Свято-Троицкая Александро-Невская Лавра в 1918—1922 гг..

Часть IV

Часть I

Часть II

Часть III

Вниманию читателей портала предлагается заключительная часть цикла статей доктора исторических наук М.В. Шкаровского, посвященного самому малоизученному и весьма нелегкому для братии периоду из истории Свято-Троицкой Александро-Невской Лавры.

Страну лихорадила инфляция, и деньги быстро обесценивались, в обращение входили миллионы, а затем и миллиарды рублей. Так, в июле-августе 1920 г. доходы Лавры составляли 1 931 974 рубля (1 608 185 руб. от церковных статей и 323 789 — от экономических), а расходы — 1 824 636 рублей (соответственно — 1 546 590 руб. на церковные и 278 046 — экономические статьи). Хотя все недвижимое имущество Лавры считалось национализированным, обитель в отдельных случаях еще продолжала получать доход от сдачи его в аренду. В частности, 4 мая 1920 г. она получила 3214 рублей от акционерного общества «Кверкуе» за аренду лаврского участка земли на углу Тележной ул. и Чернорецкого пер. с 1 сентября 1919 по 1 сентября 1920 г., а 19 июня 1920 г. был заключен договор о сдаче А.Г. Квадратову в аренду на 10 лет помещения для мастерской по выделке свечей с соответствующими машинами[i].

Однако это уже были скорее исключения. Основной доход шел от продажи свечей, масла, исполнения треб и тарелочного сбора. В Лавре существовал свой небольшой свечной заводик, который был официально зарегистрирован 30 июня 1920 г. С марта 1922 г. послушание главного свечника обители исполнял иеромонах Варнава (св. Серафим Вырицкий). В его обязанности входила закупка воска для производства свечей, масла для лампад во всех храмах Лавры и выемка пожертвований из кружек. В это время о. Варнаве пригодились его прежние коммерческие знания и навыки, в связи с возрастающими из-за инфляции ценами на воск постоянно приходилось пересматривать цены на свечи и т. д.[ii]

Определенный доход приносила продажа сохранившейся с дореволюционных времен печатной продукции — альбомов с видами Лавры, описаний ее, акафистов и жития св. князя Александра Невского. Только в сентябре 1920 г. за них было выручено 48 280 руб. Продолжались захоронения на Никольском кладбище. В январе 1920 г. их было 104, и доходы лаврской кладбищенской конторы за отпевание и погребение составили 18 820 руб.; в дальнейшем число захоронений несколько сократилось: за июнь-ноябрь 1920 г. — 118 (35 740 руб. дохода). При этом денежных поступлений не хватало, и прихожане лаврских храмов вносили свои личные средства. Например, 8 июня 1920 г. церковно-приходской совет передал Духовному Собору Лавры 39 тыс. руб., собранных путем «самообложения», из которых 30 тыс. было затрачено на содержание хора[iii].

В результате голода, холода в кельях и распространения эпидемии многие насельники болели. 30 июля 1920 г. Духовный Собор просил власти привить оспу 45 членам братии, что и было сделано. Но насельники продолжали болеть и умирать. 4 мая 1920 г. скончался иеромонах Варсонофий (Крыловский), который был похоронен на братской площадке Никольского кладбища, 22 апреля 1920 г. умер от сыпного тифа в с. Ложголово бывший эконом иеромонах Платон и др. Хоронили в это время на Никольском кладбище и известных ученых-богословов: 11 февраля 1920 г. в Лавре состоялось отпевание бывшего профессора Петроградской Духовной Академии протоиерея Сергия Александровича Соллертинского, а 26 июля того же года — академика, профессора Петроградского университета и Богословского института старосты университетской церкви Бориса Александровича Тураева.

Помимо голода и болезней насельники Лавры страдали и от привлечения к принудительным работам и трудовой повинности со стороны властей. 20 января 1920 г. в Духовный Собор поступил рапорт эконома иеромонаха Серафима о рассмотрении вопроса «О трудовой повинности братии, необходимой по декрету и принуждению Комбеда». Соответствующее решение принял наместник архим. Николай: «Эконом составит список братии, могущей работать по очистке от снега и льда аллей, составит расписание и объявит от имени Духовного Собора о времени работ»[iv].

