 |
| Православие.Ru | Александр Огородников | 17.09.2019 |
Часть 1: «У меня была идеальная советская биография»
Часть 2: «Отец Иоанн принимал меня так, что я плакал как ребёнок»
Александр Иоильевич Огородников (р. 27 марта 1950 года, Чистополь) — советский диссидент, российский политик, христианский демократ. В 1974-м организовал христианский семинар, на котором изучали богословие и христианскую философию. Участниками семинара были около 30 человек, позднее 4 участника семинара стали священниками, 2 — диаконами. С группой единомышленников в 1976-м начал выпускать самиздатский журнал «Община».
Александр Огородников
Мы были поколением истопников и дворников
— Александр, вы сказали, что всё это время КГБ за вами вело наблюдение?
— Да, мы разрастались довольно активно, хотя, и разрастаясь, не вступали в открытую борьбу с КГБ. То есть наша организация продолжала свою работу.
В то время уже многих студентов стали исключать из университетов, и когда они к нам приходили, то первое, что мы им говорили, было следующее: «Вы должны понять, что придя к нам, вы избираете особый путь — путь, за который придётся отвечать. И отвечать тем, что вам придется отказаться от карьеры: вас исключат из университетов, вас не допустят к должностям, выгонят с работы. Вы выбираете жизнь социально намного менее значимую, но нравственно более благодатную и более полезную».
И мы стали применять у себя на деле принцип «жить не по лжи», о котором писал Александр Солженицын. Надо сказать, что успех это имело колоссальный!
Если бы ранним утром вы вышли на улицы Москвы или Питера (особенно Москвы или Питера), то увидели бы, что мостовую подметают задумчивые молодые люди. У них у всех длинные волосы, среди них нет ни шпаны, ни кого-то подобного…
И когда один мой знакомый в Питере пришёл устраиваться на завод охранником, то глава охранной конторы спросил: «Кто вы по образованию?» — «Психолог». — «Прекрасно! Филолог у нас есть, востоковед — есть, философ — есть… Я вас беру».
Что-то подобное впоследствии было воспето Борисом Гребенщиковым в песне «Время истопников и дворников». Так вот, мы и были этим поколением — истопников и дворников.
— Но прошло довольно много времени: вы уже приобрели и какой-то практический опыт работы?
--Да, мы настолько уже укрепились, что подумывали о создании даже собственного детского сада (потому что у некоторых из нас стали появляться дети), стали думать и о собственной школе для наших детей.
А поскольку мы занимались довольно активной деятельностью, о нас знали. Меня, в частности, очень «почитали» почаевские монахи. Я, кстати, тоже очень полюбил Почаевскую лавру.
— Она была открыта в то время?
— Когда власть закрывала монастыри (а с приходом советской власти монастыри стали активно закрываться), то наиболее сильные монахи стали стекаться отовсюду в Почаевскую лавру. И когда уже поступил приказ закрыть и её, там собрались наиболее стойкие в духовном отношении монахи. Поначалу их просто окружили снаружи и прекратили доступ паломников в лавру, чтобы взять братию измором. Чтобы ни продуктов у них не было, ничего… Но это не помогало!
Потом пытались взять лавру штурмом. Но монахи заперлись внутри: стены мощные, так что осада держалась. И тогда сбросили военный десант с вертолетов: десантники, пробив купол, спускались по канатам внутрь храма и там избивали монахов. Избивали их страшно…
Были такие же «рейды» и в Кавказские горы, где жили тогда многие тайные подвижники…
— А у вас была вся эта информация в то время?
— Да, и мы тут уже начали выступать очень активно. Мы создали что-то вроде Комитета для защиты Почаевского монастыря. А надо сказать, что наша церковная иерархия в то время очень боялась гласности. Но был один такой монах — отец Нестор (Онук). Он приехал однажды в Москву, пришёл в Чистый переулок и владыке Пимену (Извекову) — он тогда ещё не был Патриархом, но занимал какую-то ответственную церковную должность — сказал так: «Если вы позволите закрыть Почаевскую лавру, то я вас просто убью!»
И когда он пришёл на следующий день узнать о результате своего визита, владыка Пимен радостно ему говорит: «Богородица меня освободила от этой ответственности: меня сняли с моей должности!» То есть я хочу сказать, что в Почаеве были тогда отважные люди, которые нам были очень близки по духу.
