Воспоминания о Кубанском походе

От редакции. На прошлой неделе отмечался день памяти доблестного генерала С.Л. Маркова, а также начало 2-го Кубанского похода Добрармии. Предлагаем читателям РЛ воспоминания участника этого похода полковника Генерального штаба С.Н. Ряснянского

Это было недавно и вместе с тем так давно. Такая страшная грань лежит между тем временем и этим, что с трудом верится, что всё это было.

Нужно ли в наши сумерки эмигрантской жизни, когда нет просвета в России, а среди эмиграции идёт раздробление сил, писать о той заре борьбы с большевиками, какой является Кубанский поход? Нужно ли нам, усталым, изверившимся, говорить о днях надежды и вспоминать людей, горевщих жаждой подвига и веривших в близкое освобождение России?

Я отвечу: да, нужно, ибо не будут спать тихо те, чьи могилы уже заросли травой и сровнялись с землей. Нужно, чтобы «родная страна» могла помянуть их в молитвах своих. Нужно и для нас, чтобы мы не закостенели совсем и помнили бы, что под крышкой с надписью «СССР» лежит Россия и эту крышку надо снять совместными силами русских людей.

Я вспоминаю Кубанский поход. В памяти встают лица, события. Как много героизма, как много страданий! Многих из моих спутников по походу уже нет в живых. Что же из воспоминаний перенести на бумагу? То ли, что особенно больно вспоминать, озарённое ли радостью победы, память ли храбрых почтить? Но как из славной поэмы о борьбе выбросить стих? Да позволено мне будет вспомнить в отрывках и радость, и горе, и дорогих мне лиц, юными погибших мучительной смертью.

Санитарный обоз

Неприглядна степь в начале марта. Холодное хмурое небо. Резкий ветер. Бурая, словно обдерганная трава. Светлыми пятнами выделяются наполненные водою овраги. Грязная, давно не езженная дорога распустилась и разбухла. Кое-где стоят высокие стоги, как громадные неуклюжие шапки, забытые здесь степными великанами-богатырями. И нигде ни души. Всё живое словно вымерло или ушло и оставило на зиму степь сиротиной Унылая степь…

Далеко по дороге растянулся санитарный обоз Добровольческой армии. Где-то там в синеющей дали давно уже пропала голова обоза, а подводы все идут, идут, медленно, одна за другой, бесконечной вереницей. Маленькие изможденные лошадёнки, выбиваясь из сил, тащат по грязи тяжелые арбы Изредка пройдёт подвода, запряжённая волами. Медленно ступают животные своими сильными, мохнатыми ногами. Эти вывезут из самой невылазной грязи, но как мучительно медленно они ступают. Унылое «Гей! гей! цобэ! цоб!» мало помогает.

На подводах раненые и больные добровольцы. Тяжело раненные по двое-трое лежат на подводах, легко раненные сидят по 6—8 человек. Немилосердно швыряет подводы из стороны в сторону по грязной, изрытой дороге. Каждое подпрыгивание колеса острой болью отзывается на раненом месте Ноют, болят раны. Но редко кто из раненых застонет. Они — корниловцы — останутся такими же твёрдыми до конца, какими вышли из Ростова. И горят, темнеют от боли страдающие, глубоко ввалившиеся глаза.

Обоз въезжает в станицу. Раненых разгружают, распределяют по избам и в школах. В избах лучше, уютнее, сердобольные казачки покормят, уложат на лавки, а даже и на постель. В школах просторнее, но спертый больничный воздух. На полу рядами, близко один к другому лежат раненые на соломе, ничем не прикрытой. А на плечах всё та же неизменная, простреленная и в крови серая шинель. Медицинского персонала мало. За походы стало ещё меньше. Кто убит, кто ранен, кто заболел. Медикаментов почти нет. На бинты рвётся последнее бельё, но перевязывать нет времени. Время уходит на размещение и на сбор для нового движения. Проходит несколько часов. Голодным раненым приносят горячий суп. Не всем сразу, по очереди: не хватает тарелок, котелков, ложек, а так хочется согреться после дороги. А раны всё горят и ноют.

Пройдет день, иногда несколько часов, и раненых снова начинают грузить. Томительно медленно тянется время, пока погрузят всех. Но вот подводы выстраиваются одна за другой и, утопая в грязи по самые оси, скрипя, снова увозят раненых из станицы в холодную серую даль унылой степи. Что-то их ждёт впереди? Пробьется ли, очистит ли им путь горсточка оставшихся в армии бойцов или придется умереть? Назад тоже поворота нет. Арьергард армии отступает вслед за обозом, и станицу спешат занять большевики.

