Генералы Великой войны

В год столения со дня начала Первой мировой войны вышла в свет очередная книга серии «Белые воины»

«Довольно говорить — от болтовни Россия погибла»

Каледин А.М.[1]

«В моменты великих потрясений нужны особо сильные и мудрые люди, — чья вина, что их у нас в решительный момент не оказалось, а оказавшиеся сделали ряд ошибок? Судить не нам. Ответ даст история».

Манакин В.К.[2]

Обложка книги «Генералы Великой войны»

Книга «Генералы Великой войны» стала девятой в серии «Белые воины»[3]. Выход очередного тома в год 100-летия с начала Великой войны далеко не случаен. Именно эта война стала серьезным испытанием для тех офицеров, которым пришлось выбирать между красными и белыми[4]. Герои новой книги В.И. Гурко, Н.Н. Духонин, А.М. Каледин и П.К. Ренненкампф тоже оказались на распутье и если не все они, подобно Каледину, сделали активный выбор в пользу белых, то это объясняется не столько сомнениями, сколько обстоятельствами.

Составители издания объясняют, почему Гурко, Духонин и Ренненкампф, не будучи вождями белого движения, попали в серию «Белые воины». Еще раньше в этой же серии вышла книга про генерала Скобелева, отнюдь не белогвардейца[5]. Уже приходилось отмечать, что книга о Скобелеве, только на первый взгляд, выбивается из общей тематики серии и две части издания составляют приказы полководца, составленные генералом Добровольческой армии С.Л. Марковым, а также написанный им документальный очерк о жизни Михаила Дмитриевича[6]. Таким образом, можно отметить, что появление последних книг дополняет и расширяет тематику серии, но не противоречит ее основной идее.

В предисловии к тому историки В.Ж. Цветков и Р.Г. Гагкуев спорят с теми, кто полагает, что Первая мировая оказалась бессмысленной и справедливо замечают: «Нужно помнить о том, кто объявил о нападении на Россию, кто стал агрессором»[7]. Немаловажное напоминание. В зарубежной историографии есть, безусловно, плюрализм, но есть и твердость в оценках ключевых событий. Не отрицая наличия ответственности своей стороны, европейские историки все чаще пишут о том, что в развязывании Первой мировой войны виновна Сербия а, соответственно, и Россия, которая не проявила должной, как им кажется, уступчивости. Еще один вариант — вина делится между всеми активными участниками войны, что вполне отвечает и традиционной советской историографии. Далее идет намек на необходимость России покаяться. Понятно стремление европейских историков представить Первую и Вторую мировые войны так, чтобы минимально уязвить национальные чувства своих сограждан. О сложном и извилистом пути германской историографии Второй мировой войны написано много[8]. Стремление преодоления «комплекс вины» в отношении этого периода наталкивается на целый ряд вполне понятных препятствий. В отношении же оценки Первой мировой препятствий практически нет.

Цветков и Гагкуев отмечают и то, что опыт Первой мировой помог уже Советскому государству: «Не случайно после „полосы признаний“ середины 1920-х гг., в условиях растущего германского реваншизма 1930-х, СССР по праву вошел в международные соглашения и блоки, выразив, тем самым, определенную преемственность от погибшей Империи. Маневренные и позиционные операции на широком, быстро меняющемся фронте, стратегия и тактика прорывов, методика использования резервов — все эти достижения военной мысли и полководческого опыта оказались востребованы не только в сражениях Второй Отечественной, но получили свое дальнейшее развитие в годы Великой Отечественной войны»[9].

В любой войне есть взаимная жестокость, ненависть, ошибки, трагедии и т. д[10]. Кто-то проявляет ее в большей степени, кто-то в меньшей. Особая тема жестокость Гражданской войны[11]. О ней свидетельствуют архивные документы, научные монографии, воспоминания и дневники. В этой связи немаловажно, что из четырех героев книги трое (Духонин, Каледин, Ренненкампф) погибли именно в первоначальный период разгоравшейся Гражданской войны, а четвертый (Гурко) остался жив, поскольку был выслан на чужбину.

Корешок обложки книги «Генералы Великой войны»

В 1917 году армия стремительно разлагалась. На страницах книги большое внимание уделено именно этому периоду и читатель в подробностях видит трагедию людей, оказавшихся свидетелями крушения идеалов, которым они служили. Политика диктует свои правила. Василий Иосифович Гурко, по характеристике военного историка А.А. Керсновского «волевой, энергичный и умный начальник», который «много требовал от войск и командиров, но много и давал им взамен»[12]. Но 21 июля 1917 года его арестовывают по обвинению в переписке (хотя обнаружили только одно письмо) с бывшим императором Николаем II. Новая власть борется с призраком контрреволюции. Прапорщик А.И. Казьмин «сияющий от удовольствия» не скрывает перед собеседником своей радости: «Если бы вы только знали, кого мы сегодня арестовали! .. Генерала Гурко. — А что он сделал? .. Наступает неловкое молчание — Да ведь это Гурко, понимаете — Гурко! — Нет, вы никогда не поймете!»[13]. Торжество прапорщика, арестовавшего прославленного генерала по притянутым за уши обвинениям это торжество особого рода. Тем, кто воспитан в традициях офицерской чести и верности, действительно «никогда не понять» этой «радости». Не понять — к счастью для них, ибо они не унизятся до мелочного сведения счетов с неугодными и подлости. Не понять — «к несчастью» для них, ибо благородство и честь станут объектом насмешек и поношения[14].