А потом мы сами там скрывались, и нас прятали, идя на риск, между прочим. И, конечно же, монахи помогали нам материально. То, что мы впоследствии купили дом, — это благодаря их помощи.0.
От семинара к. семинарии?
— А можно сегодня что-то почитать об этом периоде нашей истории?..
— Недавно в Москве был показан фильм, снятый одним французским журналистом. Там, между прочим, было интервью и обо мне. И когда этот фильм закончился, меня окружили люди и сказали: «Александр, почему вы не пишете?» И стали перечислять: «Этот — умер, та — умерла, этот — умер… Вот, вы фактически остались одни, почему вы не пишете? Вы уйдёте, и с вами уйдёт эта история!» К сожалению, да, это моя вина, что не пишу! Конечно, я должен писать… Но в то время мы были как бы на острие атаки.
— Вы были знакомы с Александром Менем?
— Конечно! У нас были даже чада отца Александра Меня! А с ним самим мы всерьез обсуждали идею тайной семинарии. Но он всё же не пошёл на это, потому что был осторожным человеком, а у него на приходе находились «стукачи». Например, известный многим Сергей Б.: отец Александр мне на него прямо указывал. А сейчас он известный журналист, много пишет о жизни Церкви… Из-за него, в основном, провалилась тогда идея семинарии. Мы, кстати, думали тогда, что семинар уже должен был бы переродиться в какую-нибудь семинарию. В принципе, дело шло к этому. Правда, мы знали, что люди ещё побаиваются, но у нас уже выступали такие известные люди, как, например, Ростислав Шафаревич. А Сергей Аверинцев нас избегал, он боялся. С Шафаревичем же мы поступили хитро: мы сами к нему пришли домой, а не он к нам. Но всю опасность таких встреч он, конечно же, всё равно понимал.
— Ваша организация была замкнутой, пропагандой вы не занимались?
— Нет, она не была замкнутой. Более того, называлась она «Христианский семинар по проблемам религиозного возрождения», так что в самом названии была и пропаганда.
В 1976-м году на нас начинаются гонения. Жёсткие гонения. Я работал тогда дворником при здании противотуберкулезного диспансера неподалёку от Проспекта Мира. Это здание бывшего фабриканта Кузнецова, который производил посуду из фарфора. И поскольку все в 6 часов вечера уходили домой, то до 8 часов утра целый особняк с камином был в моем полном распоряжении!
Там мы проводили семинары, там мы поставили пьесу «Ленин — суперстар», злую такую пьесу… Там мы поставили ещё одну пьесу: «В объятиях хиппи"… А на дворе был, напомню, 1976 год…
И вот, меня выгоняют с работы, захватывают материалы. Начинаются первые — не посадки, а пока ещё угрозы. Нашего собрата Сашу Аргентова запирают в психушку.
И я написал тогда письмо доктору Филиппу Поттеру, главе Всемирного Совета Церквей. Кстати, Русская Православная Церковь была частью ВСЦ (да и остается ею по сей день). Мне, конечно, многие говорили: «Это бесполезно, там Никодим сидит, он вице-президент. Почта идёт через него, он это заблокирует…». Хотя, по нашим источникам, мы знали о том, что митрополит Никодим (Ротов) нами очень интересуется.
Один человек, который был участником нашего семинара, бывал у владыки Никодима, и через него тот знал обо всём, что у нас происходит.
— А вы были знакомы лично с митрополитом Никодимом (Ротовым)?
— С ним лично — нет, но одному моему знакомому он как-то дал понять, что готов «сотрудничать»: однажды вроде бы невзначай вытащил из письменного стола ящик, полный денег. Пачки денег лежали впритык друг к другу… Так он, наверное, показывал нам свою силу, но на это мы не клюнули. У нас все были настоящие бессребреники…
Кстати, моего отца это, например, удивляло. Он как-то рассказывал: «Меня позвали на свадьбу, я и приехал на свадьбу! Так у них был семинар — свадьбы не было! Был семинар!..» Отец думал, что будет свадьба в обычном смысле этого слова: спиртные напитки, столы, пляски и песни. А у нас был семинар!..
— И был какой-то результат по вашему письму Поттеру?
