 |
| Православие.Ru | Митрополит Саратовский и Вольский Лонгин (Корчагин) | 04.06.2020 |
В этом году ко Господу отошло сразу несколько насельников Троице-Сергиевой Лавры. В их числе замечательные духовники — архимандрит Лаврентий (Постников), схиархимандрит Никон (Деев), архимандрит Илиан (Племенюк).. Мы попросили митрополита Саратовского и Вольского Лонгина, в 1992—2003 годах возглавлявшего Московское подворье Троице-Сергиевой Лавры, рассказать о почивших братиях и о том, какие духовные уроки мы могли бы извлечь из тяжелой ситуации последних месяцев.
Декабрь 1986 г. Троице-Сергиева лавра. Крайний слева — наместник ТСЛ архимандрит Алексий (Кутепов), рядом с ним иеродиакон Лонгин (Корчагин). Крайний справа — благочинный лавры игумен Онуфрий (Березовский), ныне митрополит Киевский и всея Украины
— Владыка, когда вы — уроженец Абхазии — впервые узнали о Троице-Сергиевой Лавре?
— Юность я провел между двумя городами: Сухуми, моим родным городом, где жили мы с мамой, и Москвой, где жила моя бабушка и куда я приезжал каждое лето. Бабушка была верующим человеком. Однажды она привезла меня, подростка, в Троице-Сергиеву Лавру. Так я и узнал о её существовании. Люди моего поколения если и приходили в Церковь, то в основном благодаря верующим бабушкам.
Я рос как обычный молодой человек, закончил вечернее отделение университета, работал. Но со временем меня захватила мысль о том, чтобы стать священником. Отслужив в армии после окончания вуза, я поступил в Московскую духовную семинарию. Это было не очень просто, но Господь так устроил, что мне это удалось.
Меня приняли сразу на второй курс (тогда это называлось «классом»). Я стал жить в семинарии и одновременно увидел вблизи жизнь Троице-Сергиевой Лавры. Она настолько меня захватила, оказалась настолько созвучна моим собственным настроениям и желаниям, что через год после поступления я подал прошение о вступлении в лаврскую братию.
— А почему с монашеской жизнью вы познакомились именно в Троице-Сергиевой Лавре, а не у себя под боком — в Сухуми или горах Абхазии, где в то время подвизались Глинские старцы, ныне прославленные в лике святых?
— В те времена я был ещё школьником и только начинал ходить в храм у себя дома. Да, я видел отца Серафима (Амелина). Он иногда приходил в сухумский кафедральный собор, исповедовал народ — возможно, и я у него исповедовался. Совершенно точно помню, что я оказался в храме именно тогда, когда митрополит Илия (впоследствии Святейший Патриарх-Католикос Грузии. - Ред.) его отпевал. Мне было 13 или 14 лет, я не был ни иподиаконом, ни пономарем, поэтому какого-то близкого общения со священнослужителями у меня не было. При этом о пустынниках знали, конечно же, все, кто ходил в церковь. Среди них были не только известные подвижники, но и самые простые рабы Божии. Кто-то жил далеко в горах, кто-то поближе — в местных греческих или армянских селениях или рядом с ними. Пустынников было много, но в силу своего возраста я ни с кем из них близко не общался.
Троице-Сергиева лавра. 1986 г.
— Значит, именно Лавра открыла вам мир монашества?
— Да, с монашеством я познакомился в Лавре. Обитель преподобного Сергия того времени представляла собой очень интересное, духовно богатое место. Там жили настоящие монахи. Это и отец Кирилл (Павлов), и отец Наум (Байбородин), и другие старцы.
— С кем из лаврских отцов вы сблизились во время уч`бы? Может быть, к кому-то чаще ходили на исповедь, за советами?
— Я практически всегда исповедовался у отца Кирилла. Он же принимал меня от пострига. Впоследствии, когда батюшка стал немощен и до него в Переделкино стало сложно добираться, меня исповедовал отец Никодим (Деев), в схиме Никон, который совсем недавно отошел ко Господу. Также я исповедовался у старца схиархимандрита Михаила.
Я знал их и когда жил в Лавре, и когда возглавлял лаврское подворье в Москве, поскольку как член Духовного собора приезжал в Лавру достаточно часто. Наше подворье вообще было настоящим форпостом обители преподобного Сергия в Москве: лаврская братия у нас и служила, и трудилась, и останавливалась.
