 |
| Православие.Ru | Юлия Кулакова | 19.05.2020 |
Дорога к Храму. Художница Светлана Грохотова
«Блажен муж, иже не иде на совет нечестивых» (Пс.1, 1)
— Баба, баба, дай ещё супа! — утерев рот рукой, позвал Кирюшка.
— Сейчас, сейчас. Проголодался, мой хороший. Со школы-то… Учёба — дело такое!
Наталья налила белоголовому веснушчатому Кирюшке ещё одну тарелку супа, поставила поближе банку сметаны. Одна отрада её жизни — мальчонка этот. И мужа, и дочку унесла горькая, как и многих в их деревне и в соседнем посёлке. Марина Ивановна вон, что на почте поселковой-видновской работает, всех троих сыновей схоронила, в год по сыну, — все спились. Ох, как же крепок этот страшный недуг…
— Баба, завтра автобус школьный к магазину не пойдет, слишком дорога заледенела, говорят, не поднимется он с шоссе, — доложил, облизываясь, Кирюшка.
— Вот те на! А как же тебе в Видное-то, в школу, добираться?
— Сказали, чтобы сами спускались к трассе, он там встанет на обочине.
— Да как так! — всплеснула руками Наталья. — Как же вы спуститесь, если там лёд? Я с тобой пойду. А то и не ходи никуда.
— Нет, баб, засмеют, — помотал давно не стриженной головой мальчик. — А ещё говорят: теперь в посёлке молиться будут. Священник уже приехал, худой такой, городской. Строить будет церковь, а пока в пустом доме служить будут.
— Вот радость-то! — Наталья даже забыла про лёд и дорогу. — Так это, у нас-то тут в деревне тоже есть дом пустой, заколоченный, никому не нужен, все от нас уезжают же, а командировочные пока в Видном селятся… Съездить что ли, сказать Андрею Васильевичу, он же глава поселения, он и решает… ай, да что я тебе говорю, ты-то откуда знаешь, ты-то у меня ребёнок ещё! Ну-ка, пойду к Татьяне, спрошу, что ей известно. А ты уроки учи!
+ + +
Андрей Васильевич «дал добро» быстро. Только велел молиться за него — не то в шутку, не то всерьёз. Деревенские женщины поддержали: нужно было и отмыть дом, и сделать его пригодным для молебнов по воскресеньям, о которых договорилась со священником активная Татьяна. Чего никто не ожидал — подключился к работе и ещё один человек.
Владимир работал в колхозе до самого того момента, когда этот колхоз окончательно развалили. Потом пытался жить своим хозяйством. Потом стал куда-то ездить — никто не знал, куда, хоть и считается, что в деревне ничего не скроешь. А расспрашивать даже самые болтливые бабули не решились, потому как боялись его матери, Евдокии.
Евдокия была «колдовкой».
Ходила она в холщовом платке, какого никто и в деревне уже не носил, в самых простых платьях и вязаных кофтах, опиралась на палку. Дома держала иконы, перед которыми и сажала «клиентов». Что-то долго всегда читала по засаленной книге с церковнославянским шрифтом, шепотом, никто и разобрать не мог, а потом захлопывала её, откладывала — и начинала водить руками и бормотать какие-то заговоры. В деревне врача не было, в поселке — один фельдшер, и на том спасибо, что мог в райцентр на «скорой» отвезти. Вот и шли к Евдокии — детям грыжи заговаривать, сглаз снимать. Взрослые в основном шли гадать, да и тоже «со сглазом» каждый второй. Отчего на работу не берут или в любви не везёт? Знамо дело: сглазили. Не потому же невеста отказала, что пьяный говорить о свадьбе пришёл — «кто ж из-за такой ерунды отказывается?» Ехали к Евдокии и из города. Так что, может, никаких тёмных делишек за Владимиром-то и не водилось, просто… рекламу делал матери, как сейчас говорят.
Как-то, когда уже готовили дом для служб церковных, заболел Кирюшка. Посомневавшись, Наталья отправилась было к Евдокии — да решила сперва позвонить все той же Татьяне:
— Таньк, ты дома? Зайди, посиди с моим внуком, я до Евдокии добегу!
