 |
| Московский журнал | В. Тен | 01.09.2004 |
Прежде чем углубиться в тему, следует объяснить отказ от традиционного написания фамилии Геккерн (Геккерен). Считаю, что следует придерживаться варианта, известного по дневнику Пушкина и письмам Карамзиных. Голландская фамилия Heeckeren звучала по-русски как Экерн. Открытого слога требовала приставка «ван», а дифтонг «ck» произносится как один звук. Откуда взялось «Геккерн»? Барон ван Экерн усыновил Дантеса, впоследствии ставшего французским сенатором. Во Франции приставка «ван» уступила место традиционной дворянской «де», потребовавшей закрытого слога. Переместилось ударение, и прежде не читавшаяся последняя гласная стала ударной. Вместо барона ван Экерна явился барон де Геккерен. Подобные преобразования фамилий при смене их носителями стран проживания не редки. В 1860-е годы первые пушкинисты запустили в оборот французское звучание, в итоге и ставшее общепринятым. Дневник Пушкина и переписка Карамзиных тогда не были известны. Они увидели свет после того, как мнение об Экерне как о злом гении Пушкина уже утвердилось…
Зачем крупнейшему нидерландскому дипломату XIX века понадобилось интриговать против русского поэта, которого он даже не читал? Объяснения личного характера абсолютно неудовлетворительны. «Влюбленный» в Дантеса Экерн по определению являлся стратегическим союзником Пушкина, любившего Натали, так что их скорее следует считать «товарищами по несчастью». В подобной ситуации озлобленность Экерна на Пушкина являлась бы проявлением вопиющей неадекватности, дипломату абсолютно не свойственной. Возникшую неприязнь в данном случае можно объяснить только фактом систематического стравливания этих людей, что подразумевает «третью руку».
На мой взгляд, знаменитый анонимный пасквиль представляет собой произведение именно этой «третьей руки». Подробно по поводу авторства оскорбительного «диплома Ордена рогоносцев» говорится в моей книге «Последнее дело Пушкина» (СПБ., 2004); рамки журнальной статьи не позволяют повторить всю аргументацию. В частности, там приводятся доказательства в поддержку изначального мнения Пушкина, подозревавшего «некую даму», о чем сам поэт сказал В. Соллогубу в день рассылки анонимки. Согласно свидетельству князя А. Голицына, император Александр II во всеуслышание утверждал, что автором пасквиля является «Нессельроде». Скорее всего, речь идет о супруге канцлера Марии Дмитриевне, «злобной сплетнице» (выражение Ю. М. Лотмана), «взяточнице, сплетнице и настоящей бабе-яге, но отличавшейся необыкновенной энергией, дерзостью, нахальством и посредством этой дерзости, этого нахальства державшей в безмолвном и покорном решпекте петербургский придворный люд» (характеристика современника М. Д. Нессельроде князя П. Долгорукова). Графиня Нессельроде и Пушкин не терпели друг друга. Пушкин говорил: я не знаю, кого ненавижу больше — Булгарина или эту женщину. Ее называли «надменной антагонисткой» поэта.
Учитывая психологическую составляющую события, тем не менее, нельзя переоценивать ее значение. В деле об убийстве Пушкина, как оказывается, фигурируют большие деньги и большая политика, что подтверждается хотя бы метаморфозами выносимых Дантесу один за другим приговоров. Суд первой инстанции — кавалергардского полка, в котором служил Дантес, — приговорил француза к смертной казни через повешение — в полном соответствии с тогдашним законодательством. Далее повешение заменили солдатчиной, а потом и вообще отправили дуэлянта домой отдыхать. Подобные судебные казусы не объяснишь только психологическими причинами.
А теперь нам придется совершить небольшой исторический экскурс. 25 августа 1830 года грянула «Бельгийская революция» — восстание бельгийцев против голландского господства, воплощенного в феномене существовавшего полтора десятилетия Нидерландского королевства. После ряда позорных поражений в войне с восставшими король Вильгельм I решил искать помощи у великих держав. Но у кого? Австрия откровенно злорадствовала: до создания по решению Венского конгресса Нидерландского королевства территория Бельгии де-юре принадлежала ей. Франции бельгийский сепаратизм был на руку, поскольку Бельгия являлась франкоязычной страной. С Англией Большие Нидерланды остро конкурировали в торговле и политике колониализма. Вильгельм мог рассчитывать только на Россию, тем более что его сын и наследник принц Оранский был женат на любимой сестре Николая I Анне.
