Дмитрий Балашов
25 марта
Мне дожить: от татарских шатров до бугра,
И дерзят по дорогам лихие ветра,
И коню в ожерелье роняя: — «Уйду!»
Я гоню и теряю по каплям руду.
Конь хрипит, и бегучая зыблется твердь,
В догоняющем топоте близится смерть,
Надо мной опрокинутой чашей закат,
И в мунгальские степи текут облака
И в мунгальские степи уходят пути,
И от посвиста злого уже не уйти,
Так встречай меня небо багряной рекой,
За бугром, где ковыль, тишина и покой.
Черт ли ладил мне быть героем!
Черт ли гнал, на исходе лет
С новым ветром уплыть под Трою?
Ведь в герои набора нет.
Были битвы, моря и грады,
Всё, о чём аэды поют.
И пора мне изведать усладу
Мирной жизни в отчем краю!
Дома тишь, виноградные лозы
Оплетают узорный вход.
Дома мир. Белоруные козы,
Молоко и гиметский мёд.
Дома ты, навсегда дорогая,
Что когда-то я брал в бою,
А теперь без тебя не чаю
Всю остатнюю осень свою.
Дай мне груди, усладу ночи,
Ярких губ неотцветший цвет,
Прошепчи мне, смежая очи,
— «Ведь в героев набора нет!»
Ты уснешь, бесконечно красивой,
Драгоценным подарком земли,
Не стоят в глубине залива
Полумесяцем корабли.
Я тебя осторожно укрою
Драгоценной сиденской фатой
Без меня уплывет под Трою
Храбрецов шлемоблещущий рой
Потихоньку подступит старость
И откроется в кружеве лет
Что одно мне твердить осталось:
Мол, в герои набора нет!
Спи, родная! Я вновь достану
Свой пернатый шелом и щит,
Что меня под Приамовым станом
От крылатой беды защитит.
Спи! Покорный древним заветам
Твердой ступью, гоплитам вослед.
Я уйду к кораблям до света.
Ведь в герои набора нет!
1997 г. июнь («Седов», прибытие)
Он поднял меч. Троих сразил ударом,
Извлек копье из раны, и сломал.
Залитый кровью, ангел Божьей кары,
Он нагонял и снова убивал.
Он страшен был. В крови своей и вражьей,
Вспухало гневом грозное лицо,
Искал того, кто выступит отважно,
Рискнет сразиться с ним в конце-концов!
Он звал: — «Дерзай! Я умираю, понял?
Прими удар слабеющей руки!
Позор! Меня боятся даже кони,
И ваши разбегаются полки!»
Он требовал бойца, но те молчали,
И, в ропоте, отодвигались вспять.
Его, живого, в ужасе бежали,
И раненого — дергались бежать.
–«Кто бросил то копье, явись на очи!
Ужели трус посмел сразить меня?!»
Но отступали молча дети ночи
Как волки от горящего огня.
Сжимая меч в закаменевшей длани,
Сжимая рану, в бредовом дыму,
Он, умирая, шел по полю брани,
И не было соперника ему.
1997 г. июнь17-е («Седов», прибытие)
Еще не написаны книжки,
И прошлого времени нет,
И снова я просто мальчишка,
Которому семьдесят лет.
Я снова обижен и молод,
И снова загадочна даль,
И снова к обманам готовый,
Рифмую любовь и печаль.
Беда вот, что волосы жидки,
И брюха не спрячешь никак,
И встречный не сдержит улыбки,
Взглянув на меня, старика.
И я никому не втолкую,
Что время по кругу опять,
Что юность и участь другую
Мне просто еще не начать!
Хоть в прошлом друзья и лишенья,
Но сердцу тревожно, как встарь,
И жаждою новых свершений
Зажглась предрассветная гарь.
Что бешенно кружится время,
К боям возвращая меня,
Что тронуто звонкое стремя
Неведомого коня.
Что юность еще не ошибка,
Что прошлого времени нет,
Что снова я просто мальчишка,
Которому семьдесят лет!
Сколько можно!
Над трупом России
Распростертым, разъятом, нагим,
Воронье правит тризны лихие,
Да змеится пожарища дым.
Изнасилованная деревня,
Где иконы, и те «снесены»,
Тупо ищет слепого забвенья.
В сериалах чужой стороны.
Не обманешь себя ни в какую!
Телевизорный ложен уют.
Твои дочери телом торгуют,
Сыновья твои мертвую пьют.
Красота умирает, как знамя,
Что втоптали в родимую грязь.
Боже Господи, сжалься над нами,
Да подымемся, благословясь!
Но пред высшею волей творенья
Повторяю сурово себе,
Нам и Бог не подарит спасенья,
Если сами не встанем к борьбе.
Только ежели встанем соборно
Устрашится Руси сатана
Для чего же иначе, бесспорно
Нам свободная воля дана!
Стамбул
Над унылой тоской Паозерья
Проклянешь, да отринуть нельзя!
Это серое небо осеннее,
Да упорный стеклярус дождя.
Словно в буйном пиру поколения
Обнесли меня чарой хмельной,
Это серое небо осеннее
Над моею зависло судьбой.
Осень жизни связала колени
Съела душу, мечты каменя,
Это серое небо осеннее
Словно саван одело меня.
И уже не найдешь утешения,
Не воротишь загубленных дней,
Это серое небо осеннее
Наговором пристало ко мне.
И в стамбульском торговом кипении
У подножья Сарая-дворца,
Это серое небо осеннее
Неизбывно со мной до конца.
И уже наплывает прозрение,
Что в итоге ненастного дня
Это серое небо осеннее
Под собой похоронит меня.
Но твои обнимаю колени;
Припадая к Господней любви:
Это серое небо осеннее
Надо мной хоть тогда разорви!
Штауфен-Баден Вейлор
Здесь шведы замок жгли
И бушевало пламя,
Гремели пушки,
Виноград круша.
Взбирались на гору стрелки,
Всходило знамя,
Король Густав глядел,
Клонясь к эфесу палаша.
Прошли века.
В четырнадцатом, вроде?
Тридцатилетняя была когда?
Гидесса путает столетия и годы.
А виноград растет —
Как прежде, как всегда.
И в Штауфене вино
Досель отменно.
И лишь в гравюрах глянет иногда,
То ведьма, связанная без стыда,
То гвардия, палящая по стенам,
То дьявол, мнущий толстой бабы зад.
То римлянин, то рыцарь, то солдат.
И рядом с ваннами второго века
На стенке надпись:
–«Жил» (и умер!) Чехов.
Венеция
Той Венеции невозвратимой
Не забыть! Струится вода
И одеты серебряным дымом
Купола, Кампанелла, суда.
Плещут волны в изножья ступеней,
И навек в колдовство вплетены
Кружевной беломраморный гений
И белье вдоль кирпичной стены.
В узких улочках дремлют преданья
И царит кондотьер над землей
Завороженное мирозданье,
Адриатики сон золотой!
Здесь мосты упоенно-горбаты,
И старик-гондольер все поет,
Здесь резные палацо-палаты
Переполнили сердце мое!
А в витринах старинные смальты
О купеческих «гатах» рассказ.
Мне бы, в сумерках, к Pоnte Rialto
Перед смертью пройти еще раз!
+ + +