Лишь к концу гражданской войны институт принудительного труда стал отмирать, и власти начали идти на некоторые уступки. В частности, 31 июля 1920 г. Комиссия по правильному использованию труда и освобождению от трудовой повинности выдала удостоверение, что священнослужители Лавры архидиакон Варлаам (Макаровский) и иеродиакон Серафим (Вавилов) должны быть освобождены от повинности «в кануны церковных двунадесятых праздников и кануны воскресных дней». 3 сентября 1920 г. отдел юстиции Петроградского совета известил расположенное вблизи Лавры 12-е участковое квартальное бюро, что «духовных лиц, не занятых культом» не следует привлекать к общественным работам на виду у публики, а священнослужителей «занятых культом» вообще не следует привлекать к таким работам (впрочем, такая инструкция уже издавалась отделом юстиции 1 августа 1919 г. и заметного воздействия не оказала)[v].

В отличие от периода 1918−1919 гг., в 1920 — начале 1922 гг. активных репрессий против насельников Александро-Невской Лавры не было, хотя секретный надзор за ними осуществлялся. Так, в донесении одного из осведомителей ГПУ в январе 1922 г. говорилось: «Наместник Лавры два месяца совсем не служил, затем служил не часто, и никаких серьезных проповедей не произносил. В Крещение, так как митрополит не служил в Лавре, наместник служил в Духовской церкви и сказал проповедь на дневное евангелие, очень ловко перешел на дровяной вопрос, дороговизну, несостоятельность правительства и т. д. Слушатели плакали, находили, что он сказал очень трогательно, николаевки же потом бегали и восхищались его „необыкновенно смелой проповедью“. Доказательство, что уследить за содержанием проповеди по ее теме чрезвычайно трудно, и что понимается она совершенно различно. Только власть патриарха может направлять проповеди»[vi].

Отдельные случаи арестов также имели место. Примером такого ареста является дело священника храмов Лавры Петра Ивановича Шибакина. Он после службы в царской армии окончил в марте 1920 г. Петроградское Богословско-пастырское училище и был рукоположен митрополитом Вениамином в Лавре 17 мая 1920 г. во диакона, а в ноябре того же года — во священника. Дело отца Петра интересно тем, что позволило установить неизвестный ранее факт биографии одного из самых почитаемых верующими священномученика — архиепископа Воронежского Петра (в миру Василия Константиновича Зверева, 1878−1929). Владыка с весны 1927 г. находился в заключении в страшном Соловецком лагере, одно время был там старшим архиереем и скончался на Соловках. В августе 2000 г. Архиерейский Собор Русской Православной Церкви прославил его в лике святых. Хорошо известно, что архиепископ Петр управлял Московской и Воронежской епархиями, но оказалось, что он непосредственным образом причастен и к Петербургской.

В 1919—1921 гг. владыка служил епископом Балахнинским, викарием Нижегородской епархии, и являлся настоятелем Феодоровского Городецкого монастыря. В конце октября — начале ноября 1920 г. он на 5 дней приезжал в Петроград для освящения придела собора Феодоровской иконы Божией Матери на Полтавской ул., при котором существовало подворье Городецкого монастыря. 29 октября епископ Петр служил вместе с Петроградским митрополитом Вениамином в Иоанновском монастыре, а 31 октября освятил придел в соборе. В этот день в проповеди владыка рассказал верующим о чуде, произошедшем 12 июля 1920 г. в г. Арзамасе, когда над местным храмом в небе во время службы было видение белого креста из облаков, а на нем распятого Иисуса Христа в терновом венце. Видение продолжалось 15−20 минут, причем очевидцы наблюдали даже капли крови на ранах Спасителя.

На проповеди епископа и присутствовал священник Петр Шибакин (в дальнейшем принявший монашеский постриг с именем Иона и расстрелянный в 1937 г. в сане архимандрита). В конце декабря 1920 г. он поехал в Вязьму, где остановился у своего хорошего знакомого — послушника Предтеченского монастыря Федора Семенова. 7−8 января о. Петр служил в Екатерининской церкви Вязьмы, рассказал в проповеди об Арзамасском чуде и 12 января был арестован по доносу ЧК вместе с Семеновым. Последнего вскоре отпустили, а о. Петра 5 февраля перевезли в Смоленскую тюрьму, 22 апреля его дело переслали в Петроград. Местные чекисты, установив, что сведения о чуде стали известны в городе от епископа Петра (Зверева), потребовали от Нижегородского ЧК его ареста и доставки в Петроград. Владыка был схвачен 23 мая 1921 г. на подворье Феодоровского монастыря в Нижнем Новгороде по обвинению в «распространении непроверенных слухов религиозного характера». Его сразу же отправили в Москву и заключили в Бутырскую тюрьму.

