 |
| Богослов. Ru | Михаил Шкаровский | 10.01.2013 |
В 1919—1920 годах Александро-Невской Лавре угрожало не только изъятие имущества, доходов, земли, но и строительство на лаврской территории крематория. О жизни братии в условиях голодного времени, о личностях и событиях пишет в третьей части статьи М.В. Шкаровский.
С начала 1919 г. стремление советских властей «поживиться» за счет имущества обители еще более усилилось. 26 января был опубликован декрет Совета комиссаров Союза коммун Северной области о переходе всех кладбищ в ведение Комиссариата внутренних дел с 1 февраля. И в первый же день действия декрета по требованию властей состоялась передача трех кладбищ Лавры — заполненных Тихвинского, Лазаревского и Никольского (на котором оставалось около 2000 свободных мест) по акту П.В. Васильеву, назначенному комиссаром этих кладбищ. Последний принял кладбищенскую контору с обстановкой, книгами учета, канцелярскими принадлежностями, а также процентные бумаги в расписках за вечную очистку могил и вечное тепление лампад на 120 700 рублей. 17 кладбищенских сторожей перешли в соответствии с решением Духовного Собора с монастырской службы на городскую (муниципальную). Васильев оставался комиссаром кладбищ Лавры до начала 1920 г., однако монастырская кладбищенская контора сохранилась, хотя объем ее работы и уменьшился. Теперь в ведение насельников уже не входила охрана и уход за могилами, тепление лампад, но оставалось погребение, отпевание, панихиды, заказные богослужения и т. п.[i]
2 октября 1919 г. НКВД поставил в известность заведующую отделом управления Петросовета С. Равич о своих решениях относительно ее запросов: «План отдела управления утверждается и ему разрешается. в) реорганизовать и перепланировать петроградские кладбища; г) срыть часть могил и устроить на некоторых кладбищах уголки великих людей (на Волковом — литераторов, на кладбище Александро-Невской Лавры — композиторов); д) использовать старые памятники по усмотрению отдела управления"[ii]. Так было положено начало уничтожению большинства надгробий на монастырских кладбищах.
В начале 1919 г. был назначен заведующим реквизицией лаврских амбаров и кладовых Л. Нейман, который 24 января принял от эконома обители книгу о сроках аренды амбаров. Таким образом, Лавра потеряла почти все доходы от арендных статей. В это же время ей пришлось уплатить налоги с недвижимого имущества за 1918 г. в размере 1424 руб. Занявшая в сентябре 1918 г. братскую трапезную, 17-я городская столовая позднее вместе с воинской частью заняла для своих нужд и лаврский дом. 2 по Чернорецкому пер., причем с самого начала отказалась платить за использование помещений. С этим пришлось смириться и летом 1919 г. в указанной столовой (за отсутствием трапезной) заказывали ежемесячно 60 обедов для братии. В марте 1919 г. музыкальный отдел Наркомпроса занял часть Певческого корпуса под 1-ю хоровую школу и т. д.
В связи с недостатком средств Духовный Собор обратился 8 февраля в Епархиальный совет с просьбой об оказании помощи в содержании митрополита в размере 3700 руб. ежемесячно, но через два дня был вынужден рассматривать вопрос об отводе выселенному Епархиальному совету помещений в Лавре для размещения присутствия, канцелярии и архива. Собор постановил выделить совету 10 комнат в братской гостинице, 10 — в здании новой ризницы, 5 — в бывших покоях наместника и 12 пустующих келий в Духовском корпусе.
Летом 1919 г. дело дошло до реквизиции всех капиталов Лавры. 27 июня по требованию властей казначей обители архимандрит Антоний сдал в кассу отдела юстиции Петроградского совета процентные бумаги на 1 292 380,5 руб. 6 августа отдел юстиции предъявил новое требование — передать ему расписку Госбанка (от 14 июля 1917 г. о принятии от Лавры в залог процентных бумаг на 592 400 руб.) и 68 275 руб. залоговых сумм, еще находившихся в казнохранилище монастыря. Накануне, 5 августа, отдел прислал комиссию для проверки приходно-расходных книг и финансовой деятельности Духовного Собора обители. Комиссия не смогла выявить никаких даже малейших злоупотреблений. Лаврский капитал по документам составлял 2 010 755,5 руб.: по книге экономических сумм — 960 550 руб., братских сумм — 722 933,5 руб., церковных сумм — 256 137 руб., богодельных сумм — 10 560 руб., залоговых сумм — 55 625 руб. и переходящих сумм — 2950 руб. На все эти суммы братия представила документы (в том числе акт о сдаче комиссару кладбищ 120 700 руб.) и процентные бумаги. К 12 августа двухмиллионный лаврский капитал перешел к отделу юстиции. Обители оставили лишь небольшую сумму наличных денег, которая на 1 июля составляла 21 711,6 руб. В акте комиссии от 5 августа отмечалось: «За отходом арендных статей финансовое положение Лавры оказалось весьма затруднительным, и работы по Лавре исполняются преимущественно самой братией, а неотложные расходы производятся за счет церковных сумм». Из финансового отчета за июль 1919 г. действительно видно, что доход за месяц составил 96 061 руб.: от церковных сумм 64 205 руб., а экономических — 31 856 руб., причем за 177 погребений на Никольском кладбище было выручено 15 340 руб. Расход же за июль равнялся 70 989 руб[iii].
