Дальнейшие пути наши полны неизвестности.

О 100-летии великой русской эмиграции

Отчасти забавная, но не самая простая ситуация: XXI век принёс с собой множество круглых дат. А с ними и вопрос: как их отмечать? Какие — торжествами? А какие — актами скорби? Какие славить? Каких стыдиться? Что, например, праздновать в 2017-м — 100-летие свержения монархии в феврале или водворения пролетарской диктатуры в октябре?

Ведь важно, с одной стороны, не оскорбить чувства и тех, кто видит в монархической империи образец политической организации и венец величия; и тех, для кого красный октябрь — «веха истории человечества, открывшая путь к свободе, справедливости и счастью»; а также тех, кто считает этот путь ложным и катастрофическим. Но тут как бы нашли выход — уложили 17-й год в три слова: «Великая русская революция». Упаковали принципиально разные по содержанию события в один выдуманный к случаю штамп.

А осенью 2019-го — другая сложность: как представить публике 80-летие «Западного похода РККА»? «Вторжением СССР в Польшу», как считают многие авторы? Или — «вызволением Западной Украины и Белоруссии из-под гнёта помещиков и капиталистов» — как описывают эту операцию советские СМИ и учебники? От этого зависело восприятие нынешней публикой тех давних, но важных событий…

Подобные вопросы были, есть и будут. И вряд ли удастся их решить административными решениями и законодательными актами.

Вот, скажем, осень 2020-го. Тоже время непростое. Как и вообще осень в российской истории и жизни, в которой, как писал Андрей Платонов в повести «Эфирный тракт» (1927): «…всё неопределенно и странно, как в сочельник накануне всемирной геологической катастрофы..»

И не катастрофа ли (хоть и не геологическая) случилась 100 лет назад — в октябре-ноябре 1920 года? Это месяцы финального этапа борьбы за Крым в ходе гражданской войны, ухода Белой армии из Таврии под ударами многократно превосходящих её войск противника, штурма её последнего оплота в Крыму, а затем эвакуации?

Как описать эти события школьникам, студентам, их преподавателям и вообще публике? Как бегство «чёрного барона» и «контрреволюционных недобитков»? Или как «священный исход мучеников — последних защитников России»? Или же как-то и другое одновременно?

Тогда главнокомандующий Русской армией в Крыму генерал-лейтенант барон Пётр Врангель, допуская возможность потери его частями стратегически важных перешейков, ведущих на полуостров, и их отступления к побережью, издает приказ:

«Русские люди!

Оставшаяся одна в борьбе с насильниками, Русская армия ведёт неравный бой, защищая последний клочок русской земли, где существуют право и правда. <…>

По моему приказанию уже приступлено к эвакуации и посадке на суда в портах Крыма всех, кто разделил с Армией её крестный путь, семей военнослужащих, чинов гражданского ведомства с их семьями и отдельных лиц, которым могла бы грозить опасность в случае прихода врага.

Армия прикроет посадку. Для выполнения долга перед армией и населением сделано всё, что в пределах сил человеческих.

Дальнейшие пути наши полны неизвестности. <…> Откровенно, как всегда, предупреждаю всех о том, что их ожидает.

Да ниспошлет Господь всем сил и разума одолеть и пережить русское лихолетие.

Генерал Врангель".

В свою очередь, командующий красным Южным фронтом Михаил Фрунзе, чьи войска по тысячам собственных трупов прорываются через Перекоп и переходят ледяной и обмелевший Сиваш, приказывал им «иметь в виду самое энергичное преследование противника, ни в каком случае не допуская его посадки на суда». А по радио предлагал Врангелю «прекратить сопротивление и сдаться..», гарантируя всем, включая «лиц высшего комсостава, полное прощение в отношении всех проступков, связанных с гражданской борьбой» и возможность «всем нежелающим остаться и работать в социалистической России» покинуть страну «при условии отказа на честном слове от дальнейшей борьбы против рабоче-крестьянской России и Советской власти».

Не дожидаясь его разрешения, Родину оставляют 150 000 военных и гражданских лиц, не желающих подчиниться чуждой им власти и хорошо сознающих опасность, грозящую им в случае отказа от эвакуации.

Генерал Врангель покидает Севастополь, как подобает главкому — обходит на катере готовые к отплытию суда, и, прощаясь, заявляет: «Мы идем на чужбину. Идем не как нищие с протянутой рукой. А с высоко поднятой головой, в сознании выполненного до конца долга». Затем, убедившись, что погрузка завершена, на боевом корабле посещает Ялту, Феодосию и Керчь, лично проследив за погрузкой. После чего отбывает на идущем под его флагом крейсере «Генерал Корнилов»..