Епископ Петр был очень популярен в Нижегородской епархии, и тысячи верующих стали писать ходатайства об освобождении владыки в различные советские инстанции. Одно из таких коллективных обращений рабочих и служащих Сормовского завода попало к председателю ВЦИК М.И. Калинину, и тот 2 июня 1921 г. написал резолюцию: «Т. Уншлихт, если нет реального обвинения, то я думаю политически правильным его освободить». Однако петроградские чекисты сумели добиться передачи обвиняемого в их руки, и 14 августа епископа Петра перевезли в город на Неве. Более трех с половиной месяцев провел он в Петроградском доме предварительного заключения, где подвергался допросам.

29 октября было составлено обвинительное заключение по делу «Шибакина и Зверева», их признали виновными в «распространении нелепых слухов с целью дискредитации советской власти» и посчитали необходимым отправить в концлагерь. Однако 4 декабря 1921 г. Президиум Петроградской губернской ЧК решил на основании постановления ВЦИК дело прекратить и арестованных освободить. Епископ Петр и священник П.И. Шибакин вышли на свободу 6 декабря, после чего владыка еще две недели оставался в Петрограде. Так, 18 декабря епископ возложил набедренник на о. Петра Шибакина за Божественной литургией в Никольской церкви Иоанновского монастыря, а затем вернулся в Нижний Новгород[vii].

Отец Петр после освобождения еще почти год служил в Троцком соборе Лавры, затем в конце 1922 г. был вновь арестован и сослан на 2 года в Семипалатинскую губернию (Казахстан).

Другим примером репрессий является арест 1 сентября 1921 г. иеромонаха Нектария (Трезвинского). Он был заключен в тюрьму «Кресты» и 8 октября приговорен Президиумом Петроградской губернской ЧК к 1 году принудительных работ под стражей. После освобождения в декабре 1921 г. по амнистии о. Нектарий вернулся в Лавру[viii].

Несмотря на все внешние трудности и препятствия, монашеская жизнь в Лавре при наместничестве архим. Николая не только не угасла, а переживала настоящий подъем. Обитель была несомненным центром церковной жизни всей Петроградской епархии. Помимо Александро-Невского братства, в ее стенах собирался близкий к братству богословский кружок св. Иоанна Златоуста, на заседаниях которого выступали с докладами Николай Лосский и другие знаменитые богословы. Существовало в Лавре и особое объединение «алтарниц». О нем говорилось в упоминавшемся выше январском 1922 г. донесении секретного осведомителя ГПУ: «В Невской Лавре существует общество „уборщиц церквей“. Вход в алтарь в православной церкви разрешается монахиням и женщинам, достигшим 50-летн. возраста, последним с разрешения митрополита. Названное общество состоит главным образом из подобных перезрелых поклонниц наместника Лавры Николая Ярушевича. Надо отдать им справедливость, что церкви, особенно те, где службы совершались редко, как, например, Исидоровская, пришли за последнее время в страшное запустение, и грязь в них завелась невероятная. Они все вычистили и привели в относительный порядок»[ix].

В первые послереволюционные годы вблизи Лавры в бывшем здании Духовной семинарии располагалось Богословско-пастырское училище. Каждый год 19 января проходил традиционный крестный ход из обители на другой берег Невы для освящения воды. Другой крестный ход из всех церквей города устраивался 30 августа/12 сентября. С 1918 г. в Фомино воскресенье направлялся также грандиозный общегородской крестный ход с митрополитом во главе из Лавры в Казанский собор. 25 марта 1920 г. Епархиальный совет утвердил следующий порядок проведения шествия: «В Лавре в Фомино воскресенье литургия начнется в 10 часов встречей со славой митрополита. К участию в ней приглашены священники ближайших церквей: Скорбященской, Борисоглебской, Христорождественской, Мирликийской, Федоровского собора и Староафонского подворья. По совершении часов из собора Лавры выйдет крестный ход во главе с митрополитом для встречи у ворот Лавры святынь Исаакиевского и Казанского соборов, которые будут сопровождать крестный ход 1-го благочиннического округа. Во время литургии прибывают в Лавру крестные ходы, объединившись по благочиниям. После литургии на портике собора [обители] будет совершен Пасхальный молебен св. Александру Невскому, и в должном порядке все крестные ходы двинутся к Казанскому собору. По совершении здесь моления Царице Небесной они будут возвращаться в свои храмы»[x].

