 |
| Православие.Ru | Анна Сапрыкина | 24.11.2018 |
Каждая вылазка «в свет» со всеми детьми — особенное приключение: много радости, много стресса, много впечатлений. Здесь соединяются возможности и интересы нескольких очень разных возрастных групп: взрослые родители, дети-подростки, дети возраста начальной школы, дошкольники, грудной малыш. И все это разное, непредсказуемое единым фронтом движется по некоему городу, музею, театру.
И тем не менее мы стараемся по возможности заниматься всем вместе тем, что интересно хотя бы большинству из нас. На удивление часто походы нашей семьи по музеям оказываются совсем не страшным испытанием для нас самих, для окружающих и для всяческих арт-объектов. К тому же общий досуг, как показывает и теория, и история семейной педагогики, — невероятно важная вещь, которая позволяет создавать культурное пространство в семье, которая объединяет и родителей с детьми, и братьев и сестер друг с другом. Конечно, тогда, когда в общем и целом в семье более-менее нормальные отношения, когда любое общение внутри семьи — это радость, а не стресс для каждого присутствующего. Иначе попытка включить детей в культурное пространство родителей может сработать в обратном направлении.
Прогулка по музею, любое подобное мероприятие оказывается особенной формой общения родителей с детьми. Живое образование, свободный семинар в его исходном значении и погружение в пространство культуры — в одном флаконе. Причём все это оказывается важным и значимым не только для подростков, но и для маленьких детей. Уже с трех-четырех лет посещение музея имеет смысл. Безусловно, это понятно и без меня: сейчас активно практикуются экскурсии для малышей в Третьяковку, в Пушкинский музей и во многие и многие другие места. Но одно дело — когда специально подготовленный человек адаптирует экскурсию для группы пятилеток, или когда папа устраивает подобную вылазку «в культуру» для своего четырехлетнего ребенка. И совсем другое дело — когда малыш просто «тащится» за своими родителями, старшими братьями и сестрами, которые безумно долго разглядывают безумно скучные картинки с деревьями и полями, до которых даже дотрагиваться нельзя. Но и подобная форма посещения может быть важной частью образования ребенка. Когда малыш приходит в музей вместе с родителями, старшими братьями и сестрами и видит, что всем этим любимым и важным для него людям интересны все эти картины-статуи-прочие экспонаты — срабатывает то самое «воспитание личным примером», сюда же — «роль личности учителя», в нашем случае — роль личности родителя и каждого из старших братьев и сестер. И ещё один эффект в качестве бонуса: у ребенка создается впечатление, что вся эта культура, какой бы она ни была, важна и интересна для «всех», для всего мира и всего человечества. Так, в частности, и происходит воспитание «культурного» человека, какой бы ни была эта самая культура.
Неизведанная Россия
С самого открытия выставки «Сокровища музеев России» мы надеялись её увидеть. Но только когда мы, мокрые от снега и уже усталые, вошли в здание Манежа, младшие дети наконец сообразили, что «мы будем просто смотреть картины». Они ждали чего-то вроде того исторического интерактива, который им так полюбился на предыдущих выставках и который у них ассоциировался с Манежем. А тут — всего лишь картины, да ещё и очередь к иконе, толпы народа.
Первым делом договорились, где встречаться, если кто-то потерялся. Сначала я думала исключительно об этом — как не потерять всех детей в этой толпе. Ведь дружно и организованно переходить от картины к картине не получается: дети слишком разного возраста, это слишком разный темп, слишком разные интересы. В подобных ситуациях иногда мы все вместе смотрим какую-то одну картину, папа, мама или кто-то из старших детей что-то рассказывает-показывает. Потом все разбредаются по залу, и снова собираемся вместе, чтобы перейти в следующее помещение.
Здесь мы вполне организованно подошли к иконе Божией Матери, выставленной в фойе. Удалось даже немного помолиться. Такое начало предвещало вроде бы спокойное и предсказуемое путешествие через заявленные девять залов выставки, во время которого малыш уснет, ребенок дошкольного возраста не слишком устанет, все остальные смогут обрести свои сокровища среди тех самых 280 экспонатов из 50 музеев России. Но вместо тихого культурного паломничества нас ожидало приключение.