— После того как я написал это письмо, «однажды утром я проснулся знаменитым». Несмотря на блокирование всего и вся, вдруг все «радиоголоса» и основная западная пресса, включая «Нью-Йорк Таймс», опубликовали это мое письмо!
Это было письмо, которое свидетельствовало о русском религиозном возрождении! Мы прямо заявили об этом, прямо сказали: «Мы стоим на Новомучениках. Благодаря их жертве стало возможно наше существование…» То есть с первых же строк мы всем показали, что мы — не абстрактные люди. Мы — христиане, а наш путь определён трагическим опытом Новомучеников. Мы о себе прямо так и заявили: «Мы — те, кто проросли на их крови. Ибо кровь мучеников — это семя Церкви. И вот, мы проросли, а многие из нас даже крестились в этой крови…». И, несмотря на такой не очень «западный» характер письма, прозвучало это очень сильно!
А дальше начались такие вещи, об одной из которых я просто обязан рассказать. Спустя полгода я еду в Москву на электричке (а мы в то время искали дом для семинара, где бы его купить) и вижу, что передо мной на скамейке сидит некий человек. Ну, тогда же священники скрывали свою принадлежность, но я почувствовал интуитивно, что передо мной священник. Хотя он был одет в цивильную одежду, вид имел вполне цивильный, но все-таки…
И вот, я подсаживаюсь к нему и начинаю с ним разговор. Он признаётся мне, что он батюшка. А дальше, когда мы пообщались, и он испытал ко мне какое-то доверие, он начинает говорить: «А вы знаете, что вот сейчас в Москве, в Питере и в ряде городов идёт религиозное возрождение?! И есть такой человек — Огородников, понимаете? И, знаете, я ведь не просто еду в Москву (он понял, что я православный, что скрываться нечего), а я еду, чтобы найти Александра Огородникова, потому что меня попросили об этом мои прихожане. Они тайно ко мне приходят на богослужения: у меня молодая дочь, и они посещают мой дом как бы в качестве её друзей…».
А когда я ему сказал, что я и есть Александр Огородников, он не поверил: «Такого не может быть! Я не верю!» Тогда мы просто нашли общего знакомого, одного иконописца, приехали к нему, и он говорит: «Да, это он, Огородников». И только тогда тот поверил.
Протоиерей Дмитрий Дудко
— Значит, о вас услышала широкая общественность…
— Да, мы стали известными. Места менялись, но люди всегда знали, где нас искать.
Мои мировоззренческие вопросы я решал с отцом Иоанном (Крестьянкиным), а для оперативных был отец Димитрий Дудко. Все знали, что на приходе отца Димитрия Дудко была наша «база», мы там как бы базировались. Там было много наших ребят… Хотя, скажу откровенно, что сам отец Димитрий не поддерживал наш семинар: мне кажется, он ревновал…
А что он сам мог тогда нам предложить? Максимум — это распространять его проповеди. Мы все целиком и полностью были за его проповеди, но вот всю полноту церковного служения променять только на то, чтобы перепечатывать эти проповеди — это было нам, конечно, неинтересно.
— Вы были знакомы с отцом Димитрием Дудко, что бы вы могли сказать о нём как о личности?
— По поводу отца Димитрия — это особая, я бы сказал, трагичная история… За год до своего ареста я официально от него ушёл. Причём, надо сказать, что для него это было настоящим ударом. Он мне сказал тогда: «Александр, ты был мне очень близким человеком, ближе тебя у меня никого не было…». Но я ушёл официально, а не просто «тихо пропал"… И остальные члены семинара от него как-то тоже ушли, я даже никого из них специально об этом не извещал.
А когда отец Димитрий Дудко публично «покаялся» перед советскими властями, для нас это было настоящим ударом! Я слышал даже о том, что некоторые из его чад пытались после этого покончить самоубийством (но я тогда уже сидел в тюрьме и об этом узнал позже). Для нас же это не явилось тогда таким шоком, скажу честно. Потому что мы отмечали уже некоторые признаки, которые к этому должны были привести. Не хочу сказать, что отец Димитрий был в прелести, нет! Это опасное слово. Но скажу, что нас это не ошеломило.
— А в чём он «покаялся»?
