 |
| Православие.Ru | Петр Давыдов | 21.04.2018 |
Священник Анатолий Савчук
Напроситься в гости к отцу Анатолию заставило воспоминание друзей о первом знакомстве с ним. Происходило оно, по их словам, примерно так.
Огурцы как приглашение ко Христу
Полустихийный летний лагерь молодёжи — православной и раздумывающей — где-то в вологодских сосновых лесах на берегу озера. Палатки, костры, рыбалка, а поскольку молодёжь категорически настаивала на своей необычности, то и (внимание!) чтение вслух хороших книг, обсуждения, споры. Спокойным и добрым и уж тем более необычным делала пребывание в лагере молитва. На ней, правда, никто не настаивал, не загонял: кто чувствовал, что может молиться искренне, тот и шёл. И как было не молиться, если этот лагерь, с каждым годом утрачивавший остатки стихийности, располагался не только в сосновом бору рядом с речкой, но и неподалёку от величественного храма. Правда, разрушенного, но всё ещё своим достойным сопротивлением ветрам напоминавшего о временах более достойных. Там и молились, пытаясь хоть немного избавить церковь от запустения. Искренняя молитва юности в храме, хранящем достоинство несмотря на разруху; свежие чувства; мощный утренний ветер и тёплый, греющий костёр. — многие из «лагерников» считают то время одной из главных ступеней к Христу.
Кто-то выдал однажды идею: мол, неплохо было бы, если бы к их честной компании присоединился священник. Мысль, несмотря на юношеский бунт против всяких авторитетов, была встречена с пониманием: «Оно, конечно, было бы неплохо». «Но где этих священников здесь найдёшь? Тайга и озеро, захолустье. До ближайшей станции километров 25. Пожалеют свои „мерседесы“ наши батюшки, ох пожалеют — не для них просёлочные дороги, точнее то, что осталось от них», — сообщил самый продвинутый православный, немного, правда, протестантствующего толка. Представители группы «византийцев» хотели было вступить в новую дискуссию, но попытки её начала заглушил рокот мотора. На полянку выехал старый «Урал» с коляской, и, как ни долго находились ребята в тайге, рты всё-таки пораскрывали от увиденного: в коляске той сидел самый настоящий дед-лесовик — с бородищей, выбивающейся из-под шлема, с горящими глазами и с ручищами, обнимавшими пятилитровую банку с огурцами. «Батюшки святы!» — выдохнула одна из самых впечатлительных таёжниц-литературоведов.
«Таёжники»
— Всем привет! — провозгласил дед-лесовик, снимая шлем. — Насчёт святости не уверен, а насчёт батюшки — это да, это правда. Меня зовут Анатолий, я священник новый тутошний. Прослышал про вас — дай, думаю, познакомлюсь. Вы огурцов малосольных давно не ели? И ещё кой-чего я тут привёз — ну, поесть чтобы. Запасы, поди, поистощились. Да-а, дела. А хорошо у вас тут, люди. Давайте вместе молиться и храм восстанавливать!
Вот так и сдружились лесовики-затейники с отцом Анатолием. Затейником, как оказалось, ничуть не меньшим. Сколько, — говорят, — всего вместе уже прошли-прожили, сто лет прошло, кажется: уж и семьями обзавелись, и с пополнением ежегодно приезжаем сюда, в родные леса, но в памяти свежа вот та самая первая картина: священник в коляске на «Урале», в шлеме, обнимающий огромную банку огурцов солёных и улыбающийся.
Не столько огурцы повлияли, нет, конечно, — просто всегда рад убедиться, что радость христианства никуда не делась, что доброй улыбке есть место в жизни, что не всё её пространство занимают запреты и чёрный официоз. Допросил друзей с пристрастием, те с радостью выдали телефон отца Анатолия. Позвонил батюшке. Тот сказал, как проехать. Я и проехал.