Икона Умиление. Фото: С. Бобылев / ТАСС
Все началось во втором зале, посвященном природе России. Старшие дети, которые увлекаются историей искусств и вообще живописью, сразу ушли на «самостоятельный осмотр»: иногда по двое — по трое, иногда — по одиночке они останавливались перед картинами, что-то обсуждали, фотографировали, звали друг друга и нас, родителей, посмотреть что-то особенное и важное. Младшие остались с нами, родителями.
Ребенок девяти лет, тоскливо оглянувшись вокруг, скорчил гримасу: «А-а, приро-ода». И правда — природа. И какая природа! Не только Шишкин, не только Поленов, но и множество совсем новых для меня, дилетанта, авторов. Малыш все никак не засыпал, и с ним на руках я пошла. на свет. Неожиданный, невероятный зеленый свет, светящаяся картина в духе импрессионистов. При этом — очень тихая, очень нежная, очень русская: «Серебряные ветлы» Александра Головина. Пока пробиралась сквозь толпу к этому маленькому чуду, потеряла своего девятилетнего скучающего детку. Зато нашла мужа, который тоже увидел именно эти ветлы и как раз собирался показывать их мне. Потом мы отыскали эту картину в Интернете, но, как и следовало ожидать, репродукция даже близко не передает это сияние зеленого серебра.
Александр Головин. Серебряные ветлы
Вообще, открытий оказалось довольно много. Например, открыли неморского Айвазовского: на его картине «Зимний воз в пути» не было моря. Вообще не было никакой воды — разве что в виде снега.
— Мама, ты должна это увидеть! Посмотри, какая зима!
Это рядом со мной из толпы материализовался недавно временно утерянный нелюбитель природы. С блестящими глазами он тащил меня к картине Александра Борисова. Да, это была зима. Я так и не поняла, почему именно эта вещь так впечатлила ребенка, но великое дело было сделано: человек увидел картину. Встреча случилась, и только ради этого стоило потратить два часа на дорогу в Москву. И потом, когда мы возвращались домой и вспоминали «картинки с выставки», ребенок перечислял самые-самые сюжеты и каждый раз заканчивал — «И „Зима“, конечно». И теперь я думаю: воспользоваться ситуацией и задать ему написать сочинение-описание этой картины? Или это отобьет всю радость встречи?
Наш папа, конечно, обнаружил среди берез и зим сюжет с самыми передовыми технологиями — «Иллюминация Московского Кремля» Боголюбова, мастера подобных «инженерных» сюжетов. Это о том, как уже в 1883-м году наш родной Кремль был подсвечен и множеством крошечных электрических лампочек (только-только изобретенных Яблочковым, Лодыгиным и Эдисоном!), и какими-то мощными прожекторами.
Боголюбов А.П. Иллюминация Кремля. 1883 г. Омский областной музей изобразительных искусств имени М.А. Врубеля
Около большого полотна «Жертвенный котел в престольный праздник» Прянишникова мы нашли старших детей. А на самой картине — босую девочку, которая несла охапку дров. Ей было явно тяжело. Другая девочка, тоже босая, держала на руках маленького братика, а за её юбку цеплялась ещё одна сестричка. Узнаваемый сюжет. И прямо «сон в руку»: малыш, который никак не желал сидеть в коляске и всем своим годовалым весом висел у меня на руках, перекочевал к любимой старшей сестре. Моя спина спасена. Вместе с малышом наши девочки пошли посидеть, а точнее, полежать в креслах-мешках посреди выставочного зала.
Илларион Прянишников. Общий жертвенный котёл в престольный праздник. Начало 1890-х
На свободе вместе с мужем, вместе с то и дело возникающими из толпы другими детьми удалось многому обрадоваться, многому удивиться. Сказочные тихие папоротники в лесу у Левитана, со всех сторон знакомая поленовская зима, внутреннее сияние пейзажа с женской фигурой Николая Крымова — и снова удивительный свет берез у русского художника Клодта фон Юргенсбурга. Ностальгические, праздничные снопы (или это называется скирды?) Аполлинария Васнецова («Гроза идёт») наверное, хорошо будут смотреться над нашим обеденным столом — такие вещи в репродукциях выглядят неплохо.
Государь в государстве
Следующий зал — третий — открывал обещанное расположение картин в хронологическом порядке. Безусловно, на выставке были собраны далеко не все течения, далеко не все художники. Но создателям этого проекта явно удалось передать дух, настроение времени.