Об участии в одном из подобных крестных ходов в 1921 г. позднее вспоминал иеросхимонах Сампсон (Сиверс): «И вот тогда я удостоился чести участвовать в крестном ходе в Воскресенье, будучи иподьяконом у будущего Святейшего Патриарха Алексия, из Казанского собора в Александро-Невскую Лавру. Значит, весь Невский я прошел пешочком иподьяконом, то есть со свечами. Я шел с трикирием, я был старший. А он был в красном облачении, в красной митре. Очаровательный красавец, черные локоны. И мы собирали все крест­ные ходы к себе в Лавру, шли по Невскому. Шли три часа. Со всех улиц шли крестные ходы с иконами, обычай такой — в Лавру. А в Лавре нас встречал митрополит с братией. Мы вливались туда, в собор. Я видел — это был первый триумф моей жизни — я видел всю эту красоту Александро-Невской Лавры»[xi].

В последний раз общегородской крестный ход в Фомино воскресенье состоялся в 1921 г. Многотысячное пасхальное шествие вызвало нескрываемое озлобление властей: они объявили крестный ход «сплочением контрреволюции» и «религиозным варварством».

Следует отметить, что насельников Лавры посылали служить настоятелями в те приходы епархии, где отсутствовали свои опытные пастыри. 1 марта 1920 г. иеромонах Нектарий (Трезвинский) был временно командирован для исполнения настоятельских обязанностей в Екатерининский собор г. Ямбурга, 22 июня иеромонах Илларион (Клементьев) — в Заболотскую Преображенскую церковь Новоладожского уезда, а 30 августа 1920 г. иеромонах Герасим (Бекетов) — в Николаевскую церковь с. Саблино Царскосельского уезда.

Оставалась Лавра и «школой архиерейских кадров». Один из руководителей Александро-Невского братства, иеромонах Иннокентий (Тихонов), в 1921 г. был возведен в сан архимандрита, а 10 апреля 1922 г. хиротонисан в Троицком соборе Лавры митрополитом Вениамином и другими архиереями во епископа Ладожского, викария Петроградской епархии. Примерно в это же время — 7 апреля 1922 г. — в Троицком соборе владыкой Вениамином была совершена хиротония во епископа Петергофского наместника обители архим. Николая (Ярушевича). Таким образом, предвидя скорые жестокие гонения, Петроградский митрополит пополнил число своих викариев с трех до пяти за счет самых преданных помощников из числа насельников Лавры.

Не прекращалась и традиционно активная благотворительная деятельность обители. В 1920 г. здесь по благо­словению владыки Вениамина открылся пункт сбора средств для помощи голодающим, уже к октябрю собравший пожертвований на сумму около 10 тысяч рублей. Непрестанно творили монашествующие дела милосердия — шел сбор по­жертвований от богомольцев на содержание детей, оставшихся без родителей, неимущие ежедневно обеспечивались бесплат­ными обедами. До лета 1920 г. действовала лаврская богадельня, но и после ее закрытия, с июля, содержавшимся в ней четырем бедным старушкам выделяли на хлеб ежемесячно по 45 руб., а затем в связи с инфляцией и большие суммы. В марте 1922 г. в Лавре был устроен пункт питания голодающих, работу которого организовали иеромонахи Лев, Гурий (Егоровы) и Варнава (Муравьев)[xii].

Следует упомянуть, что когда в январе 1920 г. в Лавру поступило письмо странника Михаила Иванова из села Пушкино Московской губернии с просьбой оказать материальную помощь на издание акафиста новоявленной иконы Державной Божией Матери, ему выслали 250 руб.

Будучи священноархимандритом Александро-Невской Лавры, самое непосредственное участие в решении вопросов лаврской жизни принимал митрополит Вениамин. Один из современников владыки писал в своих воспоминаниях: «Митрополит Вениамин пользовался ог­ромной известностью… Простой народ его действительно обо­жал. «Наш батюшка Вениамин», «наш Вениамин» — так звал его народ. «Страшно, боишься, — говорили, те, кто встречались с ним, — подойдешь к владыке — успокоишься, страх и сомнение куда-то ушли… Говорил коротенько и все как будто простые слова, а на его проповеди собирались тысячи людей. Каждое его слово светилось, трепетало…» Смиренный и кроткий, владыка был человеком удивитель­ной доступности. В обычае у него были ежедневные прогулки по Никольскому кладбищу Лавры и Митрополичьему саду, во время которых он беседовал с насельниками обители и богомольцами[xiii].

