САМОДЕРЖАВИЕ — РУССКАЯ ФОРМА МОНАРХИЧЕСКОГО АВТОРИТАРИЗМА

К началу XX века Россия оставалась самодержавной монархией. Главой государства являлся император (царь), которому принадлежала высшая власть в империи. На протяжении веков прерогативы монарха в России базировались на обычном праве. Лишь в 1716 году при Петре I, упразднившем патриаршество и Боярскую Думу и сосредоточившем в своих руках безраздельно (абсолютно) всю полноту верховной власти, появилось формально-юридическое обоснование монарших прерогатив. В Воинском Уставе «артикуле» говорилось: «Его Величество есть самовластный монарх, который никому на свете о своих делах ответу дать не должен, но силу и власть имеет свои государства и земли, яко христианский государь, по своей воле и благомнению управлять». В 1720 году при составлении Духовного Регламента (плана реорганизации Церкви) в него была внесена лапидарная норма, гласившая: «Монарха власть есть самодержавная, которой повиноваться Сам Бог повелевает».
На протяжении XVIII века определение царской власти оставалось неизменным, и в 1797 году при императоре Павле I было сформулировано следующим образом: «Император Всероссийский есть монарх самодержавный и неограниченный. Повиноваться верховной Его власти не токмо за страх, но и за совесть Сам Бог повелевает». Позже этот постулат стал первой статьей первого тома Свода законов Российской империи. Формулировка оставалась неизменной до 1906 года, когда появилась новая (последняя) редакция Основных законов. Вплоть до 1906 года полнота царской власти ни фактически, ни юридически никакими формальными нормами и общественными институтами не ущемлялась. Положение не изменилось и после создания Комитета министров (1802) и Государственного совета (1810). Первый был учрежден в виде административного совещательного органа высших должностных лиц, а второй — как верховное законосовещательное собрание Империи.
Само по себе употребление в законе понятий «самодержавный» и «неограниченный» при определении монарших прерогатив свидетельствовало о не тождественности их. Прагматические же критики власти всех мастей не видели здесь никакого различия. Между тем оно существовало и носило принципиальный характер. Выдающийся русский лексикограф В. И. Даль дал два объяснения слова «самодержавный». В первом случае как управление полновластное, неограниченное, независимое от государственных соборов или выборных от земства и чинов. Весь этот определительный ряд действительно тождествен понятию «неограниченный». Однако Даль дает и второе определение самодержавия — «самая власть эта». Именно здесь и заключена историческая онтология старого царского титула, употребляемого в России с XVI века.
Смысл его обусловливался сутью православного мировосприятия и базировался на убеждении, что монарх — Помазанник Божий, что он получил власть от Всевышнего, правит Его милостью, а «сердце царево в руце Божией». Мистика русского самодержавия неразрывно была связана с учением Православной Церкви о власти и с народными воззрениями на царя как «Божьего пристава».
В то же время понятие «неограниченный» являлось порождением Петровского времени, эпохи формирования абсолютистской монархии. Оно подчеркивало социальный миропорядок, где власть царя — над всеми и для всех. По сути дела различие между двумя определениями царской власти — различие между сакральным и земным.
Со времени Петра I и до начала XIX века принцип полноправной, суверенной верховной власти формально оставался неизменным, однако характер и суть верховного государственного управления при последнем царе — Николае II — имели мало общего с Петровской эпохой. Если самодержавие Петра I можно с достаточным основанием считать деспотическим (произвольным), то к началу XX века положение выглядело иначе. Система претерпела изменения. Как и раньше, царь сохранял «Богом данное право» на любые решения, но все сколько-нибудь значительные из них принимались лишь после обсуждения (порой многолетнего) кругом должностных лиц различного уровня. Наиболее важные непременно обсуждались в комиссиях Государственного совета, а затем — в общем собрании Совета.
В первой половине XIX века при Николае I произошла кодификация законодательства, и в 1830 году было издано единое Полное собрание законов Российской империи (45 томов), а в 1832 году появился кодекс действующего законодательства — Свод законов Российской империи (15 томов). Он включал правовые акты, регулировавшие личные права и обязанности подданных, определявшие сословно-социальную субординацию, структуру, организацию и компетенцию всех государственных и общественных органов управления. Эти нормы являлись обязательными, и новый закон вступал в силу лишь после отмены предыдущего. Законоположения могли издаваться в виде уставов, уложений, грамот, положений, наказов, манифестов, указов, мнений Государственною совета и докладов, но непременно одобренных царем. Никакой закон не мог иметь «своего совершения без утверждения самодержавной Власти».
Важнейшие общие положения государственного устройства были зафиксированы в первом томе законов Российской империи — Своде Основных Государственных законов, определявшем прерогативы верховной власти, структуру и компетенцию главных общеимперских институтов: Государственного совета, Сената, Комитета министров. Этот том Основных законов включал и династическое законодательство — собрание актов, составлявших так называемое Учреждение о Императорской фамилии. Российское династическое право было одним из самых строго регламентированных в мире.