— Да ты что, мать? — ахнула Татьяна. — Ты ж верующая, а к колдовке собралась. Я в посёлке, давай скажу зятю, Олю-фельдшера привезём посмотреть мальца!
— Так ведь у неё иконы, и молитвы, и сын её, вон, сегодня иконы для храма принёс, в какой-то городской церкви ему даром отдали, старые чьи-то, — перечисляла Наталья. — Она-то тоже ходить молиться собралась! И вся деревня к ней…
— Ну, как она ходить будет в церковь и колдовать? И Богу и нечистому служить — это пусть батюшка Олег с ней разбирается, а ты не греши, — стояла на своём Татьяна. — Словом, я сейчас с Олей приеду. А не веришь мне — телефон отца Олега дам, с ним поговори!
Батюшке звонить Наталья застеснялась. В посёлке она давно не была, священника ни разу не видела, про то, что в церкви есть не только молебны, но и другие службы и даже таинства — узнала недавно из Татьяниной книжки. И что она скажет? «Батюшка, разрешите сходить к колдовке?»
Приехала полненькая незамужняя Оля, покачала головой, «слушая» Кирюшкину худую спинку. Оставила лекарства, велела лежать и побольше пить чаю.
— А я батюшке всё-таки позвонила, он помолится за отрока Кирилла! — похвасталась Татьяна.
— Слушайте, Татьяна Ивановна, — улыбнулась Оля. — Я тоже в Бога верю и вот даже уже впервые исповедовалась позавчера, но с таким бронхитом не шутят!
Так или иначе, а Кирюшка поправлялся быстро, как никогда. А Владимир начал возить мать в поселковую церковь, и Евдокия теперь говорила клиентам, что «причащается каждое воскресенье, и потому у неё теперь энергии больше». Наталья не знала, что и думать.
Вскоре, однако, до деревенских дошла весть: не будет больше Евдокия в церкви молиться. Батюшка завёл на проповеди речь о колдовстве — тут-то она и показала себя. И криком на него кричала, и ушла, и дверью хлопнула, и заявила, что кто к этому батюшке будет ходить — того она на своих «сеансах» не примет. Некоторые ушли из храма вслед за ней, побоялись остаться без её заговоров. Владимир тоже перестал помогать в деревне с ремонтом дома. Хорошо, что хоть иконы не на свои деньги купил, остались они.
И вот он, долгожданный день. Как и опасалась Наталья — на первый молебен пришло всего десять человек. К дому подъехала машина, из неё выбрались батюшка с супругой — скромной молодой женщиной — и трое детишек. Все поклонились, перед тем как войти в домовой храм.
Священник благословил сельчанок, женщины радостно перебивали одна другую, рассказывали, что да как они сделали. Пока матушка готовилась к молебну, раскладывая книги, а старший мальчик старательно возился с кадилом, батюшка быстро сменил стоявшую на табуретке дородную Машу, которая орудовала молотком (последние приготовления обещал взять на себя Владимир, да за мать разобиделся), и несколько очень красивых образов были быстро развешаны.
— А иконы-то какие… - тихо сказал батюшка. — Это ведь образа прежних лет, когда гонения были. Кто-то не боялся молиться, даже зная, что может за это пострадать.
— Да, да, а сейчас храмы есть — а мы так редко ходим, — поддакнула Татьяна.
Наталье стало стыдно. Сколько раз предлагала ей подруга поехать на службу — а она все отказывалась. А ведь и впрямь: только недавно нельзя было ходить в храм, с работы выгонят, а то и ещё что будет…
— Батюшка, а вы много знаете-то? Молодой вы больно! А вот это какая икона? А вот это? — привязалась Людмила-болтушка. Батюшка смиренно ответил на её вопросы, оказалось — знал он не только каждый образ, но и его историю. А потом перешёл на то, что каждому христианину как воздух необходимы и Исповедь, и Причастие. Женщины слушали внимательно, кто-то и слезу утёр. И только Людмила иной раз встревала:
— А я это знаю! И у меня дома масло есть! Святое масло, от мощей!