— Он же был арестован. И после ареста совершил очень плохой поступок: «покаялся» в том, что назвал свои собственные проповеди, сугубо христианские проповеди, «антисоветскими». А таких известных западных богословов, как отец Иоанн Мейендорф, отец Александр Шмеман и пр., назвал «агентами ЦРУ». И он это сделал официально…
— В ту эпоху отец Димитрий Дудко был, в определённой степени, символом церковного сопротивления…
— Да, отец Димитрий — это был как бы такой факел, светоч. Он написал книгу «О нашем уповании». Это была просто запись его бесед. Даже не совсем бесед, а бесед с конкретными людьми. Как бы дневниковые записи такие: «сегодня тех принял, о том-то говорили…». И эта книга была популярна. Я сам ему помогал, я видел мешки писем, которые шли с Запада (на английском, на итальянском языках и т. д.), я сам помогал ему их разбирать.
И он все время говорил в проповедях: «Мы — на Голгофе, Россия — это Голгофа, мы выбрали такой путь…» И главное, что нас в нём вдохновляло, это то, что он в сталинское время сидел! У него был опыт ГУЛАГа! Поэтому он стал таким ярким представителем религиозного возрождения, некоей знаковой фигурой. И он, действительно, был достаточно знаменит.
Он, как правило, не касался власти: говорил в основном о пьянстве, о моральном падении народа, как бы избегая критики безбожной власти. Хотя, например, он рассказывал нам и о том, как его семью раскулачивали. И сама по себе эта история была очень интересной. Она была страшная, но ведь весь наш народ через это прошёл. Зерно отнимали, обрекали детей несчастных на голод…
— Александр, нам трудно, а сегодня — особенно трудно судить кого-то из той эпохи. Ведь сегодня мы отчасти знаем, какими средствами обладал КГБ…
— Знаете, я всё-таки в этом плане прошёл очень многое: меня всё время ломали. Но как-то ведь нашлись силы…
К нам уже шли люди, под видом туристов молодёжь приезжала и с Запада
— Давайте вернёмся к судьбе вашего семинара…
— Да. Во-первых, мы заявили «городу и миру», что в России появилось молодёжное христианское движение, которое базируется на святоотеческом Предании (не то что какое-то модернистское, не дай Бог!) И даже отец Александр Мень присылал ко мне своих алтарников, чтобы они привели меня к нему на службу… Если надо было крестить какого-нибудь инженера из НИИ или младшего научного сотрудника — я знал, что это к отцу Александру Меню. Он там скажет нужную, подходящую проповедь и пр. Если других — то к отцу Дмитрию Дудко. Если вообще каких-то «крутых», то это, конечно, отец Иоанн (Крестьянкин). А такие «крутые» у нас ведь тоже были…
То есть мы стали развиваться, как распадается ядро урана. И западное радио здесь играло, конечно, колоссальную роль: а как, откуда ещё узнавать советским людям новости? Для этого было западное радио!
Более того, мы были поражены, когда узнали, что, оказывается, в Чехословакии по нашей модели тоже создали христианский семинар, и они прислали нам привет посредством Радио «Свобода»!..
Потом уже, когда я освободился, человек, который его создал, придёт ко мне. Он станет впоследствии премьер-министром Словакии. Один из основателей чехословацкого семинара по нашей модели…
Итак, стало возникать целое движение: к нам уже шли люди, под видом туристов молодёжь приезжала и с Запада. Причём так получилось, что почти все, кто ехал по обмену студентами из Италии, все шли уже практически через нас.
Отец Иоанн (Крестьянкин)
— Но официально Церковь вас не поддерживала?
— Знаете, в этом отношении мы были в сложном положении: мы сами как бы не пытались подталкивать людей к какому-то исповедничеству. Например, мы знали, что отец Иоанн (Крестьянкин) готов к этому. Мы были с ним откровенны, он был для нас отец, он любил нас, обнимал нас, а главное — молился о нас!
Был случай, когда он мою маму отмолил, а мы тогда даже не знали об этом! Только потом сопоставили даты: и точно, он отмолил мою маму, а ей было очень плохо. Потом уже узнали, что он сказал моему брату, подняв его на молитву: «Надо сейчас молиться о твоей маме! Ей очень плохо!» Причём это было за две с половиной тысячи километров, и ведь никакой телефонной связи тогда не было, ничего не было! Мы просто убеждались в реальной благодатности отца Иоанна (Крестьянкина)…
И поскольку мы стали таким известным явлением и событием, КГБ тоже не знало, что с нами делать. Их первый удар был направлен против меня. Меня однажды взяли: взяли после того, как я смог привезти с Кавказских гор схиигумена Ахиллу, который свидетельствовал о высадках десантников. Эти армейские десантники не просто отыскивали в пещерах монахов, — они их избивали! А одного старца сбросили в пропасть! Просто убили!.. И это наши, советские ребята-десантники, наши армейцы!..