Необходимо отметить, что владыка Вениамин положительно оценивал необходимость некоторых преобразований в церковной жизни. Всероссийский Поместный Собор 1917—1918 гг. активно приступил к ним, однако, в силу вынужденного прекращения своей деятельности, успел осуществить только часть намеченного. В дальнейшем в ряде храмов Петроградской епархии (в том числе в Лавре) при покровительстве митрополита стали применять русский язык для чтения шестопсалмия, часов, отдельных псалмов и пения акафистов, порой составленных с использованием рифмы и несколько русифици­рованного текста, народное церковное пение и т. д. Патриарх также не относился принципиально отрицательно ко всяким церковным рефор­мам. Он и в своем соборе иногда разрешал, чтобы часть богослужения шла не на церковнославянском, а на русском языке. Однако в этом вопросе Первосвятитель все же был гораздо категоричнее Петроградского митрополита, считая, что введение даже не слишком значительных изменений должно решаться всей Церковью. Когда же новшества стали получать относительно широкое распространение во многих епархиях, Патриарх прибегнул к прещениям. Так, петроградский протоиерей И.Ф. Егоров в 1920 г. был лишен прихода.

17 ноября 1920 г. Патриарх Тихон написал послание об отсутствии его благословения на вводимые в богослужения новшества до решений будущего Поместного Собора и необходимости искоренить их там, где они уже есть: «Божественная красота нашего истинно назидательного в своем содержании и благодатно-действенного церковного богослужения, как оно создано веками Апостольской верности, молитвенного горения, подвижнического труда и свято-отеческой мудрости и запечатлено Церковью в чинопоследованиях, правилах и уставах, должна сохраниться в Святой Православной Русской Церкви неприкосновенно, как величайшее и священнейшее Ее достояние»[xiv].

Получив указ Патриарха, митрополит Вениамин 12 декабря написал резолюцию: «В Духовный Собор Лавры для неуклонного исполнения и руководства»[xv]. Но с посланием Первосвятителя не согласился целый ряд священнослужителей. К Петроградскому митро­политу направилась делегация в составе архимандрита Николая (Ярушевича), священников А. Бояр­ского, Н. Сыренского, Е. Белкова, А. Введенского и П. Кремлевского. Как позднее вспоминал А. Введенский, в разговоре с владыкой они «получили его благословение служить и работать по-прежнему, невзирая на волю Тихона. Это был своего рода революционный шаг со стороны Вениамина. По другим епархиям декрет Тихона принимается к сведению и исполнению»[xvi]. Видимо, разрешение митрополита было только устным, так как какие-либо письменные указания на этот счет в архивных документах отсутствуют.

Стремясь в соответствии с постановлением Свящ. Синода от 4 июля 1919 г. превратить Лавру в центр просветительной церковной работы, владыка Вениамин старался поддерживать постоянную связь с обителью учащихся Петроградского Богословского института и Богословско-пастырского училища. Студенты совершали паломничества в Лавру, многие приходили сюда на митрополичьи служения, а в дальнейшем становились насельниками обители. Так, 30 сентября 1920 г. два студента Богословского института, Игорь Акулов и Юлиан Копяткевич, обратились с прошением о пострижении в монахи, и митрополит в тот же день написал резолюцию, что они для испытания в подготовленности к монашеской жизни определяются в Лавру послушниками с поручением их духовного руководства игумену Сергию — духовнику обители.

4 мая 1920 г. был принят на пономарское послушание и исполнение канцелярских обязанностей по Духовному Собору Лавры слушатель Богословско-пастырского училища Александр Александров, а 17 июня митрополит назначил его к рукоположению во диакона с причислением к лаврским храмам. 30 декабря 1921 г. владыка в Крестовой митрополичьей церкви постриг в монашество с именем Пантелеимон студента Богословского института доктора медицины Сергея Евгеньевича Советова. Новопостриженного приветствовал проректор И. Щербов, присутствовало много студентов. В том же храме 1 марта 1922 г. митрополит постриг в мантию другого учащегося Богословского института Василия Сацердотского с наречением именем Варлаам, а 3 марта рукоположил его в иеродиакона. Обоих новопостриженных причислили к Крестовой церкви. Диаконом этого храма в 1921—1922 гг. был еще один студент Богословского института — Василий Козлов[xvii].