Архимандрит Матфей (Мормыль)
Возвращаясь к разговору о лаврских насельниках того времени, невозможно не сказать об отце Матфее (Мормыле). Он и основанный им хор — это то, что покорило моё сердце и до самой смерти будет самым большим впечатлением и самым главным воспоминанием о той, старой Лавре. Отец Матфей — человек-вселенная неисчерпаемой глубины.
Он уже вошёл в историю России как главный продолжатель традиций отечественной музыкальной культуры. Отец Матфей — и неимоверной величины талант, и глубокий человек, и совершенно замечательный монах.
— А кто вас благословил на монашество?
— Отец Кирилл. Я пришёл к нему, и он благословил. Был 1986 год. В то время в Лавре постригали множество семинаристов — по нескольку десятков человек в год. Мы жили в СССР, и никто не подозревал, что через некоторое время его не станет. Никаких надежд на то, что случилось потом, что Церковь станет свободной, не было, но, тем не менее, очень много людей поступало в семинарию, был довольно большой конкурс (впрочем, и семинарий на весь Советский Союз было немного, всего три).
Архимандрит Кирилл (Павлов)
— Каким вы запомнили отца Кирилла?
— Для меня отец Кирилл навсегда остался образцом крайне деликатного духовника, который никогда никому не навязывал своей точки зрения, но всегда старался максимально полно узнать, к чему устремлён сам человек, к чему направлены его мысли, о чём он думает. Отец Кирилл старался поддержать в человеке то произволение, которое он считал благим, и никогда не насиловал чью-то волю.
И, конечно же, отец Кирилл был именно благодатным старцем. Он относился к тем людям, видя которых, можно было увериться в истинности пути, которым мы идем, в истинности духовной жизни, потому что он без слов являл собой образ богопросвещенного человека.
— Как долго вы пробыли в стенах Лавры?
— Закончив семинарию, я поступил в академию и был отправлен учиться заграницу, в Духовную академию тогда ещё Болгарской Народной Республики. Через два года после падения коммунизма в Восточной Европе академия вновь стала Богословским факультетом Софийского университета, который я и закончил в 1992 году.
Я вернулся обратно в Лавру, а через несколько месяцев меня послали в Москву восстанавливать Лаврское подворье, которого тогда просто не существовало. Оно представляло собой несколько разрозненных зданий. Храм и Митрополичий дом были заняты разными организациями и учреждениями. И далее 11 лет я был настоятелем подворья Троице-Сергиевой Лавры, восстанавливал его, обустраивал в нём монашескую и приходскую жизнь. К 2003 году там образовался небольшой монастырек из 18 человек.
Архимандрит Никодим (Деев)
— Вы упомянули недавно почившего отца Никодима, в схиме — Никона (Деева). Расскажите о нём.
— Отец Никодим был очень скромным. Всю жизнь прожил в Лавре. Даже не знаю, сколько десятилетий он нёс послушание проповедника и исповедника в Предтеченском храме. Обычный лаврский монах, который всю жизнь общался с народом, исповедовал, проповедовал, отвечал на вопросы и занимался тем, о чём Господь говорил устами пророка Исаии: «Утешайте, утешайте народ Мой» (Ис. 40: 1). Отец Никон был кротким, смиренным, добрым — таким и остался в моей памяти.
— В этом году помимо схиархимандрита Никона ко Господу отошли сразу несколько лаврских старожилов: это отцы Лаврентий, Илиан, Рафаил, Тихон. Вы общались с кем-то из них?
— Всё это были монахи, если можно так сказать, без страха и упрёка.
Я хорошо знал отца Спиридона, в схиме — схиархимандрита Рафаила. Мы пришли практически в одно время — он вступил в лаврскую братию на год-два раньше меня. Всё это время мы общались. Отец Спиридон был экономом Лавры, нёс другие послушания. С тех пор, как он был переведён в Донской монастырь, мы встречались уже реже.
А вот без кого Лавру сейчас очень трудно себе представить, так это архимандрит Лаврентий (Постников).
Отец Лаврентий (Постников)
Он был очень цельным, стойким, твёрдым человеком из числа тех, кто необыкновенно серьёзно относился к себе, своему послушанию и своему монашеству. Отец Лаврентий не позволял себе ни в чём расслабиться. Всегда ходил на братский молебен — просто не бывало такого, чтобы его там не было. Его многолетним послушанием было руководство народным хором, который пел на ранних литургиях. У него вообще не было ни одной свободной минуты — он всегда чем-то занимался. Не то что какое-то личное время — даже просвета такого не было: настолько он был погружен в жизнь и делание лаврского монаха.