— Я сразу почему-то подумал о некоей «параллели»: наши страшные жертвы в Чечне, принесённые позже, в 1990-е, помните?..
— Да, конечно, это ужасно, ужасно!.. Но я вам скажу, что если бы не Ельцин, Березовский, Чубайс и т. д. — этих жертв бы не было! Особенно, конечно, тут виноват Ельцин.
У меня же приюты были тогда, я принимал оттуда беженцев. Это, конечно, другая тема, но в 1991-м году я первым открыл благотворительную столовую в СССР. И когда вот эти национальные разломы начались, и русских начали вытеснять отовсюду, откуда только возможно (например, так жёстко, как это было в Чечне), куда они поехали, бросив все? В Россию, в Москву. Но они здесь были никому не нужны! Единственное место, где их принимали — это были наши столовые, где их досыта кормили! Они и ели там, и мы им давали еду с собой. И это, кроме того, было место, которое просто давало надежду выжить. Некоторые из этих людей жили в подъездах домов возле нашей столовой.
— И долго существовали эти ваши заведения?
— Не очень, потом у нас отняли помещения. Просто Лужков меня очень не любил. Отняли и здание приюта, и прочее. Они бы и столовую отняли, но у нас жена английского посла по субботам мыла посуду! Правда, только по субботам, но — мыла посуду вместе с нашими добровольцами! А приют мой, который пытались отнять (кстати, здание было оформлено по закону), посетил Клинтон, американский президент, когда был с визитом в Москве…
— Про параллели с армией — я в духовном плане имею в виду: когда армия воюет против своих святынь, против своих братьев…
— Я повторяю, этого бы не было! Этого бы не было, понимаете, если бы не этот пьяный Ельцин и вся эта компания. Этого бы не было, все можно было бы в зародыше остановить! Ведь были рычаги воздействия, но Березовскому и всей этой публике нужен был свободный канал, по которому они получали всё, что угодно. Это же была абсолютно бесконтрольная зона: там не было ни таможни, ничего…
— Расскажите ещё про отца Ахиллу: вы сказали, что привезли его в Москву…
— Да, я привёз Ахиллу как бы в самый центр. Дело в том, что мы жили очень дружно: например, у нас были общие пресс-конференции. Организовывал их или Сахаров, или кто-то ещё, например, Юрий Орлов… Но всё равно это были такие «общие» пресс-конференции. Туда приходило много журналистов. Была, скажем, такая тема: «Отказники». Это была тогда очень актуальная тема для Запада… И выступает, например, кто-то из еврейской алии на эту тему… Потом — ещё тема какая-то. И была обязательно тема о религии. Тут выступали, в основном, я или Глеб Якунин.
И, что касается Ахиллы, я даже был удивлен, как этот простой монашек, схимник сходу во всем сориентировался. Например, я ему даже не говорил, какие там будут темы, что там нужно говорить, ни в коем случае! Но он так серьёзно выступал, что просто удивительно! Он говорил даже о психиатрии, которая используется советским государством для уничтожения веры…
Так вот, после этой яркой и сильной пресс-конференции, где был засвидетельствован факт гонений (кстати, нам удалось остановить тогда это гонение), меня задержало КГБ. Отвезли на Лубянку, в штаб-квартиру свою, и целые сутки там держали. Обрабатывали…
— В первый раз вы встретились тогда с ними так плотно?
— Так открыто — да, впервые.
«Это — моя страна, мой народ. Это вы должны эмигрировать, потому что вы здесь — чужие»
— Александр, а что это были за люди? Вот сейчас часто слышишь: «КГБ вызывало, там обрабатывали…». Это что, определённые «винтики» какой-то машины?..