Привычное дело
Священник Анатолий Савчук
Вологодская область, очень и очень провинциальный городок Харовск. Серый снег-автомастерские-серые пятиэтажки-убогие деревянные домики-серый памятник Ленину-алкомаркет-пункты быстрого займа-администрация района — вот первое впечатление. Сероватое, прямо скажу. Выгодное разнообразие вносят мощные сосны, небольшой храм в их окружении и крепкий дом недавней постройки. Тут всё основательно, по-северному. Даже псина-кавказец, и та, похоже, «окает» в своём просторном загоне. Добрый пёс, сразу видно. Хорошо, что на привязи. Проводил меня к двери умным спокойным взглядом.
Отец Анатолий открыл дверь как старому знакомому:
— О, проходи, проходи. На беспорядок внимания не обращай — рабочая обстановка. Сейчас, правда, пустовато в доме: кто в школе, кто в музыкалке. С дороги надо бы подкрепиться.
Чистый стол ломится от скромной, по словам священника, трапезы: хлеб, пирог, варенья, соленья, творог, картошка и прочая и прочая.
— Своё — оно роднее и вкуснее, — заявляет батюшка. — От своего и жить охота.
Внимание привлекает большая тарелка с куском пирога, прикрытая листком с надписью детским почерком: «Маме!» Вопросительно поднимаю глаза.
Отец Анатолий:
— Скоро оказия в областную больницу. Матушка с Александрой там сейчас. На прошлой неделе девятого родили — вот и Александра. Дай Бог им здоровья и чтоб побыстрее домой вернулись. А то скучно без них.
А, ну да. Девятый ребёнок — чего ж тут такого?.. В «рабочем порядке».
«Папа, посторожи, пока не спёрли!»
Почти всё в доме сделано своими руками — от детских деревянных кресел до, ну да, самого, собственно, дома. Крепко, основательно, по-мужски.
Отец Анатолий:
— Ох, иногда без девчонок так грустно! И порядок наведут, и посмеются. С другой стороны, с парнями оно размашистее как-то. Ну, попроще что ли. Хотя нет — со всеми хорошо. У нас мужиков шесть человек в семье, а им мясо подавай, так мы всегда или бычка, или свинью держим.
— То есть труд для вашей семьи, батюшка, совершенно естественен. Тут излишне говорить, что нормальной семье это понятно. Проще говоря, ваши дети знают, что чай сам по себе сладким не бывает.
— Ну, я им пытаюсь это внушить. Восемнадцать лет как минимум. Получается, слава Богу.
— Судя по записке на хлебе: «Это для мамы» — и почерку, а он, по-моему, женский, равноправие полов в семье серьёзное.
— Ага, у нас дамы — самые равноправные в мире. Попробуй вякни кто из сыновей на младшую, ответит — закачаешься! А пирог-то? Да, это старшая дочка пекла. Она у нас после мамы — главная заботница.
Вот ещё о равноправии. Помню, как-то сидели за столом дети, и вот человек сидит, кто-то из детей, ест суп — а тут бутерброд, и рука не рядом, как положено, а на бутерброде. Чтоб не спёрли.
— Ну, в большой семье клювом не щёлкают.
— Или: «Папа, я пошёл в туалет, посторожи».
— Это знакомо. У нас всего трое, правда. Кстати, семью, где три ребёнка, вы назовёте многодетной или нет?
— Три ребёнка. дело привычки. Если человек только-только начинает, то, наверно, многодетная. А вот если восемь — пустовато.
— Отношение к поповичам в школе и в кружках — какое оно? Нет, надеюсь, издёвок каких-то?
— Ну, ты моих старших видел. Умеют общаться, в общем.
— Да, я уже понял. Дяди серьёзные.
— Так деревенская пища здоровая. А сельский труд раскисать не позволяет. Младший может ходить по школе и девятиклассникам щелбаны раздавать, потому что старший, если что, вступится. Но не злоупотребляет, нет. Я им злоупотреблю!
Марк Подвижник и журналисты
— То есть ваши дети здесь «свои». А священник — он «свой»? Даже в таком месте, как Харовск и окрестные селения?
— «Окрестные селения» — это хорошо сказано: район у нас — 3,5 тысячи квадратных километров, живёт всего 13 тысяч народу, и все в разных местах. Большой крест получается!