Девушки-прапорщики

Полутёмная громада войскового собора в Екатеринодаре. Горсточка людей, пришедших помолиться за усопших. С амвона раздаются печальные слова: «Об упокоении душ рабов Божиих воинов Татьяны, Евгении, Анны, Александры…»

Какое непривычное и странное сочетание воина с женским именем. С болью и стыдом сжимается сердце при этих словах. Ведь это из-за нас, мужчин, пошли девушки на подвиг бранный. Помните, в окопах 17-го года революционные солдаты воткнули штык в землю и братались с врагом. Это им на смену пошли девушки и женщины.

Несколько месяцев перед этой панихидой восемнадцать юных девушек-офицеров представлялись мне в Новочеркасске в начале формирования Добровольческой армии. А вот теперь — «Упокой, Господи, воина Татьяну, воина Анну!» Ярко и живо встали тогда в соборе образы погибших. Ярки они и теперь.

Одной из первых погибла Татьяна Бархаш под Эйнемом. Окончила жизнь самоубийством Евгения Тихомирова, не перенеся отказа в приёме её в армию. На часах убита во Владикавказе Анна Алексеева. Баронесса де Боде пала в знаменитой конной атаке 31 марта. Самая младшая из девушек-прапорщиков (18 лет) Юлия Пылаева умучена большевиками под Кореновской во время 2-го Кубанского похода. Убита Вера Мерсье, одна из двух сестёр, вторая была несколько раз ранена. Была также ранена в Кубанском походе Семенова.

Горя жертвенным огнём, пришли юные девушки-офицеры в Добровольческую армию. Ещё до похода часть стала в строй, а часть исполняла опаснейшие поручения разведывательного отделения. Прапорщик Зинаида Готгардт (трагически скончавшаяся позже) ездила с поручением генерала Алексеева на Кубань для установления связи с генералом Эрдели, потом ездила в Могилёв, где в то время была ставка Крыленки. Ежеминутно рискуя погибнуть мучительной смертью, вися на подножке вагона в зимнюю стужу, среди разнузданных солдат и рабочих, она выполняла свои поручения.

Две погибли в подвале чека в Москве, посланные туда после возвращения из Кубанского похода. Из Крыма выехало всего три-четыре.

Помню, во время похода пришли при мне к генералу Романовскому две из девушек-прапорщиков. Они просили не отправлять их санитарами (или, правильнее, сестрами милосердия) в санитарный обоз.

«Мы офицеры, Ваше Превосходительство, и приехали в Добровольческую армию драться с большевиками, а не ходить за ранеными. В обозе есть несколько дам, едущих за своими мужьями, пусть они ухаживают за ранеными».

И таковы были все. Были они прекрасными, смелыми и хладнокровными пулеметчицами, переносили все тяготы рядового офицера в походе.

Уже в Белграде встретил я одну из них (Заборскую) в нужде и горе, которые она переносила так же скромно, как скромна была в походе, и так же стоически, как была в боях.

В 1927 году в «Возрождении» была статья А. Яблонского о девушках-офицерах. Он их назвал иронически «Офицерочки». Если бы он видел их в нашем походе, то он не только не назвал бы их так, но низко склонил бы голову во время панихиды и с уважением преклонился бы перед немногими уцелевшими, ибо это были доблестные офицеры.

Вечная память всем погибшим из них. А чудом уцелевшим — слава.

Опять на Дон

Солнце заходило, когда армия двинулась из станицы Успенской на село Горькая Балка. Предстояло пройти более 50 вёрст по открытой, ровной степи и ночью перейти через железную дорогу Тихорецкая—Торговая, по которой всё время двигались бронированные поезда красных.

До самой железной дороги наш путь проходил по безлюдной равнине. По дороге ни одного хутора, ни одной хаты. Никто в станице будто бы не знал дороги прямо к железной дороге, минуя другие станицы. Генерал Романовский приказал мне найти верного проводника и вывести армию к указанному им месту. Я взял проводника, знавшего дорогу через станицу, находящуюся у железной дороги, которую мы должны были обойти с востока. Только приблизительно он мог указать место, где с большой дороги можно было свернуть прямо на Горькую Балку. Поставив возле проводника своего младшего брата с приказанием не спускать с проводника глаз, я с разъездом двинулся в путь. Примерно в версте сзади шёл авангард армии под командой генерала Маркова.

Наступила ночь, тёмная, тихая, южная весенняя ночь. Дорогу с трудом можно было различить. Я поехал рядом с проводником, боясь, что он удерёт. Мы проехали уже более половины дороги, как проводник заявил мне, что где-то тут нужно сворачивать мимо станицы, но где, он точно не знает. Нужно нового проводника, но где его взять тёмной ночью в степи, вдали от жилья. А идти вперед нужно. Авангард вот-вот догонит меня. Будет позором для меня, если я не выведу армию к Горькой Балке. Но как рискнуть идти дальше только по компасу, не зная даже точного места, где стоишь? Проводника нужно добыть во что бы то ни стало. Спрашиваю казака: «Не пасут ли где-нибудь здесь скот из станицы?» — «Должно, пасут», — был ответ. «Ну, поедем дальше, будем искать». Поехали опять по дороге, временами останавливались, прислушивались, не слышно ли чего-нибудь. Вдруг в стороне — лай собак. Скорей туда! Лай все ближе и ближе. «Эй, есть кто там?» — «Есть». — «Ты кто?» — «Станичник». — «Знаешь дорогу мимо станицы на Горькую Балку?» — «Знаю». — «Ну, слава Богу! Веди».

