы скучного и монотонного пения. И для наших верующих знаменный распев ассоциируется со старообрядчеством и с какой-то давно забытой стариной. И тут надо еще помнить о том, что живая традиция знаменного пения прервана. Она была прервана еще в девятнадцатом веке. А знаменный распев силен именно живой традицией. Потому что вот эти крюки, по которым поют, скажем, до сих пор в старообрядческих храмах, это ведь не ноты, в полном смысле слова. Эти крюки имеют смысл только тогда, когда существует устная традиция. Так вот, если традиция утеряна, ее, конечно, можно возрождать, как это сейчас делается в некоторых монастырях некоторыми хорами. Но все-таки, это возрождение всегда имеет некий искусственный привкус. И привить знаменное пение сейчас в широкой приходской практике, я думаю, просто невозможно. Вопрос смешения стилей, тоже, очень серьезный. Когда вдруг поется что-то на один голос, потом на четыре голоса, когда в одном богослужение присутствуют песнопения самых разных авторов, разных эпох и разных стилей — это, действительно, винегрет. Или это еще можно сравнить с тем, как если бы кто-то надел, скажем, пиджак, галстук, джинсы и какую-нибудь косоворотку, да, или, там, сарафан или платок. Мне, как священнослужителю, более всего нравится и подходит та церковная музыка, которой я как бы не слышу. То есть, я могу молиться во время этой музыки. Я могу на фоне этой музыки читать те молитвы, которые предписаны служебником. И я могу не отвлекаться на какие-то музыкальные обороты, хитросплетения партитуры, а могу сосредоточиться именно на „едином на потребу“ — на самом главном».

По словам архиепископа Илариона, лучше в храме «ничего не петь и все читать, чем петь очень плохо». «Или лучше, пусть стоит на клиросе один певец и поет. Это и получится то одноголосье, которое было традиционным для Руси. Но, почему вообще нужна музыка для богослужения?» — задается вопросом архиерей-композитор. «Скажем, в латинском обряде, у католиков, есть мессы, которые совершаются вообще без музыки. Там все просто читается. У нас фактически нет такого богослужения. У нас все богослужение сопровождается пением, даже в самом скромном сельском приходе. Это связано с тем, что для византийской православной традиции пение воспринимается как абсолютно неотъемлемый элемент нашего богопочитания, нашего обращения к Богу. То есть, обращаясь к Богу на общественной молитве в храме, мы не только говорим что-то, но и поем. Потому что через пение наше сердце более полно участвует в том, что происходит. Более полно участвует в молитве», — отмечает он.

Говоря о своем творчестве, архиерей-композитор сказал: «Моя церковная музыка — это та музыка, которую я написал для самого себя. Это, конечно, не знаменный распев. Это музыка четырехголосная, приспособленная к эстетическому стандарту современного русского церковного человека. В ней нет никакой особой новизны. Я ее писал так, чтобы человеку, который приходит в храм, казалось, что он эту музыку слышал, и чтобы он не отвлекался на нее. Чтоб он, именно, сосредотачивался на молве». Отвечая на вопрос телезрителя, как ему удается найти время для того, чтобы заниматься творчеством, владыка Иларион признался, что в его «расписании нет, конечно, никакого специального времени для того, чтобы писать музыку. И с тех пор, как я был назначен председателем Отдела внешних церковных связей, и не написал ни одной ноты». При этом архиерей не сожалеет о том, что не может заниматься музыкой. «Потому что, мне даже Святейший Патриарх сказал: „Ваша задача теперь писать одну симфонию внешних церковных связей“. Чем я, в общем-то, и занимаюсь день и ночь. Но, а тогда, когда я писал музыку, будучи, в общем, тоже весьма занятым человеком — я возглавлял две епархии, возглавлял представительство в Брюсселе и постоянно путешествовал — времени никакого для этого специального не было. Я писал иногда в самолетах, в аэропортах. Вот, например, „Блажен муж“ для литургии я написал в аэропорту „Шереметьево“, за стаканом морковного сока. А потом, сидя уже в самолете „Москва-Будапешт“, я написал „Святый Боже“. И надо сказать, что вдохновение иногда приходит в самый неподходящий момент. Иногда даже нет под руками нотной бумаги, а просто приходится брать белый лист, линовать его от руки и записывать какие-то ноты. Но, это, конечно, речь идет о некой музыкальной идее, первоначальной мелодии», — рассказал архиерей-композитор.

