Нельзя ставить знак равенства

О неправомерности отождествления программ Белого движения и политических лозунгов коллаборационизма в годы Великой Отечественной войны

В последние годы в печатных СМИ и в Интернете время от времени появляются публикации, в которых ставится знак равенства между Белым движением (1917−1922) и русским коллаборационизмом времен Великой Отечественной войны (1941−1945). Особенно грешат этим дискуссии на разных интернет-форумах и онлайновые обсуждения публикаций историков и публицистов в сетевых информационных ресурсах. При этом главным обоснованием подобного отождествления становится «измена Родине» совершенная и теми, и другими. Как характерный образец подобной публицистики можно привести материал В. С. Пудова «Так кто же истинные герои России: генералы Таубе и Карбышев или адмирал Колчак и генерал Власов?» опубликованный в 2009 г. Сам заголовок статьи, по сути, ставит адмирала А. В. Колчака и генерала А. А. Власова в один ряд. Говоря о различном поведении представителей русского офицерского корпуса в годы Гражданской войны автор отмечает: «Ищут героев среди белых, а они воевали на стороне интервентов, врагов России». Подобные отождествления белых с «изменниками Родины» далеко не единичны и делаются, как правило, исключительно по формальному признаку противостояния советской власти или же «измены Родине» в феврале 1917 г. В результате, участники Белого движения, большинство из которых находилось на фронте Первой мировой войны вплоть до его окончательного развала в конце 1917 г., вынесших на себе тяжкий крест русского офицера в революционной стихии, а затем с оружием в руках выступивших на защиту еще сохранившихся традиционных устоев российской государственности, ставятся в один ряд с коллаборационистами времен Великой Отечественной войны.

Так ли это? Попытаемся разобраться.

В 1990-е годы, после падения «железного занавеса», в отечественной историографии проявлялось некритическое отношение к сложившимся в исторической публицистике Русского зарубежья оценкам событий ХХ столетия. Характеризуя эмигрантскую историческую публицистику, нельзя забывать об ее формировании в условиях постоянного идеологического противоборства между странами «социалистического блока» и «буржуазного мира». В начале 1990-х годов некритичное восприятие некоторых эмигрантских оценок привело к появлению в России концепций, не только оправдывающих поведение тех граждан СССР, которые по тем или иным причинам стали активно сотрудничать с нацистской Германией, но и представляющих их деятельность в качестве своеобразного «образца сопротивления» «ненавистному большевистскому режиму» (сама же война, в силу такой оценки нередко называется «второй гражданской»). Одним из основных, востребованных в условиях «холодной войны» тезисов стало утверждение о непрерывности «борьбы с большевизмом», ведущейся на протяжении всех лет существования советской власти — с момента захвата власти большевиками в 1917 году до развала СССР в 1991 году. Этот тезис оформился в виде терминологического словосочетания «антибольшевистское (часто также — „антибольшевицкое“) сопротивление», охватывающего время «от генерала Корнилова до академика Сахарова». Принципиально важным становилось также утверждение об идеологической общности всех, без исключения, участников этого «антибольшевицкого сопротивления», тождественности их главных позиций.

Следуя логике данного утверждения, нет никакого различия между политическими программными установками участников борьбы с большевизмом периода Гражданской войны в России 1917−1922 гг. и «продолжателей» этого «сопротивления» в период Великой Отечественной войны. Однако подобную точку зрения нельзя считать правомерной. Для опровержения тезиса об этом «идеологическом единстве» следует провести сравнительный анализ главных положений программ белых правительств в годы Гражданской войны и основного программного документа «антибольшевицкого сопротивления» в годы Великой Отечественной войны — «Пражского манифеста» Комитета освобождения народов России (КОНР), объявленного генерал-лейтенантом А. А. Власовым во время его выступления 14 ноября 1944 года в зале Градчаны в Праге. В свою очередь, «Манифест» стал логичным завершением тех тезисов, которые впервые были опубликованы (за подписью Власова и генерал-майора В. Ф. Малышкина) 27 декабря 1942 года в оккупированном Смоленске (так называемое «Смоленское воззвание»).