Переход многих лаврских рабочих и служащих (например, кладбищенских сторожей) на государственную службу стал причиной ликвидации их Контрольного комитета. Еще в середине марта 1919 г. председатель комитета Н. Гусев именовал себя комиссаром Лавры и конфликтовал с не признающим его в этом качестве Духовным Собором, а 24 марта в обитель поступило отношение экономического отдела совета 1-го городского района об упразднении Контрольного комитета. Правда, братии еще около двух лет приходилось иметь дело и порой серьезно конфликтовать с созданным в конце 1918 г. частью жильцов лаврских зданий Домовым комитетом бедноты. Так, 7 февраля 1919 г. на собрании жильцов Лавры этот комитет призвал всех к пожертвованию денег и вещей в пользу Красной армии, ввиду проходящей в советской республике недели фронта, и на следующий день Духовный Собор был вынужден выделить на эти цели 3 тыс. рублей[iv].
Поскольку лаврская территория уже формально не принадлежала монастырю, братии пришлось обращаться в жилищный отдел Совета коммунального хозяйства о сдаче ей в аренду участка земли в одну десятину у Митрополичьего сада под огород. Следует отметить, что в марте 1919 г. по неизвестным причинам сгорела деревянная дача митрополита в саду, она стояла заколоченная и использовалась для хранения мебели из Духовной семинарии. Огород был важным подспорьем для питания насельников, и 15 мая Духовный Собор постановил «обязать братию все без исключения» работать на нем. Недостаток питания побудил заведующего огородом иеромон. Иннокентия (Козлова) совершить хищение продуктов. Созданная в сентябре 1919 г. для расследования этого дела комиссия во главе с иеромон. Алексием (Терешихиным) пришла к выводу, что о. Иннокентий «всецело наблюдал свои интересы, а не братии; т. е. ежедневное ношение в чемодане продуктов из огорода по несколько раз в день, наглядно показало братии его деятельность по огороду, а также и отношение его к братии. Маскируя свою преступность, он публично, не стесняясь даже братии говорил: монахи — воры, крадут овощи с огорода, но доказать не мог, кто именно что украл». Уличенный свидетелями иеромонах Иннокентий признался, что совместно с работниками Н. Якимовым и Е. Буравцевым выкопал и присвоил 7 мешков картофеля. 30 сентября Духовный Собор постановил уволить о. Иннокентия с заведования огородом и впредь не назначать ни на какие должности в Лавре[v].
В мае 1919 г. была совершена кража со взломом и в древлехранилище. Из лаврского музея оказались похищены с витрины золотой крест ордена св. кн. Александра Невского, две серебряные звезды его, кресты орденов св. ап. Андрея Первозванного, св. Анны и бронзовая медаль времен императора Павла I. В ходе расследования выяснилось, что похитителями были два малолетних певчих — Антонов и Крылов. Впрочем, это был единственный подобный случай, все другие попытки ограбления храмов (например, Троицкого собора) совершали представители преступного мира, число которых после революции резко выросло. В мае 1919 г. дело об ограблении лаврского собора было заслушано народным судом. Большая часть похищенного была найдена уголовным розыском у скупщиков и передана ризничему обители архим. Авраамию (Чурилину) под расписку. Возвращенные предметы были помещены в ризницу: серебряный архиерейский крест, 17 фунтов фигурных обломков серебра от раки св. кн. Александра Невского, два золотых перстня с бриллиантами, два серебряных кубка и две серебряных звездицы, 33 бриллианта и 49 риз, украшенных бриллиантами. Заслушав 2 июня рапорт ризничего, Духовный Собор постановил: «Предупредить братию усерднее наблюдать за сохранностью храмов, а церковных сторожей усилить свой надзор за всеми посетителями лаврских храмов». Впрочем, верующие и в это время продолжали жертвовать старинные иконы, утварь и даже исторические документы. Так, в феврале 1919 г. проживавшая в одном из лаврских домов А.В. Горпинченко перед отъездом на Украину передала в древлехранилище подлинник манифеста Петра I малороссийскому народу по поводу измены гетмана Мазепы[vi].
26 декабря 1919/8 января 1920 г. произошли архиерейские хиротонии сразу двух насельников Лавры. Во епископа Юрьевского, викария Владимирской епархии был хиротонисан правитель дел Духовного Собора архимандрит Иерофей (Померанцев). В дальнейшем (летом 1922 г.) он уклонился в обновленчество, занимал Казанскую кафедру и после ареста 1939 г. погиб в лагере. 15 декабря 1919 г. вышел указ Патриарха и Свящ. Синода о назначении на новоучрежденную кафедру епископа Уржумского, викария Вятской епархии архим. Виктора (Островидова) и его хиротонии в Петрограде. Так завершилась деятельность святого новомученика в стенах Лавры. Обитель выдала ему полное архиерейское облачение, оставшееся от митрополита Петроградского Питирима. Архимандрит был хиротонисан в Свято-Троицком соборе митрополитом Вениамином и его викариями.
Дальнейшее служение епископа Виктора оказалось сплошной чередой лишений и гонений со стороны советских властей. Впервые после приезда в Вятскую епархию он был арестован уже в мае 1920 г. Губревтрибунал приговорил владыку по обвинению в «агитации против медицины» к лишению свободы до окончания войны с Польшей. Выйдя из заключения через пять месяцев, епископ временно управлял Глазовским викариатством и Томской епархией. В 1922 г. он активно боролся с обновленцами и 25 августа был арестован по обвинению в «распространении нелегальных воззваний Патриарха Тихона». В 1923—1924 гг. епископ Виктор отбывал ссылку в Нарымском крае, а затем, вернувшись в Вятку, временно управлял Омской и Вятской епархиями. 14 мая 1926 г. последовал очередной арест по обвинению в организации нелегальной епархиальной канцелярии, трехмесячное заключение в Московской Бутырской тюрьме и высылка в г. Глазов. После назначения в сентябре 1926 г. епископом Ижевским и Воткинским Виктор до декабря 1927 г. вновь управлял Вятской епархией, а затем был смещен заместителем Патриаршего Местоблюстителя митр. Сергием (Страгородским) за непризнание Декларации 1927 г. о лояльности Церкви к советской власти. Митрополит Мануил (Лемешевский) так охарактеризовал позицию еп. Виктора: «Во время обновленчества твердо стоял за православие, но в 1927 г. оказался во главе оппозиции против митрополита Сергия в Вятской и Воткинской епархиях. Причиной этого оказался его горячий прямой характер, не терпящий компромиссов"[vii].