Для России посылка войск в Бельгию большой военной и финансовой проблемы не представляла. Политическим же оправданием здесь служили решения Венского конгресса. Царь уже направил графа И. Ф. Паскевича в Польшу формировать экспедиционный корпус. И вдруг все замерло. Войска «держались на военной ноге» (А. Х. Бенкендорф), но не двигались с места. Дело наткнулось на противодействие графа Нессельроде, который вошел в историю как «австрийский министр русских иностранных дел». Его политика привела Россию к полной международной изоляции и поражению в Крымской войне. Отзывы современников о нем уничижительны. Великий русский дипломат А. М. Горчаков, начинавший служить при Нессельроде, приводит слова последнего, произнесенные на одном из совещаний: «Нам дела нет до России». Ф. И. Тютчев назвал его в своей эпиграмме «маловерным карликом» и «беспримерным трусом». Характеристику друга Пушкина князя П. А. Вяземского нельзя читать не краснея: «Нессельроде, этот холоп, карла, не говоря уже в нравственном смысле, ибо в нем он не карла, а какой-то изверженный зародыш; глистный зародыш, выскочивший <…> подобно ветрам, выходившим из его покойного отца».
Итак, помочь Вильгельму I могла только Россия, которая, однако, медлила. Вильгельм всемерно активизировал русское направление своей внешней политики, действуя большей частью методом подкупа влиятельных лиц (действовал он так издавна, о чем, в частности, свидетельствует запись в дневнике Талейрана о получении им в бытность свою послом Франции в Лондоне от нидерландского двора двух взяток на общую сумму около 30 тысяч фунтов — огромные деньги по тем временам. Русским послом в Лондоне тогда являлся князь Ливен, точнее, как говаривали, его жена Доротея Христофоровна, сочинявшая за мужа официальные донесения в Петербург и содержавшая влиятельный салон. С семейством Нессельроде ее связывали самые дружественные отношения. Именно Д. Х. Ливен первая включилась в борьбу за интересы нидерландского короля, забросав Петербург посланиями с призывами ускорить интервенцию. Воинственный пыл княгини трудно объяснить иными причинами, кроме меркантильных: что еще могло подвигнуть на подобную деятельность супругу российского посла в Англии — стране, явно заинтересованной в распаде Нидерландов?
В 1833 году в Россию в качестве посла-министра отправился самый выдающийся голландский дипломат всех времен барон Экерн. Более подходящую кандидатуру трудно было найти. Экерн уже работал в России в начале 1820-х годов, состоял в хороших личных отношениях с М. Д. Нессельроде и Д. Х. Ливен. Вообще Экерн являл собой личность европейского масштаба. Знакомство с ним делало честь любому светскому льву от Стокгольма до Парижа — достаточно привести в пример его дружбу с известным европейским интеллектуалом архиепископом Безансонским герцогом де Шато-Роганом (прототип безансонского архиепископа в романе Стендаля «Красное и черное»). Самое главное: вышеупомянутый неадекватностью Экерн не страдал никогда, сохраняя тонкость суждений и ясность ума до глубокой старости. Ни в одной стране он не был уличен в неблаговидности поступков и опрометчивости поведения, какие вдруг, согласно утверждениям отечественных пушкинистов, пустился напропалую демонстрировать в истории с дуэлью Пушкина.
Экерн въехал в Россию в 1833 году с тайной сверхзадачей: сломить сопротивление «стоящих у трона» противников военной экспедиции русских в Нидерланды. Надо ли говорить, что первым из средств был подкуп. Разумеется, те, кого подкупали, бухгалтерских записей на сей счет не оставили. Однако и косвенные свидетельства весьма красноречивы. В переписке Дантеса и Экерна упоминается подарок последнего графине Нессельроде. Интересна в указанном смысле и история усыновления Экерном Дантеса, о котором в 1835 году дипломат отправился хлопотать на родину. Согласно указу Вильгельма I от 5 мая 1836 года, Жоржу предоставлялось нидерландское гражданство без права носить титул барона и имя ван Экерн, причем обретение этих прав отодвигалось на один год. Указ был юридически ничтожен по той причине, что Дантес не подавал прошения о гражданстве, он ходатайствовал только об усыновлении, желая быть сыном барона Экерна и подданным русского царя, гражданином России, где он делал успешную карьеру. Странность указа удивила всех причастных к делу лиц. Якоб Ван Экерн на другой же день после публикации королевского акта в «Нидерландских государственных ведомостях» явился во дворец с проектом нового документа, думая, будто Вильгельм просто ошибся. Между королем и его министром по русским делам состоялась беседа. Доподлинное содержание ее неизвестно, но можно предположить, о чем толковал с Экерном монарх, по свидетельству историков, помешанный на проблеме бельгийского восстания и получения русской военной помощи. Король воспользовался «нуждой» Экерна и «подвесил» его на «личном вопросе», наметив срок: один год. С тем Экерн и возвратился в Россию.