— От каких мощей-то? — спросил батюшка.
— А Михаила Архангела! — брякнула Людмила. И потом обижалась, что все долго смеялись.
Потом был молебен, священник долго поминал всех по именам, матушка и дети пели, и казалось Наталье, что это настоящие ангелы поют, и жалела она, что не захотел с ней пойти внук Кирюшка.
А к концу молебна вдруг притащился на удивление трезвый Пётр Борисыч.
— Где тут свечку за упокой поставить? — хрипло сказал он.
— Да вот… - растерялась Наталья и показала на импровизированный подсвечник, маленькое «корытце» с песком.
— А кто умер? — спросила Людмила.
— Да тёща моя, годков-то ей уже…
— Ай, батюшки! Когда ж умерла?
— Да ещё не померла, помирает лежит. Но помрёт! То лежала, а сегодня и не ест, и в себя не приходит. Доктора привозила Оля, доктор сказал: всё, кончается. Вот что толку — молилась всю жизнь? Все помрём, и она тоже…
— Так, — решительно сказал батюшка. — Я съезжу в Видное за Святыми Дарами, ждите. Пособоруем, исповедуем, причастим. Матушка, сходите с Татьяной пока, приготовьте всё.
— Да что вы с ней делать-то хотите, она уж и не ест, и не говорит, — повторил Пётр Борисыч. Но батюшка уже бежал к машине.
Батюшкиных детей Наталья позвала к себе. Они быстро нашли с Кирюшкой общий язык. Сначала вместе играли и болтали про мультфильмы, а потом Наталья расслышала Кирюшкин шёпот:
— А что вы в церкви делаете? Расскажете, да?
…Когда священник с семьёй уехал, Татьяна, оглядываясь, будто собираясь выдать большую тайну, рассказала следующее. Дарья, теща Петра Борисыча, открыла глаза, как только окликнул её священник по имени. Зашевелилась, как пособоровали. Батюшка как-то смог её поисповедовать, молился — и она приняла Святые Дары.
— Не знаю, что теперь будет! — все тем же шепотом завершила свой рассказ Татьяна.
А наутро Наталья увидела идущего вдоль её забора Петра Борисыча.
— Ну… как там… Дарья-то Федоровна? — осторожно спросила она.
— А что она? — Борисыч, с запахом перегара, остановился и посмотрел на женщину недоуменно. — В огород пошла Дарья Фёдоровна! Ругается, что моя Ирка больно надолго к тётке уехала, а я огород тут не полол! Нет, слышь? Я что — баба, что ль, ей в огороде возиться?
Наталья махнула рукой. Дарья Фёдоровна умирала, а сейчас пошла в огород… Это не укладывалось в её голове.
— Таня, — позвонила она подруге. — Тань, ты возьми меня с собой на службу в воскресенье, хорошо?
+ + =
Стук в дверь становился всё сильнее.
— Да сейчас, сейчас! Кто там? — Наталья шла к двери. Открыла.
Татьяна вбежала в сени и зарыдала.
— Ты что, ты что? С дочкой чего? — испугалась Наталья.
Татьяна затрясла головой. Наталья провела её в кухню, налила воды.
Случилось плохое: на батюшку написали донос. И подписали его свои, деревенские, в том числе те, кто в церковь ходил.
— Володька, гад, ходит хвалится, — всхлипывала Татьяна. — Я тебе звоню-звоню весь день, что у тебя с телефоном? Он там такого понаписал… За мать отомстил. Кто-то ведь и послушался батюшку-то тогда, и не стал к Евдокии ходить гадать больше. А Володька свою мать, оказывается, в городские церкви возил. Евдокия там и плакалась: я, мол, старушка бедная оттуда-то, наш поп меня не пускает молиться, не понравилась я ему. Те и верят, не знают, кто она есть.
— Да подожди ж ты с Евдокией-то! Надо же идти к начальству батюшкиному, рассказать, что вранье всё! Куда ехать, ты адрес знаешь?