У каждой эпохи есть определенный характер. И этот почти неуловимый момент показан через конкретную доминанту — через портрет правящего Государя. Патриарх Филарет, Цари Михаил Федорович и Алексей Михайлович в зале XVII века. Александр I — в зале начала XIX века. Александр II и Александр III — в зале второй половины XIX века. Николай II — в зале начала XX века. Для наших выставок это не вполне привычно. Мы считаем нормальным, что стиль XIX века в Англии называется «викторианским», а стиль начала XVIII века — «стилем королевы Анны». Но у нас так не принято. Хотя разве облик дома в меньшей степени определяется вкусами и интересами его хозяина, чем уровнем технологии и пристрастиями архитектора? И «хозяин земли Русской» разве меньше определяет стиль эпохи, чем мастерство художников?
Наверное, со времен господства материализма у нас выставки и музеи часто группируют экспонаты, исходя из второстепенных признаков. Например, Алмазный фонд представляет регалии Российской Империи не потому, что это наиболее явные и исполненные смысла символы государственной власти, а потому, что там много алмазов и золота. Кому-то кажется, что это и есть главное. Но вот недавно мы сходили с детьми в Императорскую сокровищницу во дворце Хофбург в Вене (если в Манеже мы ходили-бродили, то в Вене у нас была почти семейная экскурсия под предводительством папы-экскурсовода). И мы увидели демонстрацию традиции, смысла и символов великой Империи, считающей себя преемником Рима и Византии. У нас же в священных символах нашей Российской Империи — в короне, скипетре и державе, в одеждах герольдов и знаменах — показывают по-прежнему больше искусство портных и ювелиров, изобилие золота, брильянтов и изумрудов. В этом отношении прошедшая выставка — безусловно, особенное явление.
Интересно были расположены портреты Императоров Александра II и Александра III: отец и сын, одинаковые масштабы полотен, одинаковый ракурс — тот же поворот головы, тот же взгляд. Для меня эти люди — не только история, не только большие масштабы. Пытаюсь увидеть глаза великого русского Императора Александра III. Он, христианин и верный семьянин, столкнулся с тем, что его отец изменял его матери, представил сыну новую почти Императрицу. Трудно поставить себя на место другого человека, и уж тем более не мне пытаться поставить себя на место личности подобного масштаба. Но мне кажется, что Александр III в этой ситуации умудрился — от слова мудрость — сохранить почтение к отцу, при этом в собственной жизни отвергая и преодолевая грехи предков. Как пережил наш Царь эту страшную ситуацию? Мне кажется, ответ можно найти, как это ни странно, снова в живописи. Явно неспроста Александр III купил у В.Д. Поленова за большие деньги картину «Христос и грешница». Кто без греха? Не суди другого. А за собой смотри.
Глаза XVIII века
Зал XVIII века — это практически одни портреты. Даже не лица, а больше — глаза. Умные, хитрые, строгие, грустные. Интересно: вошла в зал — и сразу подумала: какие глаза! И муж подходит: «Смотри, какие глаза!»
А дальше — дети, много портретов детей: с игрушками, с собачками («Мама, давай купим такую собаку! Именно такую. Да, я больше не передумаю»). Старшие дети, сами или под папиным руководством, смотрят правильно правильные картины. Каждый ищет что-то своё и видит что-то свое. Левитан и Саврасов, свадьба и хор мальчиков, корабли и дороги.
Неизвестный художник круга Рисса. Мальчик с собакой. 1840-е гг. Ярославский художественный музей
А маленькие, необразованные дети снова останавливаются перед неожиданно недетскими сюжетами. Тот самый девятилетний бывший нелюбитель пейзажей нашел картину Брюллова «Портрет Владимира Алексеевича Мусина-Пушкина». Чем Брюллов покорил ребенка? Мусин-Пушкин в рейтинге картин подобрался почти к самому зимнему лесу.