Важнейшим пунктом в программах Белого движения было следование политико-правовой преемственности от дореволюционной (1917 года) России. При этом определялось достаточно четкое размежевание с представителями так называемой «революционной демократии», выдвинувшимися на политическую авансцену после февраля 1917 года [1]. Сотрудничество с ними не исключалось (Б. В. Савинков, Н. В. Чайковский), но только после того, как они открыто заявят о поддержке политического курса Белого движения и, в частности, о поддержке власти Верховного правителя России адмирала А. В. Колчака и его преемников (генералов А. И. Деникина, П. Н. Врангеля) и, следовательно, о признании приоритета норм военной диктатуры в качестве обязательного условия воссоздания в России законной власти. В белых правительствах активно разрабатывались проекты избирательного права применительно к выборам как высшего учредительно-санкционирующего органа власти (Национального учредительного собрания), так и местного (земско-городского) самоуправления. Окончательное решение вопроса о политическом и государственном устройстве будущей России, а также о форме правления отводилось Учредительному собранию, которым должен был завершиться период «временных властей», вынужденно образовавшийся после отречения от Престола Государя Императора Николая II и отказа от принятия Престола Великим князем Михаилом Александровичем. Главным источником права становилась бы «соборная воля» народа России.

В «Пражском манифесте» ничего подобного не было. Учредительно-санкционирующий порядок установления будущей государственной власти в России в нем вообще не упоминался. Более того, исходная позиция в отношении будущей российской государственности определялась достаточно конкретно. Это — февраль 1917-го. «В революции 1917 года народы, населявшие Российскую империю, искали осуществления своих стремлений к справедливости, общему благу и национальной свободе. Они восстали против отжившего царского строя, который не хотел, да и не мог уничтожить причин, порождавших социальную несправедливость, остатки крепостничества, экономической и культурной отсталости», — говорилось в манифесте. Тем самым признавалась не формально-правовая сущность произошедших в феврале 1917-го перемен, а, в первую очередь, фактически сложившаяся система власти — то есть республика, санкционированная отнюдь не «соборной волей» народа, а единоличным решением А. Ф. Керенского (1 сентября 1917 года). Фраза об «отжившем царском строе» свидетельствовала о невозможности и недопустимости возвращения к монархии. «Мы за новую Россию, которую не создал ни царский режим, ни большевизм», «Белое движение потеряло опору в народе», «мы должны завершить Национальную революцию 1917 года», — говорилось в статьях газеты «Воля Народа». Поскольку упоминания об учредительно-санкционирующем способе создания власти отсутствовали, с полным основанием можно считать, что исполнение функций управления предполагалось структурами, созданными самим Комитетом освобождения, то есть коалиционным органом, составленным из различных военных, политических и общественных деятелей. Можно предположить, что КОНР в перспективе мог бы заявить о себе, как о некоем объединенном правительстве. В Гуверовском архиве сохранился безымянный проект «Конституции Российской державы» (в нем предполагается введение власти Правителя и Земского Собора), однако его идейно-политическая связь с «Манифестом» КОНР не прослеживается [2].

Однако подобная перспектива (КОНР как основа создания временной, коалиционной власти) опровергается тезисами «Манифеста», имеющими, по сути, центральное значение: «Возвращение народам России прав, завоеванных ими в народной революции 1917 года. равенство всех народов России и действительное их право на национальное развитие, самоопределение и государственную самостоятельность». Так предопределяется решение не только вопроса о форме правления (республиканская), но и о государственном устройстве на той территории, которую занимала бывшая Российская империя, а в 1944 году — СССР. Это отнюдь не «единая Россия», а в лучшем случае — союз формально независимых «народных государств» и государственных образований, объединенных только «освобождением от большевистской системы». И здесь уместно подчеркнуть еще одну принципиальную разницу между политическими позициями Белого движения и КОНРа. Белые политики и военные провозглашали лозунг «Единая, Неделимая Россия» (допуская отделение от нее лишь Польши и Финляндии), внутреннее устройство которой будет, возможно, допускать значительную степень областной автономии или будет построено на федеративных началах, но никоим образом не должно привести к распаду страны. А деятели КОНРа утверждали о невозможности в принципе существования каких-либо унитарных элементов государственности. Это, безусловно, тактическая неизбежность, поскольку в поисках союзников в «антибольшевицком сопротивлении» приходилось обращаться к различным националистическим, сепаратистским структурам (Украинская повстанческая армия, органы управления в казачьих областях, в Прибалтике и т. д.): «Только единство всех вооруженных антибольшевистских сил народов России приведет к победе». Но результатом подобного «сотрудничества» не могло стать иное решение, как отказ от единства России, утрата ее территориального суверенитета. Военно-политическое «единство» на этапе «борьбы с большевизмом» вполне можно было трактовать как временное.