Действительно в конце 1927 г. еп. Виктор возглавил оппозицию, названную его именем (викториане), в двух епархиях, где первоначально от митрополита Сергия отделилось большинство приходов. В январе 1928 г. викториане установили письменное общение с ленинградскими иосифлянами и вскоре влились в иосифлянское движение. 4 апреля 1928 г. владыка Виктор был арестован в Глазове, а через месяц приговорен к 3 годам заключения в лагере и отправлен на Соловки. Там он участвовал в тайных богослужениях и даже хиротониях. Интересные воспоминания о епископе оставил отбывавший с ним срок в лагере академик Д.С. Лихачев: «.во главе иосифлян на Соловках стоял удивительно привлекательный Владыка Виктор Вятский. Он был очень образован, имел печатные богословские труды, но вид имел сельского попика. От него исходило какое-то сияние доброты и веселости. Всем стремился помочь, и главное мог помочь, так как к нему все относились хорошо и его слову верили. Однажды я встретил владыку (между собой мы звали его «владычкой») каким-то особенно просветленным и радостным. Вышел приказ всех заключенных постричь и запретить ношение длинных одежд. Владыку Виктора, отказавшегося этот приказ выполнить, забрали в карцер, насильно обрили, сильно поранив лицо, и криво обрезали снизу его одежду. Думаю, что сопротивлялся наш «владычка» без озлобления и свои страдания считал милостью Божией"[viii].
В мае 1930 г. епископа перевели с острова на материк — в лагерную командировку Май-Губа, а затем в апреле 1931 г. сослали на 3 года в Северный край. Там 12 декабря 1932 г. владыка был арестован по обвинению в участии в антисоветской организации ссыльного духовенства и 10 мая 1933 г. вновь приговорен к 3 годам ссылки. Свой последний срок еп. Виктор отбывал в с. Нерица Усть-Цилемского района Коми-Зырянской автономной области, где скончался 2 мая 1934 г. 1 мая 1997 г. мощи священномученика были обретены нетленными на кладбище с. Нерица, перевезены в Москву, а 2 декабря 1997 г. помещены в церкви св. кн. Александра Невского Свято-Троицкого Макариевского женского монастыря г. Кирова (Вятки). В августе 2000 г. епископ Виктор был причислен к лику святых Архиерейским Собором Русской Православной Церкви[ix].
16/29 декабря 1919 г. был подписан акт о передаче должности наместника Александро-Невской Лавры архимандритом Виктором (Островидовым) архимандриту Николаю (Ярушевичу). В истории обители началась новая страница, связанная с именем выдающегося церковного деятеля, будущего знаменитого митрополита Крутицкого и Коломенского. О. Николай был возведен в сан архимандрита и назначен наместником в 27 лет. Одной из важных причин назначения стало то, что 4 июля 1919 г. Свящ. Синод поручил Петроградскому митрополиту Вениамину организацию просветительной деятельности Лавры, и владыка понимал незаменимость в этом вопросе о. Николая — одаренного богослова и просветителя. Родился Борис Дорофеевич Ярушевич 31 декабря 1891 г. в г. Ковно в семье настоятеля местного собора (будущего депутата Государственной Думы). Юношей окончил с золотой медалью столичную гимназию и в 1914 г. — со степенью кандидата богословия Петербургскую Духовную Академию, также он прослушал один курс физико-математического факультета Петербургского университета. 23 октября 1914 г. Ярушевич был пострижен в монашество с именем Николай, на следующий день рукоположен во иеродиакона, а 25 октября — во иеромонаха. Вскоре после рукоположения в священный сан он выехал на фронт сопровождающим санитарный поезд, затем три месяца служил священником лейб-гвардии Финляндского полка. Вернувшись в Петербург, о. Николай в 1915—1918 гг. преподавал литургику, гомилетику, практическое руководство для пастырей, церковную археологию и немецкий язык в Духовной семинарии, а в середине 1917 г. был удостоен степени магистра богословия за труд «Церковный суд в России до издания Соборного Уложения Алексея Михайловича 1649 г.».
Молодой иеромонах успел до Октябрьской революции приобрести известность в богословских кругах, опубликовав пять своих книг: «О проповеднической импровизации», «Гонения на христиан императора Декия», «Роль мирян в управлении церковным имуществом с точки зрения канонов Древней Вселенской Церкви», «Испытание любви», «Путь к спасению по Святому Григорию Нисскому», кроме того многочисленные стихи, статьи и проповеди были напечатаны в 1913—1918 гг. в журналах «Вера и Разум», «Вера и Жизнь», «Голос Церкви», «Церковные ведомости» и др. После закрытия Духовной семинарии о. Николай с осени 1918 по 1922 гг. преподавал в Петроградском Богословско-пастырском училище. Он был хорошо известен братии Лавры, в мае 1917 г. избравшей его, как уже упоминалось, членом временного присутствия Духовного Собора. Ввиду назначения 23 марта 1918 г. настоятелем церкви при Николаевской детской больнице и избрания председателем совета Свято-Николаевского братства, о. Николай 17 мая был исключен из членов Духовного Собора Лавры, но продолжал участвовать в жизни обители. Так, например, 17 июля 1918 г. его назначили председателем лаврской ревизионной комиссии. Затем с конца 1918 г. иеромонах служил настоятелем Петергофского Петропавловского собора. 15 августа 1919 г. согласно прошению о. Николай был зачислен в состав лаврской братии «для просветительной деятельности» с оставлением преподавателем Богословско-пастырского училища. Одновременно он был назначен митрополитом Вениамином правителем дел Духовного Собора, но в исполнение обязанностей не вступил ввиду возвращения к службе настоятеля Петергофского собора. Сразу после получения указа Патриарха о хиротонии архим. Виктора, 17 декабря 1919 г., митр. Вениамин написал резолюцию о назначении исполняющим должность наместника состоящего в братии иеромонаха Николая (Ярушевича). 28 декабря в Свято-Троицком соборе Лавры митрополит возвел о. Николая в сан архимандрита, а 5 марта 1920 г. он был назначен наместником указом Патриарха Тихона и Свящ. Синода[x].