Горе около Серебряковой
К тому времени, как мы подобрались к моей любимой эпохе — к началу XX века, — наш малыш уже успел перейти с рук сестры на руки папы и вернуться ко мне. И теперь мне не удавалось хотя бы начать погружение в созерцание шедевров русской живописи. Малыш не хотел спокойно сидеть на руках, пытался ходить под ногами посетителей. Посетители, кстати, были не против — в основном довольно громко умилялись симпатичным щекастым младенцем. Действительно, улыбающийся озорной малыш для любителя прекрасного вполне может составить конкуренцию полотнам художников самых первых рядов. Но только когда этот малыш улыбается. Или спит. А вот когда малыш плачет или просто капризничает — тогда, понятное дело, никакого эстетического удовольствия быть не может. Это я вполне понимаю и вовсе не хочу лишать других людей возможности насладиться культурным досугом. Вполне и искренне сочувствую всем, кому пришлось столкнуться в жизни с кричащим малышом. И тем не менее в том самом зале, который я больше всего хотела бы увидеть, я испортила художественно-созерцательное настроение нескольким десяткам человек, и не на одну минуту, а на три, а то и на четыре.
Зинаида Серебрякова. Автопортрет с дочерьми. Август 1921 г. Рыбинский государственный историко-архитектурный и художественный музей-заповедник
Как раз неподалеку от Серебряковой, которая так чудесно смотрелась на автопортрете вместе с дочками — моя собственная старшая дочка в это время рассказывала мне, как именно зовут дочек нашей любимой художницы, — малыш начал капризничать. И сразу же — плакать. Причём довольно громко. Сама удивляюсь, но вообще подобное случается с нами довольно редко: очередной малыш во время посещения очередного музея обычно либо тихо сидит на руках, либо спит в коляске. Но вот тут — случилось. Плачет. А ведь ел совсем недавно, должен быть сыт. Куда мне деваться, на самом дальнем конце выставки? А ещё у меня голова разболелась — я и так была усталая и невыспавшаяся, а тут совсем плохо стало. Что делать — непонятно. Попыталась показать малышу особенно яркую картину — павлинов из «Сказки» художника Исаака Бродского. Нелепая затея, конечно — как это может успокоить годовалого малыша?
Исаак Бродский. Сказка. 1911 г.
Мне жалко, что я людям мешаю, и людям жалко, что я им мешаю. От первого вскрика ребенка до первых слов «Зачем притащили сюда детей» в подобных случаях проходит не «миллисекунда» из анекдота, но целых секунд 30. Где-то в толпе взвилась пара таких фраз, но они были анонимны, и мне было не до них. Но неожиданно прямо передо мной, озирающейся по сторонам в поисках чуда или мужа, образовались три почти одинаковых пожилых дамы, которые решили мне открыть глаза на правду: «У вас ребенок плачет», — сказала одна из них очень громко и отрывисто. «У вас ребенок кричит», — добавила она, и, чтобы совсем было понятно, объяснила: «У него лицо красное. Вы его замучили. Вы бессердечная женщина и просто издеваетесь над ребенком». Цитата прямо слово в слово. Я не знаю, как реагировать на такую «правду в глаза». Иногда мне приходят в голову успокоительные или остроумные идеи, но в тот момент, когда ребенок кричит, когда мне самой плохо и становится все хуже — мне. только становится хуже. Я хочу волшебным образом оказаться где-нибудь очень далеко.
И тут из толпы выныривает мой любимый муж. А в руках у него самая чудесная вещь на свете, величайшее достижение прогресса — мой смартфон. Не знаю, как Серебрякова успокаивала своих малышей. Вообще не представляю, как люди в домобильную эру справлялись с детьми, плачущими в музееподобных местах без мобильников. Эта вещь сияет, мигает, её можно грызть, зубами срывая защитный чехол. Это чудо техники выключает нарушителя музейной тишины за одно мгновение. Не то что выключает — а вырубает. Только что перед почтенной публикой находился глубоко несчастный нарушитель порядка, измученный бессердечными родителями — и вдруг на его месте оказывается милое дитя, нежное личико которого мягко подсвечено мерцающим, обреченным на преждевременную гибель экраном.
Впрочем, телефон не погиб. Мало того, малыш отвлекся, успокоился — и уже без спасительного гаджета смог продержаться в тихом и спокойном виде до самого конца мероприятия. Но мне уже не удалось посмотреть остальные картины выставки. Только издали я увидела красавца Леонида Андреева в красной рубахе кисти Репина, и где-то за чужими головами — портрет нашего святого Государя. Зато все это успели посмотреть дети: они вместе с папой были около этих картин как раз в то время, когда я «издевалась над ребенком».