В связи с продолжающимся в Советской России закрытием монастырей в начале 1920-х гг. было много желающих поступить в Лавру. Например, 23 сентября 1921 г. иеродиакон Иннокентий из Спасо-Яковлевского Дмитриева Ростовского монастыря Ярославской епархии просил митрополита Вениамина принять его в лаврскую братию, «так как наш монастырь в скором времени советскою властью, вероятно, закроется». Однако владыка старался принимать в Лавру прежде всего высокообразованных молодых людей. К их числу, к примеру, относился студент Петроградского университета, консерватории и Академии художеств Владимир Вавилов, 26 февраля 1920 г. постриженный в мантию с именем Серафим, а через три дня рукоположенный во иеродиакона[xviii].

25 марта 1922 г. в Духовской церкви Лавры был совершен постриг в мантию с именем Симеон упоминавшегося члена монашеского кружка Петроградской епархии Сергея Яковлевича Сиверса (в будущем знаменитого московского старца иеросхимонаха Сампсона). Происходил он из петербургской англиканской семьи, окончил реальное училище при реформаторской церкви, учился в Военно-медицинской Академии и был крещен в Православной Церкви в 1917 г., после чего поступил послушником в Савва-Крыпецкий монастырь Псковской епархии. С 1918 г. Сиверс служил рядовым в Красной армии, в 1919 г. был тяжело ранен и около года лечился в Тихвинском госпитале. Затем он работал заведующим гарнизонным клубом Тихвина и в начале 1922 г. поступил послушником в Александро-Невскую Лавру, в числе братии которой оставался до ареста 17 февраля 1932 г. и отправки в Соловецкий лагерь особого назначения.

Позднее старец Сампсон вспоминал, как проходил его монашеский постриг: «Меня вызвали на пострижение в монашество. А накануне пострига я был на исповеди и подписал все присяги — не подстригаться, не бриться, не резать волосы никогда, не снимать духовное платье, не ходить в кино, ни в ресторан — никуда. Три бумаги — письменные присяги. Поэтому монаху бриться, подстригаться — было клят­вопреступлением. Одеть какой-то штатский костюм?! Ходить в общую баню?! Это значило посмеяться над мантией.

Постриг в мантию я принял от Владыки Николая (Ярушевича) 25 марта с именем Симеон. При постриге в монашество Владыка произнес приветственное слово на 45 минут, объясняя, что такое праведность. И в залог того, что я запомню это слово, вынес икону Иоанна Богослова. А Богослов-то — Любовь! Без любви ведь не может быть ни благочестия, ни праведности. Любовь к Богу, любовь к людям — вот эта любовь дает и праведность и благочестие. Праведность — это состояние сердца, усвоение Христова закона сердцем, то есть смирения, кротости, долготерпения, целомудрия, исповедничества — это праведность. Благочестие — исполнение положенных обрядов и положений, установленных Церковью: посты, хождение в Церковь, все твое поведение. Вот почему праведный Симеон Богоприимец имел два свойства: он был праведен и благочестив. Сначала было благочестие, которое потом дало праведность"[xix].

Со временем красота и сила духа Лавры покоряли сердце молодого монаха все больше и больше. Здесь он со временем пришел к старчеству. Очень много выслушивал людей, много вопросов поступало к о. Симеону и письменно. Он стал основательно заниматься Иисусовой молитвой. В Александро-Невской Лавре был схимник, который день и ночь находился на кладбище и занимался Иисусовой молитвой. О. Симеон наблюдал, как тот молился, и тайно учился у него.

Уже в 1970-е гг. иеросхимонах Симпсон так говорил об обители: «Александро-Невская Лавра!!! Монахи — красавцы, изумительно-отчеканенные дикции, чтецы непревзойденные! Собраны со всей России. Очень редкие голоса, абсо­лютные октавы! А священник Авраамий [Чурилин]! Он священномученик — архидиакон Александро-Невской Лавры! Это была изумительная красота. Он славился своим голосом, он был выше Шаляпина. А когда он читал Евангелие — это было что-то неземное, бархат­ный бас и дикция Авраамия. Его сделали епископом. Он погиб в Соловках. А какое пение было в Лавре! Нигде не было такого. Какие таланты собрались! Кто там только ни был! Сколько там было прозорливых старцев, святителей! Как будто вся сила монашеского духа, что была тогда на Руси, собралась в Лавре. Очень многие в Лавре закончили свою жизнь мученически»[xx].