В связи с этим уместно провести параллель с уже начавшими осуществляться планами Германии в отношении России в годы Первой мировой войны. В условиях распада российской государственности, вызванной революционными событиями 1917 года, правящие круги Германской империи допускали даже восстановление монархической формы правления, но лишь в выгодной им форме и на выгодных им условиях. Германский император Вильгельм II Гогенцоллерн во время встречи с атаманом Астраханского казачьего войска князем Д. Д. Тундутовым откровенно заявлял, что ему «славянский вопрос надоел», и вместо «Единой России» «будут четыре царства — Украина, Юго-Восточный Союз, Великоруссия и Сибирь». Реальность подобных намерений подтверждала судьба уже оккупированных немецкой армией территорий бывшей Российской империи. После заключения Брестского мира Прибалтика была занята немецкими войсками, и здесь были созданы Балтийское герцогство во главе с братом Вильгельма II Генрихом и Литовское королевство во главе с принцем Вюртембергским. В Финляндии власть получило прогерманское правительство во главе с Фридрихом Гессенским (зятем императора Вильгельма II). Очевидно, что подобные «монархические модели» не исключались и для «Великоруссии». Проблему «персонального возглавления» можно было бы решить путем приглашения на Престол кого-либо из Дома Романовых или разветвленного Дома Гогенцоллернов.

Таким образом, в «Манифесте» вполне определенно просматривается та же идея создания государственных образований под верховным контролем Германии. Это подтверждает история возникновения и деятельности национальных формирований в составе Вермахта и войск СС, политических структур коллаборационистов в годы Второй мировой войны. Но могут ли быть «национальными» режимы, находящиеся под непосредственным контролем со стороны агрессора? К тому же установившиеся с помощью страны, всего лишь два десятилетия до этого бывшей противником России в годы Первой мировой войны?

Отмечаемую в ряде историко-публицистических работ якобы «самостоятельность», «независимость» руководства КОНРа от руководящих структур Германии следует считать нереальной и невозможной. Как и «верхушка рейха», командование Русской освободительной армии (РОА) надеялось использовать «противоречия» между «англо-саксонской коалицией» и «большевицкими Советами». В конце 1944 года гитлеровское командование еще надеялось на возможность «победы германского оружия», в особенности с помощью некоего «чудо-оружия», в скором появлении которого убеждала всех нацистская пропаганда. Примечательна оценка внешнеполитических перспектив «Германии и ее союзников», данная в «международном обзоре» (автор — «доцент Л. Дудин»), опубликованном в «Воле Народа» (речь в нем идет о положении осенью 1944 года, когда нацистский режим был окончательно обречен): «Время работает сейчас на Германию и ее союзников. В числе факторов, изменяющих соотношение сил в пользу Германии и ее союзников, нужно упомянуть укрепление Западного и Восточного фронтов, проведение всеобщей мобилизации и упрощение государственного аппарата Германии, крупные успехи Японии в районе Филиппин и Формозы, упрочение внутриполитического положения Венгрии, подавление восстания в Варшаве и попытки большевистского переворота в Словакии, создание национальных правительств Румынии и Болгарии… За последнее время наметились следующие основные очаги противоречий в стане союзников: Польша, Балканы, Ближний и Дальний Восток, вопросы послевоенной политики во всех странах Европы, вопросы государственной безопасности после войны, экономических отношений, связи, границ и проч. Противоречия растут с каждым днем, буквально как грибы. Да иначе и быть не может в таком противоестественном блоке, как союз консервативной Англии, плутократической Америки и большевистского режима». Однако отмеченные «противоречия» не спасли нацистский режим от гибели и не помешали общей победе антигитлеровской коалиции во Второй мировой войне над «Германией и ее союзниками», в числе которых официально признано и движение КОНР.