Таким же образцовым монахом, как отец Лаврентий, был и отец Илиан (Племенюк), которого отличали необыкновенная молчаливость и незлобие. Можно было прожить рядом с ним несколько лет и не услышать ничего кроме приветствий — никаких разговоров, переговоров батюшка не вёл. Он просто жил и исполнял своё послушание.
Вообще в Лавре были очень хорошие монахи. Вот сейчас, пожив в других местах и посмотрев на многое и на многих, могу сказать, что Лавра того времени — рубежа 1980-х — начала 1990-х годов — состояла из настоящих, преданных Богу и очень глубоких людей. И я могу лишь повторить слова преподобного Макария Великого: «Я не монах, но видел монахов».
— Как думаете, после отшествия ко Господу сначала отцов Кирилла, Наума и Матфея, а затем, уже в этом году, Лаврентия, Никона, Илиана, Рафаила сохранится ли в Лавре преемственность духовного и монашеского опыта?
— Сохранится. Я абсолютно убеждён в этом. И вот по какой причине: главный воспитатель в Лавре — сам преподобный Сергий. Если люди, живя в Лавре, имеют к нему то чувство, которое мы все к нему имеем, то Преподобный и воспитывает, наверное, больше, чем кто бы то ни было.
У мощей преподобного Сергия Радонежского
Да и пример этих подвижников наверняка отразился в сердцах тех, кто помоложе и сейчас живёт в Лавре. Такие замечательные человеческие и монашеские качества, такая духовная опытность — всё это не может уйти в песок, это обязательно остаётся в сердцах людей, которые жили рядом с ними. И я думаю, что в Лавре и сейчас много добрых, опытных братий, которые продолжают служение, характерное для этой обители. Конечно, по-человечески жаль старцев, но Господь Сам знает, кого и когда призвать к Себе.
— Не секрет, что часть из этих отцов умерла от коронавирусной инфекции. В интернете довелось встретить множество злобных комментариев на тему того, почему наш Бог не спас Своих от эпидемии.
— Да, те из наших собратий, которые когда-то в запальчивости сказали, что эпидемия на нас не подействует, — конечно же, неправы. Мы — духовенство, монашествующие — тоже умираем. И какая разница — от эпидемии, онкологии или других заболеваний умерли эти отцы?.. Возможно, эта эпидемия ускорила их смерть, но некоторые из них были давно лежачими больными — те же отец Рафаил и отец Никон. Они предстали пред Господом, к Которому стремились всю жизнь.
Мы не утверждаем, что эпидемия обходит нас стороной, — верующие тоже смертны. Дело в другом: некоторые люди, те же авторы злобных комментариев, не понимают и не хотят понимать, что такое вера Христова. Не зная её и не умея её понять, они начинают выдумывать какие-то карикатуры, с которыми потом активно борются.
— Как вы думаете, ситуация с эпидемией заставила людей переключиться с размышлений о том, как бы поудобнее обустроиться в этой жизни, на размышления о смерти?
— Я думаю, да. Вообще-то все мы знаем, что умрём, но так здорово приноровились не пускать саму мысль о смерти вглубь себя, что сразу переключаемся на другое, забываем о собственной смертности. Сегодняшняя ситуация, я думаю, должна повлиять на многих, должна заставить переоценить ценности, казавшиеся ранее незыблемыми, в том числе вспомнить, что человек может умереть в любую минуту.
Причём это обесценивает также и околоцерковное сознание, чающее конца света и апокалиптических ужасов, поскольку для каждого из нас личный конец света может произойти в любую минуту — и для меня, и для вас, и для всех абсолютно. А «в чем застану, — говорит Господь, — в том и сужу». Вот это, наверное, та мысль, которая должна поселиться в наших головах и сердцах.
Братское кладбище Троицкой обители
— Ситуация с закрытыми для мирян храмами вскрыла ту проблему, что многие из нас не имеют навыков настоящей молитвы. Когда приходишь в церковь, то вся её обстановка — богослужение, иконы, пение — настраивает на молитву. А приходишь домой — здесь дети, работа, домашние хлопоты. В итоге молитва, превышающая утреннее и вечернее правила, оказывается таким подвигом, что понимаешь: да, ты совсем не тот, кем себя возомнил.
— Здесь я бы сказал, что храм для того и существует, чтобы приходить туда молиться. Недаром домашняя молитва ещё называется «келейной» (это слово из монашеского обихода). Домашняя молитва, конечно, необходима. Но её мера не может быть велика для людей, живущих обычной жизнью.
