«Ты, Пушкин, бог..»

Когда мне предложили высказаться о Пушкине в связи с очередной годовщиной роковой дуэли на Черной речке, выразить некий взгляд, якобы присущий моему поколению, я была озадачена, поскольку возник один-единственный тезис: «Я люблю Пушкина». Дальше этого «аналитическая мысль» не продвинулась. «Это неспроста», — подумалось мне. И в самом деле — не стихи ведь люблю, не прозу, не пьесы, даже не роман в стихах (хотя их, конечно, тоже), а самого Пушкина. Хотя, казалось бы, как это вообще возможно? И что же это такое — «Пушкин»?

Абсолютно ясно, что наш нынешний Пушкин отличен от реально существовавшего во плоти Александра Сергеевича. Более того, это даже не просто поэт Пушкин, это явление, микрокосмос, занимающее в сознании и душе русского человека огромное пространство. Объяснять, почему так происходит — не нашего ума дело. Нам остается принимать факты.

Сказки, прочитанные и выученные наизусть, у нас почти в крови. В школе ни один писатель не изучался в таком объеме, как Пушкин, но нам кажется, что часов, выделенных на изучение его творчества, недостаточно. И их, действительно, очень мало. (А в последние годы, к тому же, в украинских школах прослеживается тенденция сокращения уроков литературы — прежде всего, русской.)

Мы стремимся попасть в те места, с которыми был связан Пушкин. Поместья, квартиры, где жил и гостил, церковь, в которой венчался, место дуэли и т. д. — непременно вызывают ощущение исключительности. Автографы, личные вещи — все это воспринимается как невероятная ценность. Хотя, казалось бы, нам оставлены стихи, повести, пьесы — что еще нужно? Но нет же. Биография поэта стала народным достоянием, количество мифов и разнообразных баек о нем — огромно, и продолжает увеличиваться.

Нередко Пушкин появляется в художественной литературе в качестве персонажа. Вспомним, хотя бы, реплику из гоголевского «Ревизора»: «Ну что, брат Пушкин?» — «Да так, брат, (…), так как-то всё…». Или — хармсовский чудной прозаический цикл. А стихотворений о Пушкине — и вовсе — бесчисленное множество.

Цитирование его стройных классических строк давно стало доброй традицией. Пушкин является к нам даже в таком профанном виде: «У Лукоморья дуб срубили, русалку в бочке засолили…» или «Я помню чудное мгновенье — в саду мы кушали варенье». Вот уж воистину всенародность и общедоступность.

Становится очевидным, что Пушкин дорог нам не только как автор гениальных произведений. Его личность во всех проявлениях — незаурядная, сверхчеловеческой, что ли, природы, становится объектом нашей любви.

Можно не читать Пушкинские стихи, не обливаться слезами над книжкой, но ощущение его близости и родственности, тем не менее, отчего-то остается. Для характеристики этого явления есть замечательный термин — «социально-космическая интимность». Я впервые столкнулась с ним в литературе о Моцарте. Один из авторов, небезызвестный большевистский министр иностранных дел Г. Чичерин, бывший, по отзывам, очень приличным пианистом, написал так: «Мой лучший друг, мой единственный вполне настоящий друг», — и это об австрийском композиторе, (250-летие которого мы, к слову, недавно отпраздновали), о солнечном Вольфганге Амадее, воистину самом любимом гении человечества! Вот она, космическая интимность!

Ни прошедшие века, ни принадлежность к иной культуре, иной ментальности не становятся препятствием для любви.

Кстати, Моцарт, ставший персонажем одной из пушкинских «Маленьких трагедий» (именно у Пушкина Сальери произносит: «Ты, Моцарт, бог, и сам того не знаешь…»), как никто схож с Пушкиным. Более того, есть версия, что Пушкин и Моцарт — разные воплощения одной и той же души путем реинкарнации. Мысль, конечно, экзотическая, но, признаем, не лишенная изящества. В самом деле, может ли кто сравниться с этими двумя — по интенсивности излучаемого ими сияния, которое не угасает по прошествии столетий. Когда Пушкин умер, был опубликован его портрет-гравюра, под которым было написано: «Угас огонь на алтаре». Позднее Иван Тургенев, обращаясь к памятнику Пушкину, сказал: «Это памятник учителю». Пушкина русские литераторы называли и «наше всё», и «солнце русской поэзии». Признаем, что все эти слова отражают и наши чувства к Пушкину.

В своих воспоминаниях Владимир Даль пишет, что, когда Пушкин умирал, он говорил ему: «Подымай же, подымай выше, идем выше, идем выше». «И действительно, — замечает Анатолий Кони в своей речи на торжественном заседании в Доме литераторов в 84-ю годовщину со дня смерти Пушкина 11 февраля 1921 г., — с тех пор Пушкин начал подниматься все выше и выше, и в настоящее время он поднялся в нашем сознании на огромную высоту».

Кого еще можно поставить с Пушкиным и Моцартом? («Битлз» — вот первое, что приходит на ум мне, родившейся через пятнадцать лет после того, как группа распалась, и через пять лет после смерти Джона Леннона.)

Солнечность, любовь к жизни, позитив в каждом движении души, присущие Пушкину, вызывают восторг, восхищают, очаровывают. Они — из тех, с кем непременно хочется встретиться в вечной жизни, если таковая нам суждена. Не идолы, но друзья.