В «открытом письме» Власова «Почему я стал на путь борьбы с большевизмом» (опубликованным в газете «Заря» 3 марта 1943 года) говорилось: «Я пришел к твердому убеждению, что задачи, стоящие перед Русским народом, могут быть разрешены в союзе и сотрудничестве с Германским народом. В борьбе за наше будущее я открыто и честно становлюсь на путь союза с Германией. Этот союз, одинаково выгодный для обоих великих народов, приведет нас к победе над темными силами большевизма, избавит нас от кабалы англо-американского капитала… в союзе и сотрудничестве с Германией он должен построить новую счастливую Родину в рамках семьи равноправных и свободных народов Европы».

Тезис о том, что «Европа будет союзом национальных государств», озвученный Власовым в его речи на пражском собрании, подчеркивал отсутствие принципиальных различий в официальных идейно-политических программах правительств государств, ставших союзниками Германии. Считая РОА и КОНР в числе этих союзников, Власов «раскрывает» этот тезис: «Сегодня мы можем заверить фюрера и весь немецкий народ, что в их тяжелой борьбе против злейшего врага всех народов — большевизма народы России являются их верными союзниками и никогда не сложат оружия, а пойдут плечо к плечу с ними до полной победы». В выступлении подчеркивалась важность «свидания с государственным министром Гиммлером… длительной и сердечной беседы, протекавшей в духе взаимного понимания и касавшейся всех вопросов счастливого будущего народов России», а также «полного понимания» позиций КОНР, полученного Власовым со стороны «имперского министра иностранных дел господина фон Риббентропа».

Те же взгляды отражены и в «интервью иностранным корреспондентам», данном генерал-лейтенантом Г. Н. Жиленковым (редактором газеты «Воля Народа»): «Неоценимую помощь народам России в их освободительной борьбе Германия оказала уже тем, что первая из всех других стран подняла знамя борьбы против большевизма. Взяв на себя величайшее бремя борьбы против большевизма, нашедшего в лице империалистических Соединенных Штатов и Англии своих временных союзников, Германия совершает дело защиты всех народов, всех культур и цивилизаций от их порабощения и разрушения. Поэтому многомиллионные массы народов России приветствовали борьбу, начатую Германией. Жертвенная борьба Германии против большевизма и общность государственных интересов Германии и народов России делают нас верными союзниками».

Конечно, имели место определенные тактические «уступки», которые проводились нацистским руководством, результатом их стало, собственно, разрешение на создание РОА и КОНР. Показательно, что в это же время милитаристская Япония активно создавала так называемую «Лигу народов Великой Восточной Азии» из марионеточных правительств оккупированных стран, вооруженные контингенты которых принимали бы участие в военных действиях против союзных войск. Но принципиальные положения национал-социализма с его расистскими, человеконенавистническими устремлениями оставались неизменными, и рассчитывать на некую «эволюцию нацизма» к осознанию «общности интересов Германии и народов России» было совершенно бессмысленно и, по существу, преступно.

Что же касается идеологических позиций лидеров Белого дела, то, несмотря на намерения к сотрудничеству с Германией, высказывавшиеся отдельными политиками, военными, партийными и надпартийными структурами после окончания Первой мировой войны и смены власти в Германии в 1919—1920 годах, ни в одном официальном заявлении белых правительств и лидеров движения не декларировался отказ от «союзнических обязательств» перед странами Антанты (хотя политика этих стран в отношении России была крайне противоречивой и непоследовательной).