Царская власть являлась, безусловно, наследственной, передавалась от отца к сыну. Наследник (цесаревич) становился императором сразу же после смерти своего предшественника. Это было, так сказать, земное установление. Но существовал еще ритуал церковного освящения царской власти. Необходимость его оговаривал закон: «По вступлении на престол совершается священное коронование и миропомазание по чину Православной Греко-Российской Церкви. Время для торжественного сего обряда назначается по Высочайшему благоусмотрению и возвещается предварительно во всенародное известие». Церемония всегда происходила в Успенском соборе Московского Кремля.
Закон детально расписывал и условия тронопреемства в случае отсутствия прямых наследников у венценосца или несовершеннолетия нового правителя (он не предусматривал лишь возможность отречения монарха от власти). Родственники монархов составляли особое сообщество — Императорскую фамилию, права и преимущества которого были подробно оговорены. Дети и внуки монархов мужского пола именовались Великими князьями и регулярно получали особое денежное содержание. Они обязаны были вступать лишь в равнородные браки с представительницами других владетельных домов и обязательно с согласия императора. Лица более дальних степеней родства именовались князьями императорской крови, и им полагалась лишь единовременная денежная выплата при совершеннолетии и браке. Представительницы женского пола, состоявшие в близком родстве с императором, именовались Великими княжнами (княгинями) и сохраняли великокняжеское титулование даже после выхода замуж за иностранных принцев и монархов.
Династия Романовых, находившаяся на престоле с 1613 года, имела тесные родственные связи со многими монархическими домами Европы. К началу XX века фамильные унии включали крупнейшие владетельные дома: Великобритании, Германии, Голландии, Греции, Дании, Италии, Испании, Норвегии, Румынии, Швеции. К этому времени царская династия насчитывала около пятидесяти персон. Наиболее близкие родственные узы связывали последнего монарха Николая II с Англией (Ганноверская династия), Данией (Шлезвиг-Гольштейн-Зонденбург-Глюксбургская) и Грецией (Шлезвиг-Гольштейн-Зонденбург-Глюксбургская). В начале XX века дедушка русского царя был королем Дании (Христиан IX), в Англии и Греции на престолах находились его дяди (Эдуард VII и Гeopг I), a императором Германской империи являлся кузен царицы Вильгельм II.
Любое законоположение становилось в России законом лишь после подписи монарха. Она могла быть поставлена на документе и после обсуждения («экспертизы») в Государственном совете, Комитете министров, в особых совещаниях лиц, приглашенных «по усмотрению государя», и без оного. Со второй половины XIX века второе случалось крайне редко. В отличие от предков, перед последними царями — Николаем I, Александром II, Александром III и Николаем II — неизменно вставала задача соотносить новые меры с существовавшими правовыми нормами. Находясь как бы выше писаного закона, они были скованы и буквой существовавшего законодательного норматива, и управленческой традицией XIX века «соизмерять», «обсуждать» и «согласовывать».
При Николае I окончательно сложилась модель иерархической самодержавной имперской системы, начавшей оформляться при Петре I и достигшей своего расцвета во второй четверти XIX века. Используя терминологию Н. М. Карамзина, ее с полным правом можно назвать «либеральным абсолютизмом». Царь, оставаясь демиургом права, вынужден был действовать в системе зафиксированных нормативных координат. После издания Свода законов впервые в истории русской государственности появились законоположения, очертившие социальные «правила игры», которые лишь в редчайших случаях переступал сам верховный инспиратор права.
С середины XIX века за пределами частных интересов и вопросов (разрешение на брак родственникам, выдача наград и субсидий, изменение меры судебного или административного наказания, назначение на должность), в делах общегосударственных трудно найти примеры проявления монаршей воли, которые можно квалифицировать как личную прихоть правителя. Если при Петре I и его правнуке Павле I «разумения», нерасположения и неприятия монарха могли определять государственный курс, послужить причиной войны, обернуться благом или бедствием для многих, могли стать причиной опалы, лишения имущества, изгнания и даже казни, то в позднейшее время личные чувства и порывы царя все меньше и меньше играли роль непреложного политического импульса. Менялись общественные условия, смягчались нравы; изменялась и психология властителей. Еще во второй половине XVIII века в России начали оформляться правовые нормы общественного устройства. В 1766 году при Екатерине II появилось положение, остававшееся в законодательстве до 1917 года: «Империя Российская управляется на твердых основаниях положительных законов, учреждений и уставов, от Самодержавной власти исходящих».