Ирония истории: крейсер «Генерал Корнилов» получил это название в сентябре 1919 года. Прежде он назывался «Кагул», а ещё раньше — «Очаков». Тот самый, на котором за 14 лет до того — в ноябре 1905-го — мятежный лейтенант Петр Шмидт поднял сигнал «Командую флотом», вскоре после чего мятеж был подавлен. Шмидта казнили, а судно, как и броненосец «Потёмкин», переименовали. И вот оно идёт в неизвестность.

На берегу остаются 100 его кочегаров, не пожелавших покинуть страну, и многие тысячи белых «участников гражданской борьбы», как назвал их Фрунзе.

Многие ли из них надеются на «полное прощение»? Кто готовится «работать в социалистической России»? А кто сознательно ждёт страшной участи? Мы не знаем. Но знаем: с 1920 по 1922 год жертвами красного террора по самым скромным подсчетам стали 12−20 тысяч человек; по мнению поэта Максимилиана Волошина — 96 тысяч; пишут и о 100−150 тысячах.

Среди них сестры милосердия княжна Наталья Трубецкая и Ирина Цитович — тетя писателя Михаила Булгакова; княгиня Надежда Барятинская, княжна Ирина Мальцова с мужем и его отцом — генералом Иваном Мальцовым; генерал-майор в отставке Александр Багратион — родственник героя войны 1812 года.

Волошин опишет их лютую гибель в страшных строках — в 1923 году в русском «Книгоиздательстве писателей в Берлине» выйдет его сборник «Стихи о терроре»:

..Загоняли прикладами на край обрыва.

Освещали ручным фонарем.

Полминуты работали пулеметы.

Доканчивали штыком.

Ещё недобитых валили в яму.

Торопливо засыпали землей.

А потом с широкою русскою песней

Возвращались в город домой.

Вон из города и дома бежали спасшиеся на судах. Из Одессы — писатель Иван Бунин; из Новороссийска — генерал Иван Беляев; из Владивостока — архитектор Петр Федоровский, из Крыма — философ Лев Шестов. Или из Петрограда — на лодке через Финский залив — журналист Александр Амфитеатров; на буере по льду Ладоги — основатель теории кроветворения Александр Максимов; пешком через сугробы — философ Пётр Струве.

Их ждала разная судьба. Бунина — Нобелевская премия. Беляева — командование армией Парагвая. Шестова — лавры мыслителя. Федоровского, Максимова и Струве — преподавание в Харбине, Чикаго, Праге, Белграде и Париже, издание книг и журналов. Но это лишь несколько ярких имен. А общая численность изгнанников из России в 1917—1920-х составила по разным подсчетам от 1,4 миллиона до 5 миллионов человек. Увы, те, кто не добился признания и успеха, прошли горький путь лишений и разочарований. Но вклад Питирима Соркина, Игоря Сикорского, Сергея Чахотина, Николая и Владимира Лосских, Александра Кожева, Сергея Рахманинова и тысяч других эмигрантов в науку, технику, политику и искусство мира и его признательность им огромны.

Большинство из них не хотели покидать Родину, но были вынуждены это сделать, спасаясь от гибели. Или — не желая жить и трудиться под властью тех, кого они считали врагами и разрушителями страны.

Как бы то ни было, следом за эмиграцией царского времени многие из них расширили, укрепили и прославили ту часть человечества, которую сегодня зовут глобальные русские.

Это, казалось бы, неуклюжее определение, тем не менее, точно отражает ситуацию. Катаклизмы ХХ века вынесли разные культуры и поколения уроженцев империи царей, союза советских республик и нынешней федерации далеко за их пределы. Их знания и талант учёных, артистов, предпринимателей, инноваторов в области технологий служили и служат развитию нового транснационального социально-экономического уклада, который они, как и миллионы других людей, создают на наших глазах.

Ныне великий русский исход, как правило, воспринимают так же, как и его герои — как трагедию изгнания, счастье спасения и радость освобождения. Отношение к нему (как и его обстоятельства) многообразно. Самое простое — винить эпоху: мол, время такое. Но эмигрант 1970-х философ Александр Пятигорский утверждал: «иллюзия — считать, что каково время, таковы и мы. Наоборот! Как мы думаем и действуем — таково и время..»

Сегодня те, кто прячется в панцире страхов и запретов, изредка бросаясь в агрессивные вылазки, и те, кто делает мир более свободным и открытым самому себе, творят разные эпохи и живут в разных мирах. И, как и сто лет назад, наши пути полны неизвестности. Но Земля одна, и она общая. Об этом важно помнить.

https://www.gazeta.ru/comments/column/s77419/13 310 011.shtml