В один момент новый проводник был верхом на заводной лошади, и мы галопом бросились к дороге, где ожидал меня мой разъезд. «Кто едёт?» — раздался в темноте голос генерала Маркова. «Это я, Ваше Превосходительство, с новым проводником». — «Молодчина! Где вы его достали?» — «В степи…» Я рассказал как.

Двинулись дальше. Железная дорога где-то недалеко. Поднялась луна, как раз теперь ненужная, и стало светлее. Авангард почти подошёл к полотну железной дороги, как вдруг в тишине раздалось приближавшееся «пф… пф… пф…», вдали стал вырисовываться силуэт поезда. Всё вдруг замерло. Броневик… Ближе… ближе… Остановился? Заметил?.. — проносилось в мыслях. Один момент казалось, что поезд остановился. Но пыхтение, хотя и страшно медленно, стало слабее, силуэт поезда скрывался в предрассветной мгле. Ушёл. Слава Богу. Всё вновь двинулось вперёд.

Вот и переезд. Армия быстро стала переходить через железную дорогу, последнюю по дороге к Дону. Высланные в стороны подрывники спешно закладывали подрывные патроны под рельсы. Стало светать. За полотном оставалось ещё несколько повозок, как вдали показался опять броневик. Поздно. Снаряды ложились сзади обоза, только подгоняя его. Вот и Горькая Балка. Небольшая перестрелка, и село занято нами. Несколько часов отдыха, и армия вновь в пути к границам Донской области. Путь впереди свободен, и на Дону нас ждут друзья — восставшие казаки.

http://rys-strategia.ru/publ/1−1-0−1847

* Сергей Николаевич Ряснянский (1886, Сумы, Харьковская губерния — 26 октября 1976, Нью-Йорк) — русский офицер, полковник Генерального штаба, участник Первой мировой войны, соратник Корнилова, участник Белого движения и один из организаторов Добровольческой армии на Юге России. Георгиевский кавалер.

Окончил Петровско-Полтавский кадетский корпус и Елизаветградское кавалерийское училище. В 1906 г. был выпущен корнетом в 10-й Гусарский Ингерманландский полк. В 1912 г. поступил в Николаевскую военную академию, но через два года, в связи с началом Первой мировой войны, вернулся в свой Гусарский Ингерманландский полк. В первом же бою взял неприятельскую батарею в конной атаке у деревни Ярославице и был награждён орденом Св. Георгия 4-й степени. В 1915 г, переведён в Генеральный штаб и с сентября 1916 г. занимал должность старшего адъютанта штаба 10-й кавалерийской дивизии. В 1917 г. переведён в разведывательный отдел штаба генерал-квартирмейстера Верховного Главнокомандующего. Остался верным генералу Корнилову во время его выступления в августе 1917 г. и вместе с ним Временным правительством был заключён в тюрьму в Быхове.

В ноябре 1917 г. бежал из Быхова на Дон. Участвовал в формировании Добровольческой армии и в её 1-м и 2-м Кубанских походах. В конце 1918 г. — полковник в разведывательном отделе штаба Добровольческой армии. 2 мая 1919 г. назначен в распоряжение штаба армейской группы генерала Врангеля на Манычском фронте. Находился в распоряжении генерал-квартирмейстера полковника Кусонского во время сражения при Великокняжеской, после чего вернулся в штаб ВСЮР. В Крыму в армии генерала Врангеля перешёл в строй и командовал 2-й бригадой 2-й кавалерийской дивизии во время боёв в Северной Таврии. После эвакуации Русской армии из Крыма был назначен в Галлиполи командиром 4-го кавалерийского полка. С переездом в Королевство СХС служил в Пограничной страже, а затем был преподавателем военных наук в Николаевском кавалерийском училище (1922—1923) в Белой Церкви.

Во время Второй мировой войны служил начальником штаба в 1-й Русской Национальной армии.

После войны переехал в Бельгию. Был помощником главы РОВС генерала Архангельского. В 1954 году переехал в США, где стал начальником отдела РОВС в США. Там же издавал «Вестник российского зарубежного воинства» и состоял в Союзе Георгиевских кавалеров. Скончался 26 октября 1976 года в Нью-Йорке на 91-м году жизни. Похоронен на местном кладбище.