Здесь в июне 1836 года вышел указ Николая I о переименовании Жоржа Дантеса в барона Георга Экерна в связи с усыновлением последнего в Нидерландах бароном Якобом Экерном. Бумаги на подпись царю готовил граф Нессельроде. Странно, что царским указом по гвардии занимался глава иностранного ведомства. Обычно это делали чиновники канцелярии военного министерства, офицеры Главного штаба Его Императорского Величества, либо генерал-адъютанты царя. Тем не менее известно, что Экерн был в мае на высочайшей аудиенции и договорился, чтобы указ готовил именно Нессельроде.
Принято считать, будто Экерн «обманул» К. В. Нессельроде, не показав ему акт Вильгельма I относительно Дантеса. Вдумаемся, однако: речь шла о подготовке высочайшего указа на основе другого высочайшего указа. Никакой мало-мальски квалифицированный чиновник не отважился бы в такой ситуации на отсебятину и не стал бы составлять текст с чьих-то слов, не имея перед глазами исходного документа. А уж Нессельроде являлся бюрократом высочайшей квалификации! Он попросту совершил должностной подлог. Сделать это его могли заставить только очень большие деньги. Экерн, живший на жалованье, их не имел. Вывод: Нессельроде «отрабатывал» нидерландскую взятку, в свою очередь «подвесив» Экерна на «личном вопросе». С одной стороны, барон, лично обязанный Нессельроде, не вправе был настаивать на немедленной помощи Нидерландам, с другой — ситуация в его стране все более накалялась и давила на Экерна. Но не зря говорят: маленький долг — проблема должника, большой долг — проблема кредитора. Для Нессельроде, послушного Вене, лучшим выходом было так «подставить» Экерна, чтобы тот не в состоянии оказался думать ни о чем, кроме спасения себя и самого дорогого ему человека. В то время (примерно с февраля 1836 года) по Петербургу уже поползли слухи о связи Дантеса с женой Пушкина. Теперь в пересудах зазвучала фамилия «Экерн». Далее оставалось только довести скандал до форс-мажора. Форс-мажор тем и хорош, что прекращает все долговые обязательства.
Пасквиль от 4 ноября 1836 года, ставший в конечном счете причиной «смертного письма» Пушкина Экерну, содержал прозрачные намеки на нидерландского посла как на автора. Во-первых, анонимка была написана на бумаге дорогого и редкого сорта, которую употреблял Экерн, во-вторых, отправлена с ближайшего к его резиденции отделения связи. Указанные обстоятельства считаются доказательствами против Экерна, хотя любой мало-мальски грамотный криминалист назовет это скорее созданием ложных доказательств. Экерну ничто не мешало воспользоваться местным «бумажным ширпотребом» и другим почтовым отделением, чтобы отвести от себя всякие подозрения. Когда Дантеса приговорили к казни, он выразил решимость остаться в России в качестве частного лица и добиваться установления истины в «дуэльном» деле, пригрозив к тому же привлечь в качестве свидетелей ряд влиятельных лиц, включая М. Д. Нессельроде. Так ли вел бы себя человек, заваривший всю эту кашу?! Дантеса тотчас отпустили под предлогом, будто он «иностранец». Предлог надуманный, ибо Дантес на момент убийства Пушкина не был гражданином Нидерландов (при выезде Дантеса из России Экерн даже не решился выписать ему нидерландский паспорт). Не являлся юный авантюрист также гражданином Франции, поскольку официально отрекся от нее в весьма резких выражениях. Он вообще не имел никакого гражданства, имел только — в силу присяги — российское подданство. Подданного же императора Николая I суд первой инстанции приговорил к повешению с полным правом. Тем самым замена законного приговора высылкой представляет собой чисто коррупционное явление, столь распространенное в России сегодня, — «стоящие у трона» испугались угрозы Экерна бросить все карты на стол.
В свете сказанного отнюдь не лишенными причинной связи предстают такие, на первый взгляд, далекие друг от друга события, как гибель Пушкина в 1837 году и обретение Бельгией независимости в 1838-м.