Если же говорить о том, приходится ли священник своим другим людям, то если он в таком-то селе или посёлке, деревне наездами, то всегда его будут воспринимать отстранённо. Если живёт вместе с людьми — совсем другое дело. Вот почему так важно помнить про делателей жатвы. Я пока один на весь район.
— И получается тогда, что раз батюшка для русского села — существо непривычное, то и кормятся его жители всякими слухами, домыслами, «как бы объективными» сочинениями всяких «независимых СМИ»..
— Оно и есть. Стереотип, который уже навязан извне, они переносят на себя и на отношение к священнику, и сколько времени и сил потребуется, чтобы этот стереотип разрушить, опровергнуть! Возьмём наши любимые поповские «мерседесы» — священнику без него никуда, ведь так? Я когда тут появился, мне несколько лет рассказывали, что предыдущий священник ездил на «мерседесе». И когда я увидел этот «мерседес».. Ему прогулы ставят на базе приёма металлолома! Такая старая-престарая банка-«мерседес», один из первых, которые появились, наверное, в качестве трофеев после Ледового побоища. Журналисты, прости Господи. Марк Подвижник хорошо про СМИ сказал.
— Да?
— Да. Вот: «Не желай слышать о чужих злых делах: ибо при таковом желании изображаются и в нас черты этих дел».
— Что-то не удивляет меня после этих слов, что наше телевидение с интернетом и газетами напоминают иногда мусорку, а многие т.н. журналисты — постоянные пациенты известных лечебных заведений.
— Дурное дело нехитрое. Но дурным быть не перестаёт. Тут не та простота, про которую Христос говорит о голубях, и совсем уж не змеиная мудрость. Обычное «приклонение уха ко злу». Страшная гадость, кстати. Здоровью вредит, говорю.
Возмездие: не дай Бог — оптом!
— Кадровый голод. Священный кадровый голод — о как сказанул! Не хватает батюшек русскому селу. Молодые не собираются служить в ваши края?
— Ух. Один наш закончил Сретенскую духовную семинарию. Вот от, находясь здесь, тоскует по Москве, а из столицы звонит — чуть не плачет: хочу в родные края. И говорит, что готов бы сюда переехать.
— Так что мешает?
— Ну, он пока не женился.
— О, это многое объясняет. А может быть, он просто боится деревенской жизни?
— Чего нет — того нет. Он-то наш, деревенский, он привычный, и условия у нас неплохие: дом со всеми удобствами. Но всё-таки там, в городе, для молодого человека, может быть, более привычная атмосфера. Ведь пока молодой, хочется с такими же молодыми людьми пообщаться, а наши молодые стараются в город уехать. Это когда человек зрелый, ему уже интересно со стариками, а пока тебе лет 25, интересней с молодыми.
— А помните знаменитую фразу из русских сказок: «Старче, дай свою мудрую голову моим могутным плечам»?
— Я замечаю по своим школьникам: когда дети идут в школу, они очень мало общаются с родителями, и получается, что авторитетом для них становятся одноклассники. Это типично для всех нас, к сожалению, и опыт, мудрость людей, которые уже прожили жизнь, молодые не воспринимают, они как-то ориентируются на толпу. Какое-то стадное чувство, мне кажется.
Пока в школе, для них коллектив будет главным авторитетом. Когда им говоришь какие-то очевидные вещи, с которыми им придётся столкнуться, повторяешь простые, казалось бы, истины, духовную таблицу умножения, они как-то её не очень усердно учат.
— Например?
— Например, нравственные законы. Варсонофий Великий пишет: если ты кого оскорбил, то есть нанёс кому-то скорбь делом или словом, то впоследствии такой человек оскорбляем бывает во сто крат более.
— Закон возврата?
— Да, духовный маятник. И вот они как-то к этому легкомысленно относятся.
— Я по себе сужу. Тогда мне умные люди говорили то же самое. Скорбели о моей духовной неуспеваемости. И ой как она сказалась после. А кто-то и не шибко страдает, между прочим.
— Ждут, когда оптом, да. Это бывает.
— Не дай Бог — оптом. Врагу не пожелаешь.