О жизни и деятельности митрополита Николая (Ярушевича) существует большое количество различной литературы. Не все современники и исследователи оценивали ее только положительно. В частности, митрополит Мануил (Лемешевский) писал как о сильных, так и о слабых сторонах личности митрополита Николая: «Человек редкой скромности и вместе с тем сильной воли и необычайно твердый в своих решениях. Авторитет его чрезвычайно велик, как среди духовенства, так и среди мирян. Замечательно трудоспособный и на редкость выносливый. Деятельный и инициативный человек. Впрочем, он был не чужд стремлений к славе земной в ущерб небесной. Он весьма дорожил той популярностью, которую имел среди жителей Петергофа, Ленинграда и Москвы. Как настоящий дипломат он мог принять человека чрезвычайно любезно и приветливо, обещать ему много, не имея при этом намерения выполнить обещания. 26 лет потрудился в Ленинградской епархии. Среди напряженной работы он находил время для углубления своего образования. Интересовался медициной, высшей математикой и другими науками"[xi].
Историк А. Краснов-Левитин, знавший владыку Николая с 1925 г., также отмечал: «Что касается епископа, то первое впечатление от него у всех было совершенно обворожительное. Светлые русые волосы, падающие с двух сторон, как на иконе Нерукотворного Спаса, такая же светлая борода. Белое лицо, голубые глаза. У него была своеобразная манера служить — мягкая, лирическая, голос музыкальный, напевный, грудной. Епископ Николай славился как проповедник: до 14-и лет я был без ума от его проповедей, ходил за ним по всем приходам, где только он служил. Слушал его с пристальным вниманием, многие его проповеди записывал. В 15−16 лет они меня уже не трогали. После 17-и лет — не производили никакого впечатления. [один] человек, глубокий богослов и тонкий психолог, заметил: «Его проповеди мне всегда напоминают фотографию морского пейзажа: луна, небо, море — все очень лирично, красиво и донельзя приторно».
Действительно, проповеди епископа построены были так, чтобы никого не задеть, никому не сказать ничего неприятного. Владыка Николай по натуре не был мистиком; углубленные религиозные переживания ему не были свойственны. Однако он был пастырем. сын священника был приветлив, обходителен, ласков. епископа Николая [народ] буквально обожал: толпы поклонниц (реже поклонников, ваш покорнейший слуга в том числе) ходили за ним из храма в храм, ловили каждое слово, упивались его красноречием, восхищались его добротой, ласковостью, любезностью. Впрочем, люди, знающие его ближе, сталкивающиеся с ним по делам, восхищались им уже гораздо меньше. Они знали, что с каким бы делом вы к нему ни обратились, он пообещает все на свете, расцелует, обнимет и… попросит прийти недели через три. Недели через три повторится та же история: вас попросят зайти через месяц. Потом еще через месяц… и, как в периодической дроби, до бесконечности. Что было удивительно у владыки — это необыкновенное умение держать себя в руках. Ласковость и теплота обходились ему нелегко, потому что по характеру он был отнюдь не ласковый человек. Но культура, долголетняя тренировка сдерживали раздражительность. Было в нем много человеческих, хороших черт. Прежде всего, необычайная привязанность к родным. Епископ Николай (дипломат и политик) был, безусловно, честным человеком"[xii].
Впрочем, как видно из материалов следственного дела владыки Николая 1923 г., его проповеди в период пребывания в Лавре не были такими уж обтекаемыми и приглаженными, как позднее. За наместником велась постоянная слежка, его выступления фиксировались, и в частности в одном из докладов секретного осведомителя ГПУ от 23 сентября 1921 г. сообщалось об архимандрите: «Николай — наместник Александро-Невской Лавры. Большого ума, человек с громадной силой воли, выдержкой и влиянием на прихожан, речи его очень осторожны, он просто излагает факты бывших случаев насилий и казней большевиков и знает эти факты очень точно. Он говорит про случаи физического и морального насилия над церковью, называет это карой Божией и умеет так сказать, что толпа настраивается восторженно к нему и крайне озлобленно к власти. Но к погрому он не призывает, для этого он слишком тонкий психолог и имеет дело с людьми, духовно и умственно развитыми. Голос его и тон проповеди очень к себе располагает. Говорит он спокойно, говорит про чудеса, бывающие с верующими людьми. Призывает к терпению и учит, что теперешнее время послано за грехи, так же как и голод и несчастья, болезни, войны и казни. Уча смирению, он, однако, так умело излагает факты казней и насилия со стороны большевиков, так тонко описывает ужасы голода, тюрем, преследование священников, что слушатели его еще более делаются озлобленными, чем они были бы при грубо погромных словах священника. Его очень уважают, почти боготворят, этому сильно способствует его красивая и спокойная внешность и талант оратора.