Новые насельники обители активно привлекались к церковно-просветительской деятельности. Так, в ходатайстве наместника архим. Николая митрополиту о награждении иеромонаха Илариона (Бельского) набедренником от 27 января 1921 г. говорилось, что тот, помимо исполнения обязанностей правителя дел Духовного Собора, «трудится на проповедническом поприще и обучает детей младшего возраста Закону Божию»[xxi]. Специальное помещение для преподавания детям Закона Божия существовало при Троицком соборе до лета 1922 г.

Впрочем, в стенах монастыря с проповедями выступали и миряне. В «Миссионерской хронике» отмечалось, что работающие при Лавре пастырские курсы в 1920 г. «подготовили 8 проповедников, начинающих с Пасхи дело благовестия в Крестовой церкви»[xxii].

Подобная деятельность стала вызывать все большее раздражение властей, и над Лаврой начали «сгущаться тучи». Первоначально наступление шло на имущество, церковные ценности и святыни монастыря. Уже в 1918—1921 гг. часть ценностей из Древлехранилища и ризницы была передана в музейный фонд. 10 сентября 1920 г. и Петроградское отделение Главархива известило Епархиальный совет, что «архивы Лавры находятся в ведении Главного управления архивным делом и изъятию не подлежат»[xxiii].

Самое масштабное изъятие церковных ценностей из лаврских храмов произошло весной 1922 г. в рамках всероссийской кампании, возглавляемой Л.Д. Троцким. Хотя официально провозглашалось, что собранные ценности пойдут на нужды голодающих Поволжья, в действительности, как теперь известно из архивных документов, на спасение умирающих была выделена меньшая часть конфискованного. За двухвековую историю в Лавре были собраны большие богатства, и советское руководство рассчитывало «поживиться» за их счет. 29 марта в обитель приехали представители комиссии по изъятию церковных ценностей, которые проверили их наличие по описи и сохранность. В тот же день секретарь приходского совета лаврских храмов иеромонах Иларион (Бельский) был приглашен в губернский отдел по охране памятников искусства и старины для беседы о необходимости передачи части ценностей в музейных фонд.

Но основная акция изъятия состоялась через месяц — 28 апреля 1922 г., по мандату № 1558, выписанному на имя Егорова. В этот день из Свято-Троицкого собора и ризницы было вывезено 650 серебряных предметов, в том числе 434 ризы, 74 лампады, 37 венчиков с драгоценными камнями, 20 ковшей, 19 кубков, посох, плащаница и т. д., а также 3 жемчужные ризы, 8 золотых украшений с надгробия св. кн. Александра Невского, 2 золотые ризы, венок и крестик. Из Свято-Духовской церкви вывезли 84 серебряные ризы (в том числе 6 с драгоценными камнями), 8 венчиков, 2 медали и крест, а также золотые ризу, крестик и украшения с могил; из Благовещенской — 21 серебряную ризу (из них 5 — с драгоценными камнями), 2 венка и дощечку, 3 жемчужные ризы и 1 золотую Казанской иконы Божией Матери; из Федоровской — 22 серебряные ризы и 2 лампады; из Исидоровской — 18 серебряных риз и 3 лампады; из Никольской кладбищенской — 17 серебряных риз; из Тихвинской — 23 серебряные ризы (в том числе 3 с драгоценными камнями), 15 лампад, 8 венков, 3 венчика и крест; из Лазаревской — 104 серебряные ризы, 11 венчиков, 25 пластин, 6 лампад и подсвечник; из Скорбященской надвратной — 13 серебряных риз и 9 венчиков. Таким образом, всего 28 апреля власти изъяли около 1070 драгоценных предметов, которые почти все пошли на переплавку[xxiv].

Минимальное необходимое для совершения богослужений количество серебряной утвари (по числу престолов) было оставлено в лаврских храмах: 24 напрестольных креста, 16 богослужебных сосудов, 14 дарохранительниц и 33 Евангелия в серебряных окладах. Две иконы с серебряными ризами сохранились в Лазаревской церкви ввиду невозможности вынуть их из стены, кроме того, часть ценностей (общим весом около 240 кг) по просьбе прихожан лаврских храмов была оставлена при условии их выкупа в семидневный срок: 19 больших Евангелий, 9 кадил, 7 сосудов, 6 крестов, 2 посоха, 2 панагии, 2 дикирия, 2 ковчега со святыми мощами, венчик с образа Святителя Николая, Знаменская икона в Троицком соборе, образа Спаса, Николая Чудотворца, Святителя Пантелеимона и ковчег в церкви Святого Духа, три иконы с серебряными ризами в Михайловской церкви, семь икон и плащаница в Крестовой митрополичьей церкви и одна икона с большой серебряной ризой в Тихвинском кладбищенском храме[xxv].