— Знаете, у нас есть такое понятие, как «прославленный чекист». И вот, я понимаю, что самое плохое, что я в своей жизни совершил, это то, что сел в тюрьму. Если бы я «стучал», я был бы для них своим человеком, понимаете? Но я, к их сожалению, не «стучал"…
Что это за люди? Когда меня арестовали, я столкнулся как бы с новым типом личности. Были, например, кагэбешники «твёрдые» — у них все понятно: Ленин, государство и т. д. Они боролись против «врагов социализма, прогресса» и пр. И многие из них даже этому всему верили. Но поскольку со мной занималась большая бригада, там был некий капитан по фамилии Ч., который постепенно стал главной фигурой в этой череде.
— Что это за бригада?
— Специально была создана целая следственная бригада в 15 или 17 человек, начальником над ними был этот капитан. Что меня сходу в нём поразило: он резко отличался от остальных. То есть для остальных я был настоящим врагом: они смотрели на меня, как на классового врага. Кстати, потом этот человек стал занимать высокие должности, стал миллиардером…
Чем меня поразил этот человек? Благодаря ему я тогда понял, что это — начало конца советской системы! Это был человек абсолютно циничный. Он как бы всё время посылал мне такой мысленный «мессидж»: «Вот, ты честный, но дурак. И сидишь! А я всё понимаю, но я просто умный, и я этим пользуюсь. Вот, ты пойдёшь сейчас в камеру — голодный, холодный, на холод, а я — в театр с любовницей, в тёплую постель, поужинаю с французским коньяком и пр. А я ведь всё понимаю, что и ты понимаешь. Но ты вот — дурак, а я — умный!» То есть вроде бы он как бы даже и не служит этому режиму, а просто использует режим в своих интересах…
И тут я ощутимо понял, что страна идёт к концу, что СССР — закончился. И такие люди, как поганки, обязательно разрастутся! Вытеснят собою тех твердолобых, но по-своему честных коммунистов…
— Идейных, вы имеете в виду?
— Да, они хотя бы вызывали уважение! У меня они вызывали уважение: да, он меня ненавидит, но ненавидит честно. Он честно думает: «Это — враг, мы строим социализм, а он связался с буржуями» (или ещё с кем угодно, они очень любили тогда «пришить» связи с кем-то, например, с ЦРУ).
И тогда именно они мне сказали: «Александр, ты здесь — чужой. Мы не хотим новых мучеников, поэтому мы даём тебе возможность уехать, эмигрировать. Ты уже герой, тебя знают на Западе, у тебя есть разные приглашения: из такого-то университета, ещё откуда-то… Тебя там ждут… Мы даём тебе месяц, чтобы ты эмигрировал из страны!»
Тогда я сказал: «А почему я должен эмигрировать? Это — моя страна, мой народ. Это вы должны эмигрировать, потому что вы здесь — чужие. Вы оккупировали мою страну, мой народ…».
С ними никто никогда так не говорил, так что они взбесились ещё больше. Но сказали мне жестко: «Мы даём тебе месяц. Открываем любую визу, всё… Мы знаем, что у тебя есть различные приглашения из западных стран. Но запомни: если ты не уедешь, ты никогда не выйдешь из этих стен, никогда! Ну, поговорят о тебе месяц — и забудут. А ты подохнешь, забытый и заброшенный всеми, в какой-нибудь сибирской тюрьме… Это будет так, запомни это! Это твой конец!»
Я сказал: «Только Господь судит о наших концах. Поэтому я никуда не уеду, это моя страна, я остаюсь тут! Это мой народ, это моя Родина! Я должен быть здесь. Поскольку Господь меня призвал здесь, значит, я буду здесь и жить, несмотря на ваши угрозы».
И ровно через месяц меня арестовали. Но они были абсолютно уверены в том, что я «неразумный мальчишка», и меня удастся быстро сломать. И поначалу дали мне только год.
— А что вам инкриминировали?
— Очень просто: паразитический образ жизни, ведь я не работал! С одной стороны, куда бы я ни устраивался, меня тут же увольняли (тут же там появлялся КГБ), а с другой стороны, я был плотно занят нашей семинарской деятельностью. Надо было готовить семинары, тем более, мы стали уже к тому времени издавать журнал. Кстати, очень интересный журнал: правда, вышел только один его номер, да и то — уже после нашего ареста. Так плотно нас «пасли».
С Александром Огородниковым беседовал Николай Бульчук
|
|