В одной из проповедей он говорит про чудеса исцеления чудотворной иконой, бывшие с ним самим, говорил про то, что мантия и сан монаха укрыли его от мира, но теперь он часто возвращается в этот мир, чтобы преклониться перед великой карой Бога, паству свою он умоляет принять со смирением то-то., то-то., убийство такое-то (600 казней) таких-то, расстрел такой-то, заключенных в российских тюрьмах стольких-то людей. В результате получается бешеное озлобление толпы. Переписывается он со всеми выдающимися духовными лицами за границей. Знаком с бывшими думскими деятелями и с людьми высшего света, бежавшими за границу. Много читает и пишет политические труды в форме наблюдений, вынесенных им из существующего правления в России. Всякий раз, кончая проповедь, он прощается с членами братства, как будто видит их в последний раз. Это еще больше трогает и волнует толпу"[xiii].
Насколько нелегким было служение молодого наместника, можно судить по тому, что о. Николай несколько раз обращался к митрополиту Вениамину с прошением о предоставлении ему краткого отпуска ввиду сильного переутомления. Так, в удостоверении врача от 2 августа 1920 г. говорилось, что наместник «страдает проявлениями нервного переутомления, выражающимися в сильных головных болях и острых болях в области сердца», и 24 сентября о. Николаю был предоставлен отпуск на три недели для поездки в Москву и Торжок[xiv].
Новый наместник сразу же взялся за «наведение дисциплины». Так, 28 апреля 1920 г. по его предложению Собор Лавры постановил: «Ввиду поступления жалоб на сокращение и торопливое совершение литургий и отпеваний Духовный собор предлагает братии уставно (без сокращений) неторопливо и благоговейно совершать все заказные литургии, а также требы». Вскоре после назначения на пост наместника архим. Николай оказался избран председателем приходского совета («двадцатки») лаврских храмов. Об обязательном создании подобных советов говорилось еще в инструкции Наркомата юстиции «О порядке проведения в жизнь декрета «Об отделении церкви от государства и школы от церкви» от 24 августа 1918 г. Эта же инструкция устанавливала и порядок национализации церковных имуществ. Они переходили в непосредственное заведование местных советов депутатов согласно описи, а те передавали их в бесплатное пользование жителям, числом «не менее 20 человек», по специальному соглашению.
В 1910-е гг. при Скорбященской надвратной церкви Лавры существовал латышский православный приход, который окормлял приезжавший из Рижской епархии священник П. Гредзен, но в 1918 г. эта община прекратила свое существование. Между тем городские органы власти требовали выполнения норм советского законодательства. В связи с этим митрополит Вениамин первоначально решил образовать приход на базе существовавшего с 1918 г. и успешно работавшего во славу Божию Александро-Невского братства. Поэтому на протоколе собрания лаврских служащих и богомольцев от 21 января 1920 г., решившего открыть приход при обители, 22 января последовала резолюция владыки: «При Скорбященской надвратной Лаврской церкви восстанавливается прежде существовавший приход, чтобы служащие и проживающие на территории Лавры и постоянные богомольцы имели возможность исполнять свои духовные требы. Исполнение обязанностей по приходу возлагается на заведующего Крестовой церковью иеромонаха Гурия, при участии иеромонахов Иннокентия и Льва"[xv].
Вскоре приход при Скорбященской церкви был создан, но власти требовали большего — образования общелаврской «двадцатки» и передачи ей в пользование всего церковно-богослужебного имущества. 21 января отдел юстиции Петросовета предложил Духовному Собору Лавры назначить на 25 общее собрание прихожан для избрания комиссии по проверке и приему инвентаря, а на 2 февраля — собрание для подписания договора. По просьбе Собора эти сроки сдвинули на неделю, и 1 февраля в церкви Св. Духа в присутствии представителя райисполкома А.К. Масальского состоялось собрание прихожан, которое избрало комиссию по проверке имущества из 13 мирян (почти все они были членами Александро-Невского братства). Инвентарь оказался в сохранности и 5 февраля в келье иеродиакона Илариона (Бельского) состоялось подписание договора о передаче духовного имущества обители в пользование коллективу верующих. Наконец, 22 февраля в церкви Св. Духа прошло собрание прихожан, подписавших договор, на котором открытым голосованием были избраны 36 членов церковно-приходского совета, в том числе 9 насельников Лавры: архимандриты Николай (Ярушевич), Авраамий (Чурилин), иеромонахи Гурий и Лев (Егоровы), Иннокентий (Тихонов), Иоасаф (Журманов), Серафим (Васильев), Алексий (Терешихин) и иеродиакон Иларион (Бельский).
Такое значительное представительство монашествующих является свидетельством их авторитета в глазах прихожан. Большинство же членов совета составили представители братства и наиболее преданные богомольцы лаврских храмов, среди которых было немало известных ученых и деятелей культуры. 22 февраля церковно-приходской совет на своем первом заседании единогласно избрал председателем архим. Николая, товарищами председателя выбрали юрисконсульта Лавры И.Н. Ковшарова и профессора Н.М. Егорова, казначеем — иеромон. Иоасафа, его помощником — А.Ф. Карасева, секретарем совета — иеромон. Льва, а его помощником — иеродиак. Илариона. В хозяйственную комиссию были избраны семь человек — иеромон. Серафим и 6 мирян, а в ревизионную комиссию три — иеромон. Гурий, Л.Д. Аксенов и И.А. Колобов. Почти в таком же составе совет оставался до трагических событий весны — лета 1922 г. Почти сразу же после образования он без конфликтов разграничил свои полномочия с Духовным Собором. Так, на своем заседании от 4 марта 1920 г. общелаврский приходской совет постановил: «Оставить функции Духовного Собора неприкосновенными, как и приходского совета при Скорбященской церкви, а в ведении церковно-приходского совета при Лавре иметь сношения с советской властью и церковно-хозяйственные функции по соглашению с Духовным Собором и по его указаниям"[xvi].