В случае с Гурко «„демократическая власть“ ставила своей целью публично унизить инакомыслящего, что и было с успехом осуществлено»[15]. Генерал лишь написал бывшему императору письмо, текст которого приводится в книге[16]. В нем нет ничего «заговорщического», а есть только сочувствие к лишившемуся трона монарху[17]. Благодаря письму Гурко сначала попадает в крепость, а потом его выпускают и он вынужден покинуть Россию, изгнанный Кренским, что спасет его от более печальной участи.

Николай Николаевич Духонин будет всеми силами стремиться спасти положение. Одна из мер — создание национальных частей и попытка противопоставить большевизму национализм. Вот, что пишет от этом Н.Н. Головин «Духонин решил создать теперь более прочные части, использовав этот подъем „местных патриотизмов“, а именно формируя „национальные“ части. Следуя этой идее, Ставка начала спешно формировать части: Украинские, Сибирские (не только по названию), Польские, Татарские и др. Кроме того, Ставка прилагает все усилия для скорейшего окончания формирования из захваченных нами австро-венгерских пленных Чехословацкого корпуса и Сербской дивизии. Что подобные войска действительно представляли теперь собою единственные части, в которых существовал хотя бы относительный воинский порядок, видно и из того обстоятельства, о котором упоминает сам ген[ерал] Деникин, что „быховские узники“ обязаны были своим спасением от самосуда над ними проходящих частей лишь присутствию в Быхове Польской дивизии. Здесь мы имеем дело с чрезвычайно интересным социологическим явлением: во всех случаях, когда большевизм был побежден, это было только на почве „национализма“. Так было во всех отделившихся от России ее частях; так было в Баварии, в Венгрии и в других странах, в которых по окончании войны произошли вспышки большевизма; впоследствии это особенно ярко выявилось в Италии и в Германии. Правда, избранный генералом Духониным путь заключал в себе опасность привести к расчленению России. Но гарантией против такого окончательного расчленения являлись географические и экономические условия, которые обусловили само создание старой России; оставаясь неизменными, они представляли собой те „объективные условия“, которые предопределяли и дальнейшее единство обновленной России. Одно только было несомненным: мероприятия ген[ерала] Духонина предрешали будущую Единую Россию в виде федерации, а не в виде узкоцентрализованного „унитарного“ государства. Правильность избранного ген[ералом] Духониным пути подтверждалась и тем, что происходило в казачьих областях, в особенности на Дону. Там, несмотря на бушующую революционную стихию, процесс революции не вызвал такой беспредельной анархии, как в прочих областях России. Мудрый генерал [А. М.] Каледин понял спасительную силу „местного патриотизма“ в те минуты, когда имперский „патриотизм“ переживает кризис. Опираясь на этот „местный казачий патриотизм“, он и вышел победителем из конфликта с Керенским; в нем он искал опору для борьбы с возросшей после неудачи выступления генерала Корнилова анархией в среде неказачьего населения области, особенно сильно бушевавшей в городах, где стояли совершенно обольшевичившиеся солдатские запасные части»[18].

После Февраля общество сначала пугали контрреволюцией и черносотенным реваншем. Даже скептически настроенный военный врач В.П. Кравков не исключал возможность, что «поползет придавленная теперь гидра черносотенников»[19]. Потом стали пугать «объединением сил» черносотенцев и большевиков (так в 1990-е годы будут пугать реваншем «красно-коричневых»)[20]. Тем временем за политическими и пропагандистскими баталиями шло стремительное разложение армии. Недооценивать воздействие большевиков на этот процесс не стоит, но свою долю ответственности несет и Временное правительство. Н.Н. Головин отмечал: «Все методы спасения России были недействительны при том условии, что война будет продолжаться» и ссылался на В.И. Гурко: «Перед Временным правительством стояла дилемма: прекратить революцию или прекратить войну[21]. Первую прекратить сразу, не создав противореволюционной силы, было нельзя. Стало быть, оставалось только одно — кончить войну. Подобное радикальное лечение было единственным действительным способом спасения — народные массы, и в особенности солдатские, продолжать войну не желали. По мере того как в них нарастало ощущение собственной силы, это желание массами немедленного мира становилось столь напряженным, что его с полным правом можно уподобить силе стихийной»[22]. Вот только столкнуться с этой вышедшей из берегов стихийной силой предстояло не профессору Милюкову, подавшему в свое время в Думе «штурмовой сигнал революции» и не юристу Керенскому, возглавлявшему Временное правительство, а все тем же генералам. И закончилось это столкновение для них трагически.

Выступая на совещании в Ставке в начале октября 1917 года В.В. Вырубов отметил: «Все хирургические операции бесцельны, безнадежны. Болезнь проникла глубоко. Уговаривать дальше нет сил. Опереться не на кого. Гражданская война затянет смуту и вызовет излишнее кровопролитие..» и закончил следующими словами: «Народ как маленький ребенок тянется к огню. Массы идут всегда за теми, кто больше обещает.. (выделено мной — А.Р.). Так давайте же дадим народу обжечься. Если мы дрянь, а не великий народ, как мы это думали, то под тяжелыми ударами молота истории от нас останется мокрое место. Если же мы нечто другое, во что я глубоко верю, то под тем же молотом истории из нас создастся крепкое ядро, может быть без выходов к морю, но со здоровым национальным эгоизмом. И с этим ядром мы восстановим вновь Великую Россию..»[23].