Берёзки-сосенки и храмы
Храм в Кумзере
— Но вернёмся в благословенное русское село, отец Анатолий. Вы подтверждаете замечание отца Алексия Новикова из Тверской области, что сейчас имеет место замещение сельских жителей за счёт истосковавшихся по селу жителей города?
— Да. Полностью.
— По его наблюдениям, сейчас из села, из маленьких городов стремятся уехать остатки тех, кто хотел бы бежать за «перспективой», и начинают всё больше возвращаться люди другого качества — истосковавшиеся по свободе, простору, по настоящей России. Можно ли сказать, что провинциальный Харовск — это Россия? Или же это больше Советский Союз?
— Несмотря на то, что наш городок советский, всё равно русский менталитет чувствуется. Не съеден он советским временем.
— Смотрю на фотографии огромного храма, который штукатурят две бабушки. Две. В четыре руки. Тот самый русский характер?
— И штукатурят, и белят. Пенсионерки. Храм святых мучеников Флора и Лавра в селе Кумзеро. Действительно огромный, высотой в 12 этажей. От которого отказывались поголовно все потенциальные подрядчики, даже цену не спрашивали: только взглянут — и улепётывают.
— На фоне таких светлых лучей можно быть спокойным за настоящую Россию? Не погибло Отечество? Рано верещать: «Всё пропало, шеф»? Вы это можете подтвердить, основываясь на опыте?
— Могу, конечно. Никуда Россия — настоящая Святая Русь, я имею в виду, — не пропала. Дух жив.
Другое дело — быт деревенский. Тут сложнее. Тут влияние советского времени гораздо большее. Советские люди не привыкли начинать с нуля, что ли. Всё-таки нужно быть немножко авантюристом, чтобы вот так просто приехать в деревню, где нет работы, какой-то стабильности, и всё начинать с нуля.
— Вы имеете в виду, что мы избалованы советским достатком?
Озимые свиньи отца Анатолия
— Нет — стабильностью. Достаток не всегда был, но была стабильность. Хотя всю эту стабильность можно и в сегодняшней деревне сделать. Ну вот, например, поросята — они всеядные. Кролики, если взять по мясу, по выращиванию, то они растут быстрее всех. Если бычка полтора года надо держать, то кролика — четыре месяца, а размножаются они как. как кролики самые настоящие. Куры ещё. А если что в огороде посадить. Вот и можно уже быть и с мясом, и с яйцами, и с прочим. Плюс лес, река с рыбой, пчёлы. Что-то он уже может продавать. Мне рассказывал знакомый, у него в доме всегда только деревенская еда, хотя сам живёт в городе: приезжает кто-то из фермеров и козье молоко по квартирам разносит, литровка — 100 рублей. То есть ты записался, и тебе, когда надо, тогда и привезут. И я знаю, что многие готовы покупать деревенскую картошку, огурцы, грибы по цене выше, чем в магазине, если они будет чувствовать, что это настоящее, на навозе выращенное. Это всё можно организовать, потому что из любой деревни машины-то ездят.
— Но только обладая известной способностью или, как вы говорите, склонностью к авантюризму, хотя это уже будет не авантюризм, а элементарная предприимчивость.
— Ну, да, да.
— Хорошо. А у вас есть коза?
— Есть. Могу показать. И поросёнок, и кролики. И все предприимчивые донельзя. Видал когда-нибудь рыжую свинью? С шерстью?
— Озимая, что ли?
— Не, морозоустойчивая. Порода называется «венгерская мангалица». Сало у таких свиней — как мороженое. Будешь?
— Буду. Ещё хотел спросить. Вы-то в Харовске всяко свой, вас тут все знают. Есть отличие, когда священник ходит в подряснике и когда он в штатской одежде?
— Есть, и большое. По одёжке встречают. Иду как-то вечером в воскресенье, темно, никого нет, зима. И мужик немного выпивший: «Девушка, закурить не найдётся?»
— А вы в подряснике были?