На сбор такого значительного выкупа прихожанам понадобилось около месяца, и 20 мая они передали в финансовый отдел Петроградского губисполкома собранные ими 11 пудов 12 фунтов лома драгоценных металлов (в основном столового серебра). 13 июня Духовный Собор постановил отправить в губфинотдел в счет выкупа дополнительно собранные верующими серебряные предметы (чуть более 3 пудов).

Но проведенной 28 апреля акцией изъятие ценностей не закончилось. Для подрыва авторитета Церкви в городе на Неве было решено использовать и такой казавшийся беспроигрышным властям метод, как вскрытие мощей св. Александра Невского, действительное состояние которых было хорошо известно петроградскому руководству. 8 мая 1922 г. Большой президиум Петроградского губисполкома, заслушав вопрос о вскрытии раки с мощами св. князя Александра Невского, постановил: «а). Вскрытие мощей произвести во время изъятия серебряной раки Александра Невского. б). Организацию вскрытия мощей поручить председателю губкомиссии по изъятию церковных ценностей в Петрограде. в). Считать необходимым присутствие представителей верующих, рабочих организаций и красноармейских частей во время вскрытия мощей. г). Ответственными представителями Петроградского губисполкома во время вскрытия мощей назначить тт. Комарова Николая Павловича и Кондратьева Ивана Ивановича»[xxvi]. Само вскрытие было намечено на 12 часов 12 мая. В обстановке разворачивающегося террора митрополит Вениамин уже не смог воспрепятствовать этому.

«Хотя за красным Петроградом установилась прочная репутация самого революционного во всем мире города, — писал газетный репортер, — но есть одна область, в которой он сильно отстал от многих других городов Советской Республики. Как известно, вскрытие мощей уже два года назад было произведено по всей России, в Петрограде же к этому приступили только вчера»[xxvii]. Акции сопутствовала широкая разоблачительная кампания. На вскрытии присутствовали несколько сот представителей от воинских частей, предприятий и в значительной степени от райкомов и укомов РКП (б), причем все они регистрировались по специальным удостоверениям в Смольном и получали мандаты на присутствие. Газеты тех дней пестрели статьями: «Вскрыты мощи Александра Невского — раскрыт новый обман спекулянтов в позолоченных ризах»; «Еще один дурман обмана трудового народа рассеян в Петрограде…»[xxviii] и т. д.

Проведенное вскрытие мощей имело ярко выраженную антирелигиозную направленность. Митрополит и лаврское духовенство вынуждены были наблюдать за этой акцией. Вот как описывал репортер «Петроградской правды» результаты вскрытия: «На дне гроба лежит лиловый атласный покров, в изголовье новенькая подушка из оранжевого атласа, а посередине небольшая шкатулка из светлого дерева, как бы накануне от мастера. Открывают шкатулку, под крышкой оказывается застекленная рамка, затем вынимают оттуда кусок какой-то материи, затем истлевшие остатки от схимы великого князя, а на самом дне бурые истлевшие кости..»[xxix] Серебряный саркофаг князя был изъят и по частям на грузовиках перевезен в Эрмитаж, где находится и в настоящее время.

Сами мощи духовенство во главе с митрополитом Вениамином тогда все же отстояли — ящичек с ними после осмотра был снова запечатан и, вопреки циркуляру Наркомата юстиции, помещен на хранение в алтаре собора Александро-Невской Лавры (до осени 1922 г.). Часть изъятого церковного серебра обратили в лом, в том числе барельефную облицовку стены. Бесследно исчез, вероятно, также превращенный в лом малый или внутренний серебряный саркофаг.

12 мая 1922 г. начался и так называемый обновленческий раскол, породивший длительную смуту среди духовенства и верующих, которая самым непосредственным образом затронула Александро-Невскую Лавру. Оказавший решительное сопротивление обновленцам и отлучивший их руководителей от Церкви митрополит Вениамин был 31 мая арестован и через два с половиной месяца расстрелян. Репрессиям подверглись и многие насельники Лавры, в истории обители начался новый тяжелый период.