Отвечая на вопрос, может ли светский человек писать духовную музыку, владыка Иларион отметил, что «проблема здесь не столько в том, это мирянин или это священнослужитель, сколько в том, насколько человек чувствует богослужение, причем чувствует его не просто как прихожанин, который как бы созерцает богослужение извне. Но и знает хорошо, что происходит в это время в алтаре. А вот именно этого знания многим нашим светским композиторам не хватало. Почему и происходит, что, скажем, когда на клиросе исполняется литургия Чайковского. Это по-своему очень интересная музыка, но молиться под эту музыку непросто. Потому что она как бы не прилажена к тому, что происходит в алтаре. То есть, нет взаимозависимости, нет взаимодействия. Скажем, в алтаре священник читает самые важные молитвы, а в это время хор на фортиссимо звучит так, что священник просто не слышит собственного голоса. Но и, кроме того, еще, конечно, правильно говорилось, что в нашу церковную музыку проник западный стиль. По сути дела, светский стиль церковной музыки. И очень часто мы слышим в храме песнопения, которые являются абсолютно светскими по своему музыкальному языку, только текст у них церковный. Вот это проблема серьезная».

Отвечая на вопрос, как он относится к тому, что нередко в церковном хоре поют невоцерковленные люди, архиепископ отметил, что «по идее, церковный хор должен состоять из церковных людей». «Бывает так, что приглашают профессиональных певцов. Они должны, если они поют в церковном хоре, как-то воцерковиться. Они должны понять, где находятся. И даже, если один человек поет одновременно в оперном театре и в хоре, он должен уметь перестраиваться. Вот в моей жизни был замечательный образец протодьякон Венского Свято-Николаевского Собора — священнослужитель в третьем поколении и одновременно профессиональный оперный певец. Так вот, в субботу вечером, когда мы молились на всенощной, он в театре в камзоле, жабо и парике исполнял оперы Моцарта. А в воскресенье он приходил на литургию и служил. И не было никакой дисгармонии. Потому что он знал, что он существует как бы в двух ипостасях», — вспоминает владыка Иларион.

Отвечая на вопрос, почему в православных храмов нет инструментальной музыки, «нет красивого органа, как у католиков», архиерей-композитор отметил, что «такова византийская традиция, которую унаследовала Русь». «Я думаю, она связана, прежде всего, с тем, что главным инструментом восхваления Бога является человеческий голос. А за человеческим голосом стоит человеческое сердце. Так вот, человек при помощи своего голоса выражает те чувства, которые у него в сердце, и которые обращены к Богу. Музыкальный инструмент может иметь вспомогательное значение. Кстати, я бы не сказал, что вообще нигде в Православной Церкви не употребляются музыкальные инструменты. В Албанской церкви, когда я служил с блаженнейшим архиепископом Анастасием, услышал удивительную вещь. Там исполняют, в основном, русские песнопения наших авторов — Бортнянского, Чеснокова.», — вспоминает владыка. В албанских храмах церковное пение, по словам архиепископа Илариона, «сопровождает электроорган. Я видел электроорганы также в некоторых греческих церквях. Но они, конечно, имеют там сугубо вспомогательное значение. То есть, у нас нет инструментальной музыки в чистом виде».

Говоря о музыкальной составляющей гласа, архиепископ Иларион отметил, что «глас, это еще и набор богослужебных текстов. То есть, если неделя, допустим, первого гласа, то это значит, что звучит определенные богослужебные тексты, которые на следующей неделе заменяются». «Слова тоже относятся к гласу. А вот в знаменном распеве, каждый глас представлял собой не просто какую-то определенную мелодию, а целый набор попевок, мелодических формул, которые отшлифовывались на протяжении столетий. И в каждом гласе могло быть несколько десятков или несколько сотен таких попевок. И для того, чтобы распевщик сумел распеть стихиру на определенный глас, он должен был знать и свободно оперировать всем вот этим многообразием попевок. Это требовало большой виртуозности», — полагает архиерей-композитор.
Русская линия