Необходимо добрым словом помянуть членов приходского совета, которые несколько лет в полном согласии с насельниками самоотверженно защищали обитель. Очень хорошо написала в своих воспоминаниях монахиня Вероника (Котляревская), проживавшая в конце 1920-х — начале 1930-х гг. в стенах Лавры: «Члены «двадцатки» все были люди обреченные, находясь под постоянной угрозой ареста, они делали необходимо нужную для церкви работу: приходилось и в Смольном спорить и просить, и по разным учреждениям бегать и в Москву ездить хлопотать; подчас надо было уметь спрятать — не золото и драгоценности, их у нас не было, и они нам были не нужны, а духовные драгоценности"[xvii].
Не удовлетворившись созданием церковно-приходского совета, власти не утвердили переизбранный в декабре 1919 г. на собрании рабочих и служащих Домовой комитет бедноты в обители и назначили вместо него коллектив коммунистов. 16 февраля 1920 г. исполком 1-го городского района рассмотрел заявление Духовного Собора о «правомочности и правомерности полномочий коллектива коммунистов Лавры» и постановил передать это обращение на рассмотрение президиума райкома РКП (б). Вероятно, абсурдность существования коммунистической организации в монастыре была слишком очевидной, и вскоре Домовый комитет бедноты все-таки утвердили. Впрочем, он также нередко проводил просоветскую политику. Так, 1 октября 1920 г. состоялось собрание жильцов Лавры, на котором Комитет призвал всех к пожертвованиям деньгами и вещами на Западный фронт. На следующий день Духовный Собор постановил выдать от монастыря 100 тыс. рублей и 3 теплых одеяла и предоставить возможность братии жертвовать по подписному листу. К 19 октября насельники пожертвовали на Западный фронт 1150 руб., которые были сданы в Домкомбед[xviii]. Комитет перестал существовать скорее всего весной 1921 г. — в период перехода к новой экономической политике.
Одной из самых серьезных проблем, с которой сразу же пришлось столкнуться новому наместнику и церковно-приходскому совету, было намерение властей построить на территории Лавры первый в советской России крематорий. Еще в начале 1919 г. В. Ленин лично подписал декрет о допустимости и даже предпочтительности кремации покойников. В это же время Л. Троцкий опубликовал статью, в которой предлагал лидерам революции подать пример и завещать сжечь свои трупы. Большевистские руководители исходили из того, что традиционный обряд похорон, принятый у русского народа, связан с культовыми действиями Православной Церкви и поэтому должен быть изменен. Был объявлен конкурс на проект первого в республике крематория под лозунгом: «Крематорий — кафедра безбожия"[xix].
В марте 1919 г. под планируемую постройку была отведена значительная часть лаврской территории в районе Митрополичьего сада и участок на наб. Обводного канала, 17. Созданная под председательством родственника М.С. Урицкого члена коллегии Комиссариата внутренних дел Б.Г. Каплуна «Постоянная комиссия по постройке 1-го государственного крематориума в Петрограде» на своих заседаниях 14 и 16 апреля выработала 17 условий конкурса, вскоре опубликованных в печати: «1. Предполагается, что подвоз трупов главным образом будет производиться со стороны Круглой площади в конце Невского пр., через указанные на плане боковые ворота, мимо Лаврского кладбища, через реку Монастырку и кроме сего с Обводного канала. Существующий на реке Монастырке мост предполагается перестроить, причем направление его может быть изменено по усмотрению автора для устройства более прямого подъездного пути к участку."[xx] и т. д.
На участке, отведенном под постройку крематория, находилась часть дома бывшего Духовного училища, занятого под квартиры сестер милосердия и обслуживающего персонала Рижского военного госпиталя (который занимал и часть бывшего здания Духовной семинарии). В конце апреля две квартиры в этом доме были выделены строительной конторе и коменданту участка А.К. Скородумову. К осени 1919 г. дело дошло до начала подготовки к рытью котлованов. 19 сентября Каплун, возглавлявший в то время и подотдел принудительных работ, послал телеграмму заведующему лагерем принудработ: «Предлагаю высылать на постройку крематориума, Обводный канал, 17, в распоряжение коменданта Скородумова ежедневно по 20 человек рабочих"[xxi]. Однако вскоре началось осеннее наступление белой армии Юденича на Петроград и все работы были прекращены. В город перебросили для укрепления обороны Башкирскую кавалерийскую дивизию и некоторые службы ее (в частности команду продовольственного склада) разместили в бывшем здании Духовной семинарии, временно выселив оттуда работников комиссии по постройке крематория.
Весной 1920 г. деятельность комиссии вновь активизировалась, и она собралась развернуть работы «по сооружению грандиозного крематория на Обводном канале, согласно утвержденному исполкомом проекту». Постройку планировали «продолжать три года"[xxii]. 1 июня Каплун направил в канцелярию Лавры предписание: «Прошу немедленно приостановить работы на огородах ввиду необходимости приступить в течение ближайших дней к рытью котлована под фундамент Петроградского государственного крематориума. Площадь постройки совпадает с местом всего огорода"[xxiii].