Можно отметить и другие принципиальные отличия положений официальных документов КОНР от документов Белого движения. В «аграрном вопросе» «Манифест» предусматривал «безвозмездную передачу земли в частную собственность крестьян». Подобного рода решения не принимались даже в рамках наиболее радикальной «земельной реформы» Правительства Юга России генерала П. Н. Врангеля в 1920 году. За землю, закрепляемую крестьянам в собственность, предполагалась уплата, хотя и незначительного, выкупа в форме «пятикратного среднего за последние десять лет урожая» зерновых в Таврии. Подобного рода проекты «безвозмездного наделения» были характерны именно для программ эсеров и социал-демократов, идейно-политическое сходство с которыми фактически декларировалось КОНР.

И еще одно важное отличие. Во всех без исключения программных заявлениях Белого дела содержались упоминания о значительной роли Русской Православной Церкви. Связь Церкви, власти и общества предполагалась не в форме возврата к «синодальному периоду», когда Церковь являлась одним из элементов государственной системы, а в форме сотрудничества с Церковью и деятельной ее поддержки со стороны государства. Показательно завершение политического курса Белого дела в России актом благословения Церковью деяний Приамурского Земского Собора в 1922 году, предрешавшего восстановление на Российском Престоле династии Романовых. В «Манифесте» же КОНР нет ни слова о роли Русской Православной Церкви в будущей, освобожденной от большевизма, России. Упоминание в «Манифесте» о «религиозных свободах» употреблялось лишь в контексте предложения о «введении действительной свободы религии, совести, слова, собраний, печати». К благословению со стороны иерархов Русской Православной Церкви за границей — митрополита Анастасия (Грибановского) и других руководство КОНР отнеслось достаточно нейтрально, а его официальная позиция по отношению к священноначалию Московской Патриархии была прямо враждебна: в ряде документов КОНР говорилось о «продажных иерархах», поддерживавших Сталина с начала Великой Отечественной войны.

Таким образом, единственным общим положением в программе Белого движения и планах КОНР было объявление непримиримой «борьбы с большевизмом». Однако на основании этого говорить о преемственности и тождественности «антибольшевицкого сопротивления», начавшегося в 1917 году и происходившего в период Великой Отечественной войны, — недопустимо. Трагедия братоубийства, расколовшая Россию на две враждующие стороны и предательское сотрудничество с иноземными агрессорами и оккупантами — явления несопоставимые и несовместимые. Единственным исключением можно считать Русский корпус в Югославии, сформированный из бойцов бывших белых армий и эмигрантской молодежи. Здесь уместно было бы говорить о продолжении гражданской войны и определенной, хотя и не непосредственной, преемственности традиций Белого движения. Но, в отличие от руководства КОНР и РОА, командование Русского корпуса не разрабатывало каких-либо политических программ, не стремилось к определению тех или иных пунктов будущей внутренней и внешней политики Российского государства. И лишь часть русской эмиграции видела в генерале Власове продолжателя традиций Белого дела, что ни в какой степени не соответствовало действительности.

Примечания
1 В данной статье основное внимание уделено сопоставлению принципиальных позиций «Манифеста Комитета освобождения народов России» и программ Белого движения. Более подробную характеристику формирования и эволюции политического курса Белого движения см. в монографиях В. Ж. Цветкова «Белое дело в России. 1917−1918» (М., 2008) и «Белое дело в России. 1919 г. (М, 2009).

2 Программные заявления и декларации деятелей КОНР использованы по следующим изданиям: Воля Народа. Берлин, 1944. N 1; Стеенберг С. Власов. Мельбурн, 1974. С. 170−180; Андреева Е. Генерал Власов и Русское освободительное движение. Лондон, 1990. С. 329−344; Штрик-Штрикфельдт В. Против Сталина и Гитлера. Генерал Власов и Русское освободительное движение. М., 1993. С. 424−427. Следует отметить, что в статье используются только официальные документы. Частные беседы, частная переписка участников КОНР, высказываемые в них суждения о перспективах «борьбы с большевизмом» и сотрудничества с Германией, а также «борьбы против Гитлера» рассматриваются в специальных монографических исследованиях, из которых следует выделить обстоятельные, основанные на большом количестве источников работы К. М. Александрова: «Офицерский корпус армии генерал-лейтенанта А. А. Власова» (СПб., 2001); «Против Сталина. Власовцы и восточные добровольцы во Второй мировой войне» (СПб., 2003).