Ну какая сейчас может быть келейная молитва, если у тебя двое или трое детей, которые учатся на удаленке, вся семья сидит дома, иногда рядом ещё бабушка с дедушкой, и всё это в квартире не очень больших размеров, а уже идёт второй или третий месяц карантина! Я бы не стал простых людей особо укорять в том, что они мало молятся. Дай Бог, если они прочитывают утренние и вечерние молитвы, а если к этому прибавляют ещё и главу из Священного Писания, то вообще честь им и хвала.
Конечно, навык молиться дома самим — навык прекрасный. За последнее время опубликовано множество последований — и Страстной седмицы, и Светлой, и праздников, — которые вполне можно научиться совершать дома, если позволяют условия.
Но, повторюсь, храм и существует как раз для общественной молитвы: «Где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них» (Мф. 18: 20). И это всегда нужно иметь в виду.
— Какие ещё уроки мы, христиане, можем извлечь из ситуации с закрытием храмов?
— Уроков можно извлечь несколько.
Я думаю, что все священники, для которых их занятие — не заработок, а именно служение, по-доброму, по-особому почувствовали свою неразрывную связь с народом. И эта связь должна в дальнейшем только укрепиться, а элемент отчуждения, который проскальзывает иногда со стороны духовенства, должен быть преодолён.
Всем нам надо вспомнить хорошую поговорку: «Что имеем — не храним, потерявши — плачем». Мы зачастую как относимся к богослужению? «Есть — и слава Богу, могу сегодня не пойти. Кому надо, сходит помолиться».
Я часто наблюдаю одну и ту же картину: открыли в селе храм (и неважно, построен он с нуля, восстановлен или это какое-то приспособленное под церковь помещение); потрудились сообща епархия, благотворители, местные жители. Приезжает архиерей на освящение храма. На первой службе и крестном ходе человек 100−150. Проходит неделя, две, месяц. Священник служит регулярно, а народу уже человек 50, затем — 40, и остаётся в конце концов человек 15−20. Спрашиваешь: «Почему в храм не ходите?» — «Так мы же были на Пасху». И точно: служба-то идёт — и хорошо, всё в порядке, зато «у нас огород», «у нас корова», «внуки приехали». Такое вот простонародное ощущение, что раз церковь есть — пусть там священник и молится, мы в неё тоже когда-то зайдём, когда надо будет.
Я думаю, что сейчас у всех по-настоящему верующих воцерковленных людей, которые оценили, что в их жизни означают Таинства и богослужения, должно произойти обновление этих чувств.
Митрополит Саратовский и Вольский Лонгин
— В городах немного другая ситуация. Мы настолько привыкли (я по Москве сужу) к тому, что храмов много, что иногда батюшек начинаем чуть ли не по цвету бороды подбирать.
— Ну да, один храм лучше другого: тут батюшка хороший, а там ещё лучше, тут поют по-византийски, там — обиходом, тут служат долго, там побыстрее. Выбор как на ярмарке. Заелись мы немножко. Есть такое свойственное человеку качество. Вот Господь нас слегка и окорачивает, останавливает.
В последние 30 лет мы привыкли жить в режиме благоприятствования — если и не полного, то очень большого. Я смотрел на то, как живут православные христиане на Украине, и мне всё время казалось, что рано или поздно это придёт и к нам.
То, что сейчас произошло, — крайне неприятно. Выяснилось, что многие, в том числе представители власти, относятся к Церкви и вере как к чему-то третьестепенному, без чего можно обойтись и о чём даже не стоит говорить серьёзным людям. Но Господь ничего не делает случайно, и надо видеть в этой ситуации руку Божию и напоминание Божие и не забывать о тех, кто служил Богу в гораздо более тяжёлых и сложных условиях, чем сегодня находимся мы сами.
— Да, большинство из тех отцов, о которых мы сегодня говорили, прожили очень тяжёлую жизнь, однако не унывали и светили другим отраженным Христовым светом.
— Именно. Они жили в государстве, которое поставило своей целью не временное закрытие храмов, а полное уничтожение религии. То государство преследовало, запрещало, издевалось над верующими и особенно над священнослужителями. Эти подвижники жили в клетке — напомню, на Лавре была надпись: «Музей-заповедник», — и власть терпела монастырь лишь потому, что нужно было демонстрировать приезжающим иностранцам «свободу совести» в Советском Союзе.
И несмотря на всё это, лаврские отцы были счастливы. Они жили у мощей преподобного Сергия. Они молились. Они старались исполнить свои монашеские обеты — и исполняли их. Это герои, которых нужно помнить и которым нужно подражать.
Интервью с митрополитом Лонгином подготовил Антон Поспелов
|
|