Именно тогда в государственной политической практике стал утверждаться принцип преемственности писаных юридических норм. В своем наказе членам Уложенной комиссии императрица писала: «Комиссия не должна приступать к выполнению своих заданий до того, как она будет полностью осведомлена о нынешнем положении в стране, потому что любое изменение не должно ни в коем случае стать самодовлеющим, а должно служить для исправления недостатков, когда такие недостатки есть, однако все доброе и полезное надо оставлять и не менять, потому что оно должно всегда оставаться в силе». К концу XIX века венценосные потомки Петра I были в своих действиях ограничены не только сложившейся управленческой традицией, фактором общественного мнения, но и вполне определенными законоположениями, касавшимися как области династических прерогатив, так и сферы гражданского права вообще. Монархом могло быть лишь лицо православного вероисповедания, принадлежавшее к династии Романовых, состоявшее в равнородном браке. При этом неограниченный правитель обязан был в момент вступления на престол объявить наследника в соответствии с законом 1797 года.
Ограничен был самодержец и самой управленческой технологией, порядком издания законов, своими собственными распоряжениями, для отмены которых требовался особый законодательный акт. Он не мог лишить жизни, чести, имущества, сословных прав, не имел права вводить налоги, был лишен возможности кого-то «озолотить», «облагодетельствовать», что называется, не сходя с трона. Для этого требовалось издание письменного распоряжения, оформленного надлежащим образом. Иными словами, устное распоряжение монарха уже не являлось законом.
Наряду с общиной и сословной структурой, самодержавный авторитаризм явился продуктом сложного исторического процесса становления, выживания и укрепления государства. Будучи титулована при Петре I «империей», Россия являлась таковой, по сути, и до царя-модернизатора, и после него. Имперская судьба России во многом принципиально отличалась от многих прочих империй. Россия не являлась в общепринятом смысле «колониальной державой». Ее территориальная экспансия не мотивировалась финансово-экономическими устремлениями, поиском рынков сырья и сбыта, у нее не существовало деления на «метрополию» и «колонии», а экономические показатели развития окраинных районов («колоний») были часто куда выше, чем у региональных зон, которые можно отнести к историческому центру.
Стратегические интересы и территориальная безопасность — главные факторы складывания Российской империи. Именно натиск извне многое определил в социальном и политическом устройстве России. В XVI веке русское государство воевало 43 года, в XVII — 48, а в XVIII — 56 лет. Даже в «мирном» ХIХ веке Российская империя провела в войнах более 30 лет. Исследовав исторические факты, известный английский историк А. Тойнби (1889−1975) констатировал: «Верно, что и русские армии воевали на западных землях, однако они всегда приходили как союзники одной из западных стран в их бесконечных семейных ссорах. Хроники вековой борьбы между двумя ветвями христианства, пожалуй, действительно отражают, что русские оказывались жертвами агрессии, а люди Запада — агрессорами значительно чаще, чем наоборот». Однако вне зависимости от причин, путей и средств формирования сам факт возникновения огромного территориального комплекса неизбежно порождал проблемы, вызываемые самой природой имперского существования.
Любая империя — это всегда сложное соотношение взаимодействия и противодействия центробежных и центростремительных сил. Чем сильней государство («империя»), тем меньше сказывается на его политике воздействие центробежного фактора. В России носителем, выразителем и реализатором центростремительного начала неизменно выступала монолитная («единодержавная», «самодержавная») монархическая власть. Поэтому как только возникала тема о ее политических прерогативах, неизбежно вставал вопрос и о стабильности всей государственной имперской конструкции. Природа российского имперства препятствовала развитию полицентризма и региональной автономизации. Монархическая Россия оставалась заложником своей истории.
Другая онтологическая причина упорного неприятия власть предержащими идеи о конституционном правлении, основанном на расписании политических функций и их разделении между различными субъектами государственного права, коренилась в сакральном смысле царской власти. Царь в России никогда не являлся «первым среди прочих». Он венчался на царство, вступал как бы в мистический брак со страной, а царские порфиры отражали «свет небес». Для начала XX века подобные представления являлись несомненной архаикой. Тем не менее они отражали не только мировоззрение самих монархов, но и подавляющего большинства их подданных. Религиозное (православное) миросозерцание наделяло царя особым ореолом, которого не имел никто из прочих смертных. Именно здесь коренилась причина тех сложных коллизий, которые сопутствовали попыткам реформировать верховную власть в либерально-правовом духе. На пути подобных устремлений всякий раз вставала непреодолимая преграда: не подлежавший реформированию религиозный авторитет.
Между тем проблему противодействия либеральной конституционно-правовой реконструкции России сводят нередко лишь к локальным вопросам о «недальновидности» и «политической близорукости» венценосцев, о корыстных интересах отдельных лиц и социальных групп, оставляя совершенно в стороне национально-православную ментальность. Подобный подход является историческим упрощением.
К началу XX века Россия была еще далека от универсального правового государства (в понимании политологии и социологии XX века), но тенденция гуманизации, правового обеспечения социального жизнеустройства и государственного управления на протяжении всего XIX века (при всех сложностях и прерывностях) проступала вполне определенно.