Но митрополиту Вениамину и монастырской братии удалось отстоять не только огород, но и всю территорию Лавры от кощунственного строительства. Работы были перенесены на Васильевский остров, где 14 декабря 1920 г. торжественно открыли первый в Советской России крематорий в здании бывшего сахарного завода Рожкова на Камской ул. О том, что это сооружение использовалось не только в утилитарных целях говорится в дневнике К.И. Чуковского. В январе 1921 г. писатель оказался в одной компании с Каплуном, который «бренчал на пьянино, скучал и жаждал развлечений. — „Не поехать ли в крематорий?“ — сказал он, как прежде говорили — не поехать ли к „Кюба“ или в „Виллу Родэ“? „А покойники есть? — спросил кто-то. — Сейчас узнаю“. Созвонились с крематорием, и оказалось, что на наше счастье есть девять покойников. „Едем!“ — крикнул Каплун. Поехал один я да Спесивцева, остальные отказались. Каплун ехал туда, как в театр, и с аппетитом стал водить нас по этим исковерканным залам». О другом посещении крематория для наблюдения за сожжением трупов вместе с Каплуном пишет в воспоминаниях Ю.П. Анненков, ошибочно отнеся это событие к 1919 г.[xxiv]
Оставление огорода за обителью стало возможным в результате того, что большевистский декрет о земле, как и закон о социализации земли, давали возможность сохранения монастырского хозяйства путем перехода на положение сельскохозяйственных трудовых артелей, коммун и т. п. Подобные артели стали создаваться в монастырях Петроградской епархии еще в 1919 г. и получили полное одобрение церковного руководства. С целью получения в пользование участка земли под огород осенью 1919 г. было образовано трудовое братство при Александро-Невской Лавре. Членами его являлись все монашествующие, получившие трудовые книжки установленного образца, председателем насельники избрали эконома обители иеромонаха Серафима (Васильева). 20 января 1920 г. наместник поручил о. Серафиму принять меры к регистрации огорода и получению семян, и 21 февраля Совет коммунального хозяйства Петроградской трудовой коммуны заключил с трудовым братством Лавры договор о передаче в аренду «участка городской земли в границах речки Монастырки, Митрополичьего сада и построек бывшего завода Куранова, мерою в одну десятину с погребом и навесами» на 1 год за арендную плату 2400 руб.[xxv]
17 апреля 1920 г. состоялось первое собрание трудового братства, на котором заведующим огородом был избран иеродиакон Товия (Кислый). Насельники также решили помочь монахиням Леушинского и Шестаковского подворий, не имевших своих участков земли для выращивания продуктов, и разрешить им участвовать в обработке лаврского огорода. 19 апреля Духовный Собор утвердил в должности о. Товия и предложил насельницам подворий избрать своих представительниц для образования коллегии из трех человек по заведованию огородом.
Лаврские иноки работали поочередно, за что каждый получал свой пай. Выращивали в основном овощи: капусту, брюкву, картофель и т. д. Огород являлся одним из основных источников существования насельников, поэтому на втором собрании трудового братства при Лавре от 17 мая 1920 г. было принято постановление: «Привлечь всех членов братства (желающих получить продукты осенью) к ежедневной активной обработке огорода (кто не ежедневно будет работать, получит сокращенный пай), в противном случае будут лишены пая». Исключение сделали лишь для наместника архим. Николая, заведующего кладбищенской конторой иеромон. Иоасафа (Журманова) и панихидного игумена Сергия (Бирюкова)[xxvi].
Урожай на огороде выдался неплохой, и в конце октября Лавра заплатила за аренду земли с 1 августа по 1 февраля 1921 г. очередные 1200 руб. 22 декабря 1920 г. Духовный Собор обратился в центральный жилотдел Совета коммунального хозяйства с просьбой продлить аренду огородного участка трудовым братством и получил согласие. Таким образом, огород возделывался еще около года, что хотя бы отчасти помогало братии пережить голодное время.
Об острой нехватке продуктов питания для насельников Лавры в тот период свидетельствуют как архивные документы, так и воспоминания. Так, заведующий кладбищенской конторой архимандрит Стефан (Бех) 25 апреля 1921 г., предлагая повысить плату за заказ на соборное богослужение, писал в Духовный Собор: «Даже оо. архимандриты, как бывшие из высших классов общества и не приспособившиеся поэтому к физическому труду, в настоящее время испытывают особенно острую нужду в необходимом для жизни"[xxvii].
Многие насельники вынужденно зарабатывали себе на пропитание в различных местах. Поступивший в 1921 г. послушником в Лавру будущий иеросхимонах Сампсон (Сиверс) позднее вспоминал: «Мы жили под собором. Лампадки чистили, со свечей ходили на малый вход. А хозяева у меня в келии были крысы. Голод был, хлеб видели один раз в месяц, кормились мороженой картошкой. Потом я поступил преподавателем рисования и черчения в среднюю школу. Есть было нечего. Лавра ни копейки мне не давала, трапезы не было, ничего не было. И вот я левой рукой рисовал, чертил, давал уроки в десятилетке. У меня вид был такой, что они и не подумали, что я будущий монах. «Где вы живете?» Дал какой-то приблизительный адрес, и они успокоились, пока постепенно не узнали, кто я такой. «Больше к нам не приходите». Я сдал свою работу и все. «Оказывается, вы будущий поп?» Я говорю: «Да». «Получите паек и прощайте». Потом вынужден был попасть воспитателем в общежитие малолетних преступников. Меня отвели в здание Академии, бывшей Духовной Академии, за Лаврой. Я по утрам ходил туда. У меня было три класса этих зверенышей. Я там пробыл пять дней, больше я не мог терпеть, я весь этот ужас преступного мира увидел. Это были малыши неизвестных родителей, которые были подобраны на улице — «уркачи""[xxviii].