Сокровища будущего
Без меня и муж, и старшие дети посмотрели художников «Бубнового валета», советское искусство — я прошла эти залы насквозь быстрым шагом с двумя младшими детьми. Лишь бы малыш снова не закричал. Я ждала встречи с полотнами этой эпохи, мне было бы очень интересно увидеть, какие именно сюжеты подобрали организаторы выставки. Кое-что, знакомое и ожидаемое, я, конечно, увидела боковым зрением — но разве этого достаточно? Впрочем, мое прохождение через залы «новейших течений» оказало на меня какой-то неожиданный, странный эффект.
Я устала и находилась в довольно тревожном состоянии. В таких случаях я стараюсь найти возможность хоть немного отдохнуть, выйти из ситуации, перезагрузиться. Например, отдать малыша старшим детям и закрыться на пару минут в спальне. Помолиться. Прилечь. Выпить стакан воды или чашку горячего чая. В раздраженном или тревожном состоянии лучше — для меня по крайней мере — не общаться с детьми и не принимать никаких решений. Но что делать, если ты с двумя малышами находишься на одной из главных выставок столицы великой Империи? Моя спальня далеко, чай тоже. Нужно найти хоть что-то успокоительное, что поможет мне вернуть саму себя на место. И так случилось, что именно в таком нелегком состоянии меня и застали «новейшие течения».
Картины могут настраивать душу на определенный лад. Могут вызывать определенные чувства, могут успокаивать, утишать — от слова тихо. Давать радость, надежду, умиротворять. Такими были почти все полотна в зале «Россия». Но фигуративное искусство, всяческие авангарды, яркий и революционный реализм — все это вдруг увиделось единой, сплошной лентой. Немудрено — ведь я почти бежала. И XX век виделся изломанным, резким, тревожным и вызывающим резонатором. От которого хотелось поскорее окунуться в первые залы — в Россию, в иконы.
Потом дети мне рассказывали о своих впечатлениях, показывали фотографии на телефонах. Старшие сходу сравнили советские «съедобные» натюрморты с подобными сюжетами у голландских мастеров, которых мы не раз видели в Пушкинском музее. Почему-то на советских картинах продукты, прямо как в магазине, уложены строгими пирамидками. Сама не видела — приходится верить на слово детям, которых эта плакатная аккуратность удивила.
Из более-менее современного искусства мне удалось бегло осмотреть только последний зал, девятый по счету, где я с малышами ждала более сознательных членов нашей дикой делегации. Картины, выставленные здесь, неожиданно напомнили фильмы Тарковского и Шукшина. Это была снова Россия. Не современная, немного советская, но гораздо больше — русская. Родная и православная. Женщина кормит грудью малыша на высоком берегу реки — а немного дальше виден храм. Вообще мне казалось, что я уже не в силах сосредоточиться на чем бы то ни было, кроме пути к машине. Но ведь я не могу пройти мимо такого яркого и трогательного изображения кормящей мамы. И я остановилась — без остановки картину не увидеть. И мне показалось, что этот храм позади женщины — как тыл, как прошлое, как благословение. Поворачиваюсь к выходу — и в этом же зале вижу изображение собственно благословляющей руки. Это сухая темная рука, почти мощи какого-то святителя, который благословляет художника на автопортрете Николая Андронова. Тоже как тыл, тоже — связь с прошлым и надежда на будущее. И я успела подумать о том, что эта надежда — действительная кульминация выставки. Связь с прошлым не потеряна, вера сохранилась, у России есть будущее.
Борис Неменский. Тишина. 1967
В этом последнем, прощальном зале был ещё как минимум один малыш. Он вместе с мамой спал на картине художника Неменского. Как-то очень по-настоящему спал. Наверное, неслучайно здесь встретились эти малыши. Ведь малыши, по определению, и есть то самое будущее, надежда, настоящее живое сокровище России, которое хранится не в музеях, а в наших квартирах, в наших домах. Наши дети, как это ни тривиально звучит, — это те люди, которые образуют русский народ уже через несколько лет. И, может быть, этот народ будет понимать, ценить, хранить и приумножать и сокровища музеев России, и всю Россию заодно. Если, конечно, мы сами сейчас позаботимся о наших детях. Если наши дети захотят жить в той системе ценностей, в которой мы их стараемся растить. И если Бог благословит, конечно.