— Да ты слушай. Бог не допустил беды: доносу не поверили, в один день сегодня разобрались, и служить его в Видном оставили. Но Володька говорит — от такой дурной славы, что они ему сделали в городе, вовек не отмыться.
— А наши-то, наши-то как же подписали, иуды? — закрыла рот рукой Наталья. — Ведь полгода он к нам ездит, некоторые, у кого машины, и на литургию к нему приезжают. Как же в глаза-то смотрят?
— Так Евдокия ходила тут, пугала, стучала клюкой… ух, бабка-ёжка… Всем, говорит, порчу наведу. А они верят! А самое плохое…
Она перевела дыхание.
— Самое плохое, что Володька, пока батюшку вызывали к начальству с этим делом всем, к главе нашему пошёл с этой же бумажкой. Всё, — говорит, — никто церковь в деревне не хочет, закрывайте. В посёлке стройте что хотите, а деревня не хочет. И забирают дом-то у нас! Кто-то командировочный приедет, ему и отдадут. Я была у главы — бесполезно, вы тут, говорит, хватит мне шутить, один приходит — не хочу, другая приходит — хочу… Да и кто тут теперь ходить будет? Мы с тобой?
— А ко мне Евдокия не заходила, — задумчиво произнесла Наталья. — И никто ничего не сказал, и ты не сказала!
— Ты со мной дружишь, поэтому, наверное, она и не полезла. А я ей сказала: убирайся от меня, побойся Бога, доносчица, предательница, не верю я в порчи твои… Хоть и говорит батюшка, что надо любить и прощать, а я эту… вот сковородкой бы! Я ж тогда подумала, что и не подпишет никто, что не послушают её и не отвезут они донос-то свой поганый, а надо же, как повернулось…
— Таньк, — спросила Наталья, — Таньк, а что делать будем?
— Я в город уеду, — хлопнула рукой по столу Татьяна. — Зять давно там работает, сейчас перебираться хочет, меня звал. То я не хотела, а теперь уже позвонила и сказала: будем жить вместе! И внуков понянчу, и в церковь похожу, за нас за всех помолюсь.
Татьяна ушла. А Наталья все сидела за столом, и думала, и вздыхала, и поднимала глаза на иконы в уголке, перед которыми теплилась лампадка.
— Господь не оставит, — повторяла она. — Господь поможет. Господь подскажет.
В дверь вновь постучали. Татьяна что-то забыла?
Но это была не Татьяна.
— Наташк, это я, — с улыбкой до ушей переступила порог Людмила.
— Чего тебе? — хмуро ответила женщина. Говорить с доносчиками ей совсем не хотелось. И уже всё равно ей было, как с этого дня на неё посмотрят односельчане.
— Ну, ты точно решила или нет? А то мы других спросим, — затараторила она.
Как же Наталья забыла! Ведь неделю назад Людмилина сноха была в деревне и спрашивала всех, не хочет ли кто перебраться в Видное, обменяться с ней. Дом добротный, хоть и не такой, как у Натальи, и огород, — а ей бы поближе к свекрови. Но деревенские на смех её подняли: у всех хозяйство — какие такие обмены. Кто-то ещё хохотнул, что уж больно её дом близко к церковной стройке, глядишь — через год колокола каждое утро будут звонить, кому такой дом нужен. Наталья тогда поморщилась, услышав, да промолчала…
— Мне нужен такой дом! — выпалила Наталья.
— Чего? — прищурилась Людмила.
— Говорю — я согласна! — сказала она. — Скажи сыну, пусть приезжает, говорить будем.
— А про что говорить, бабушка? — подал голос из комнаты Кирюшка. Он переминался босыми ногами на холодном полу. — Про то, что автобус сломался и в школу первого сентября не на чем?
— Вот ведь, во взрослый разговор влез, — пробурчала Людмила.
— А не нужен тебе будет теперь автобус, Кирюша, — твердо сказала Наталья. — Пешком будем ходить и в школу, и на почту, и в магазин. А главное — при церкви, в Видном жить станем. И колокола нас скоро будить будут по утрам. А то и сам звонить научишься, а?
— Научусь, — на всякий случай ответил Кирюшка.