Следует отметить, что бывшем здании Духовной Академии в 1919—1922 гг. находился приемно-распределительный пункт для нравственно дефектных мальчиков, в котором работали воспитателями не только некоторые насельники Лавры, но и прежде всего члены Александро-Невского братства. В частности, в этом здании работали и жили до ареста 1 июня 1922 г. активные братчицы Ольга Костецкая, Евгения Миллер и Вера Киселева. Соседство с Лаврой большого количества малолетних преступников порой приводило, несмотря на охрану, к кражам церковного имущества. Так, 18 марта 1920 г. послушники — смотритель Троицкого собора Георгий Комиссаров и часовенный Никандр Тихонов — обнаружили хищение трех серебряных лампад, бывших с восточной стороны у раки св. князя Александра Невского.
Денег обители не хватало не только на питание насельников, но и на многие другие нужды. 30 января 1920 г. Духовный Собор Лавры выслушал сообщение о полной невозможности дальнейшего содержания малолетних певчих из Митрополичьего хора из-за отсутствия топлива для их помещений, отсутствия воспитательного надзора за ними и вследствие этого «полной деморализации мальчиков, выразившейся в отказе их петь за праздничными службами 6 и 12 января». Собор постановил распустить малолетних певчих и уведомить об этом дававшего средства на их содержание Л.Д. Аксенова. Таким образом, в Митрополичьем хоре временно остались только взрослые певчие[xxix].
Проблемы возникали даже с выплатой жалования келейникам митрополита. 20 сентября 1920 г. Духовный Собор принял решение зачислить в келейники владыки Сергея Кузнецова с жалованием в 1500 рублей в месяц, из которых 500 руб. должен был платить Собор, а 1000 руб. — лаврский церковно-приходской совет. В тот же день митрополит Вениамин поставил на решении резолюцию: «Может быть, и не обращаясь к приходскому совету, Лавра своему священноархимандриту отпустит и больше 500 рублей». Лишь после этого 19 октября Духовный Собор постановил принять келейника на жалование 1500 руб. из своих средств[xxx].
Вследствие нехватки в свободной продаже и дороговизны вина его приходилось заменять соком. Так, 20 сентября 1920 г. лаврский эконом получил 300 руб. за выданные две бутылки виноградного сока от командированного в Екатерининский собор г. Ямбурга иеромонаха Нектария (Трезвинского). Лишь 20 февраля 1922 г. последовал указ митрополита Вениамина всем настоятелям и приходским советам епархии принять к исполнению постановление Высшей церковной власти (от 20 января 1922 г.): «Озаботиться приобретением церковного вина, которое сейчас при свободной торговле стало возможным купить, причем дороговизна не может служить оправданием к замене вина соками"[xxxi].
[i] ЦГА СПб, ф. 142, оп. 1, д. 5, л. 86.
[ii] РГИА, ф. 815, оп. 14, д. 162, л. 20, оп. 11−1919, д. 19, л. 19.
[iii] Там же, оп. 14, д. 162, л. 17−29.
[iv] Там же, д. 161, л. 11.
[v] Там же, д. 162, л. 46−47, д. 161, л. 57.
[vi] Там же, л. 14, 73, д. 164, л. 13−14.
[vii] Митр. Мануил (Лемешевский). Указ. соч. Т. 2. С. 107.
[viii] Из новейшей истории Русской Церкви // Православная Русь. 1995. № 14. С. 7.
[ix] Игум. Дамаскин (Орловский). Указ. соч. Кн. 4. С. 116−153.
[x] РГИА, ф. 815, оп. 11−1919, д. 16, л. 16, оп. 14, д. 162, л. 85−86.
[xi] Митр. Мануил (Лемешевский). Указ. соч. Т. 5. С. 226.
[xii] Краснов-Левитин А. Указ. соч. С. 83−85.
[xiii] АУФСБ СПб ЛО, ф. арх.-след. дел, д. П-87 180, л. 32.
[xiv] РГИА, ф. 815, оп. 14, д. 99, л. 79.
[xv] Там же, д. 100, л. 1−1об; Центральный государственный исторический архив Санкт-Петербурга (ЦГИА СПб), ф. 19, оп. 109, д. 56, л. 33−34.
[xvi] РГИА, ф. 815, оп. 14, д. 163, л. 54.
[xvii] Мон. Вероника (Котляревская). Указ. соч. С. 13.
[xviii] РГИА, ф. 815, оп. 14, д. 98, л. 18, д. 164, л. 40.
[xix] Кашеваров А.Н. Церковь и власть. Русская Православная Церковь в первые годы советской власти. СПб., 1999. С. 264−265; Революция и церковь. 1920. № 9−12. С. 107−108.
[xx] ЦГА СПб, ф. 142, оп. 1, д. 161, л. 32−32об.
[xxi] Там же, л. 19.
[xxii] Кашеваров А.Н. Указ. соч. С. 265.
[xxiii] РГИА, ф. 815, оп. 14, д. 98, л. 14.
[xxiv] Чистиков А.Н. «Остров» Смольный (жизнь и быт петроградской бюрократии в 1918—1920 гг.) // История Петербурга. 2001.. 3. С. 73; Чуковский К.И. Дневник, 1901−1929. М., 1991. С. 153; Анненков Ю.П. Дневник моих личных встреч. Цикл трагедий. Т.1. Л., 1991. С. 94.
[xxv] РГИА, ф. 815, оп. 14, д. 98, л. 9−10.
[xxvi] Там же, л. 12.
[xxvii] Там же, д. 107, л. 1.
[xxviii] Старец иеросхимонах Сампсон (Житие Святого Преподобного Сампсона многострадального, исповедника нашего времени. Письма. Воспоминания о нем). М., 1994.
[xxix] РГИА, ф. 815, оп. 14, д. 163, л. 7.
[xxx] Там же, д. 164, л. 38, 47.
[xxxi] Там же, л. 24об, д. 115, л. 1.