— Да. Я ему басом: «Нет». У того аж ноги подкосились, признал наконец: «Понял. Прости, батюшка». Потом, мужики, которые не очень Ожеговы, но всё-таки редко когда ругаются.
— Получается, даже сам вид настоящего священника воспитывает?
— Да.
— И человек в этом случае вспоминает то, что заложено благочестивыми предками ещё тысячу лет назад?
— В большинстве случаев. Конечно, бывают люди, которые воспитаны на СМИ, но это редко.
— И тогда начинаются обвинения, слухи, обидки.
— Нет, обычно какие-то просто подколки гнилые начинаются. Такой юмор несмешной. Туповатый.
Почему мы улыбаемся
— Кстати, о юморе. Есть ли место улыбке в христианстве? Есть или нет?
— Мне кажется, это естественно. Если человек не улыбается, то по глазам должно быть видно. Потому что если взять наше христианство. Ну вот, чем бы человек ни начинал заниматься, предполагается какой-то результат, да?
— Разумеется.
— И христианство тоже предполагает результат, плоды. Плод духовный — любовь, радость, мир, долготерпение. По глазам видно у человека, насколько он христианин. Должно быть, по идее. По его поступкам уж тем более виднее — светлые они, радостные, мирные или, не дай Бог, наоборот.
— Я понимаю, что отец иногда должен быть строгим, но для любого родителя естественно доброе общение с детьми, и доброе общение предполагает улыбку. Вот мы обращаемся к Богу: «Отче наш», но если мой земной отец мне улыбается, как же мой Бог, мой Отец, может мне не улыбаться? Получается так? Иначе Он бы не говорил: «Не бойтесь», не настаивал бы: «Радуйтесь».
— «И паки реку вам, радуйтесь..»
— Крестная ещё говорила об исповедниках, святых людях, с которыми удалось познакомиться, пообщаться: «Эти люди столько перенесли! И для них юмор, шутка — естественные, привычные вещи».
— Да, радость. Добрая улыбка.
Кумзеро
— А столько вынесли — не дай Бог.
— Да и сейчас живут такие страдальцы Христа ради с настоящей, не вымученной, не искусственной улыбкой. Нужно только оглядеться повнимательнее. Художник у нас рядом живёт, из Москвы на зиму приезжает, дивные картины пишет — он столько перенёс, что не дай Бог никому. Он из большой семьи, по-моему, седьмой был. Детство было очень тяжёлое. И с семьёй потом не сложилось, развёлся, потом раком болел. Но стал ближе к Христу, и взгляд посветлел, и шуткой всегда поддержит. Работы его многим помогают. Это не барабанный оптимизм, нет — это способность видеть во всём Промысл Божий и Его поддержку.
Есть ещё знакомый охотник. Так вот он тоже стал радостнее и светлее после того, как заболел. До болезни он был настроен резко этими СМИ по поводу Церкви, а сейчас, смотрю, у него уже совсем другое настроение. Несмотря на те недостатки, о которых он говорил раньше. Только он теперь как-то перестал на них акцентировать внимание — всё, как Марк Подвижник говорил. И вот для него, видимо, раз немного осталось, каждый день как праздник, он более остро всё воспринимает — хочет, мне кажется, ощутить полноту жизни. И общаться с ним, ты представляешь, на удивление легко — много легче, чем с пышущими здоровьем самоуверенными товарищами. Утешительное такое общение. Многому учит.
— Отец Анатолий, как вы всё успеваете? И в школе встречи с учениками проводите, и в библиотеке с читателями, службы постоянные, в разъездах по району всё время, дом, семья огромная, скотина. — как?
— А я и не успеваю. Времени не хватает. В селе не соскучишься, поверь. Юмор ещё очень помогает — у нас в семье он прописан постоянно. О, кстати: возьми в дорогу консервы, а? Сами делали. Семье привет передашь. Для следующего поста, чтоб не унывали.
Поблагодарил я священника, взял плотный пакет с консервами. «И где тут юмор?» — думаю. Открыли дома и расхохотались — на банке красовалась надпись: «Сёмги нет, но вы держитесь!»
Со священником Анатолием Савчуком беседовал Пётр Давыдов
