 |
| Московский журнал | Анна Грушина, Андрей Сахаров | 01.02.2004 |
Анна Грушина. Андрей Николаевич, в нашей редакционной почте немало писем, авторы которых выражают обеспокоенность по поводу откровенной политизированности нынешних учебников истории — школьных и вузовских…
Андрей Сахаров. Политизированность, о которой Вы говорите и которая в самом деле имеет сегодня место, с действительным течением исторической науки и процессом создания учебной литературы не должна иметь ничего общего. По крайней мере это недопустимо для ученых нашего института. Политизированность же я могу объяснить тем, что в последние десятилетия появились условия для свободы творчества, в том числе научного, — свободы выдвижения концепций, переосмысления фактов и так далее. И вот тут не всем хватает объективности. В подобной ситуации крайне важно для нас, ученых, сохранить чувство самоконтроля, иначе в политизированном обществе под влиянием среды очень легко скатиться на поле субъективности, ненаучности в трактовке тех или иных тем: все мы — живые люди, у каждого своя человеческая судьба, а значит, свой личный опыт, налагающий индивидуальные оттенки на восприятие событий; у каждого исследователя — свои приоритеты, свои пристрастия… Должен оговориться, что большинство ученых Института Российской истории РАН проводит исследования только на основе первоисточников, документальных фактов, стремясь осуществить подлинное возвращение к нашим научным истокам. Кстати, вопреки укоренившейся в последнее десятилетие точке зрения, прошлая наша историческая наука, представленная блестящими именами, не была ни идеологизировна, ни политизирована. Если вы вчитаетесь в труды Карамзина, Соловьева, Ключевского, то, отбросив некоторые поклоны Карамзина, например, в адрес Александра I…
А. Г. — Чем его попрекали современники и продолжают попрекать нынешние публицисты…
А. С. — И что вполне естественно как обычная вежливость и некоторая страховка для продвижения в жизнь своего выстраданного труда… Но рассмотрев в целом «Историю Государства Российского», убеждаешься, что там ни в одной строчке нет какой бы то ни было политизации, нет никакого угождения власть предержащим: то есть абсолютно творческая, конечно, личностная, но объективная история России, как понимал ее Карамзин в свое время. И у Соловьева, и у Ключевского политизации вы также не найдете. Есть определенные точки зрения, определенные научные пристрастия, но это полнокровные обобщающие труды, базирующиеся на всем тогдашнем историографическом, документальном в том числе, летописном наследии. Эти труды также являются базовыми для нашего возвращения к истокам.
Не менее важна для нас и оценка происходивших в России событий, их анализ, дававшийся в западной историографии, хотя здесь немало политизированных работ, писавшихся на политическую злобу дня. Разумеется, такие «однодневки» мы отметаем.
Сегодня стали доступны материалы, которые были спрятаны за семью печатями во всевозможных закрытых хранилищах. Используем мы и лучшие достижения советской историографии. Ведь в тот период были созданы замечательные труды по истории Древней Руси, феодальному периоду, истории России XIX века. я бы назвал здесь работы академиков Рыбакова, Дружинина, Черепнина, докторов наук Бескровного, Устюгова, Зимина и других, которые мы можем опять-таки с полным основанием использовать в качестве базовых. Наконец, я назвал бы историко-философские работы российской эмиграции, остававшиеся для нас неведомыми в течение многих десятилетий, — скажем, того же Ивана Ильина и других…
Все вышеперечисленное стало нашим достоянием, без которого сейчас невозможно продвижение исторической науки, дало нам колоссальный, богатейший фон и надежную основу для спокойного, объективного, неидеологизированного написания современной истории. С этим багажом и работают ученые Института.
Нужно сказать, что современный историк, как и автор современных учебников по истории, живет в реальном мире, он тесно связан с обществом, оказывающем на него свое влияние. Книги, изданные нами в первой половине 1990-х годов, конечно же, отличаются от написанных в последние пять лет. Мы овладевали названным мной историографическим материалом постепенно — соответственно менялась и наша точка зрения. Нас спрашивают: «Так вы переписываете историю?» А я неизменнно отвечаю: «Мы не переписываем историю — мы историю переосмысливаем». Это совершенно разные вещи. Одно дело — радикально переставить акценты, перевернуть все с ног на голову. Подобным мы не занимаемся. Этим занимались и занимаются, как вы знаете, нкоторые публицисты, любящие разного рода сенсации, включающие в себя некое историческое знание. Мы же, переосмысливая историю, прокладываем новые пути на основании становящихся нам доступными новых архивных документов. Мы переоцениваем факты, возвращаясь к тем событиям, которые уже как будто хорошо всем известны, но которые сейчас получают совсем другую окраску. В качестве примера хочу привести пугачевское восстание. О нем написано было немало не только в советское время, но и дореволюционное — вспомним хотя бы Александра Сергеевича Пушкина. А сегодня мы видим это событие во многом иначе. Во-первых, мы четко понимаем, что пугачевское движение представляло интересы низов общества — казачества, крестьянства, крепостных, работных людей, словом, униженных и оскорбленных. Но при этом мы понимаем и то, что, кроме интересов пугачевского окружения, в России действовали и совершенно другие устремления. Шла русско-турецкая война. Это было серьезное испытание для страны, огромная ответственность ложилась на власть и армию. И мы просто обязаны, рассматривая историю пугачевского движения на фоне эпохи, уяснить себе мотивы поступков не только сторонников Пугачева, но и всех слоев общества. Сейчас мы откровенно пишем о том, что Пугачев нередко мобилизовал людей в свое войско насильно. Повстанцы по его указанию беспощадно разоряли колокольные заводы и нанесли промышленности «рала колоссальный урон. А сколько разрушили они помещичьих усадеб — этих родовых гнезд с огромными библиотеками и подлинными памятниками архитектуры, сколько уничтожили дворянских семей! Шла борьба с исконным укладом жизни, который также является достоянием российской культуры. Теперь мы прекрасно понимаем, что все это не было случайностью. События вынудили Екатерину II отозвать с турецкого фронта ряд войсковых соединений во главе с Суворовым. В итоге с Турцией был заключен мир менее выгодный для России, чем это могло бы быть, продвижение России к Черному морю приостановилось… Вот чем обернулось восстание Пугачева, которое, как мы видим, ни в коем случае нельзя рассматривать изолированно от жизни всего общества в целом. И подобных фактов в нашей истории обнаруживается великое множество, когда мы начинаем переосмысливать события в максимально широком контексте, а судьбы отдельных исторических личностей — Александра Невского, Димитрия Донского, Ивана III — с точки зрения их симпатий-антипатий, их комплексов, их пристрастий. Сегодня немыслимо оценивать царствование того или иного государя в отрыве от его личностного опыта, от его психофизических качеств. Все увязывается в единый узел. Достоинство современных историков в том, что они показывают развитие общества в целом, а не ориентируются на те или иные его фрагменты. Несколько десятилетий мы выделяли в качестве такого «главного» фрагмента нашей истории судьбы рабочих и крестьян. Но ведь Россия — страна многоукладная, многосословная. Рабочие и крестьяне — сословие уважаемое, но далеко не единственное. Были и бояре, и купцы, и дворяне, и мещане, и государственные чиновники. Каждое сословие занимало свое место и свою нишу в истории страны — все вместе они и творили российскую историю. Давайте вспомним хотя бы Бородино: Багратион, Барклай де Толли — это была элита общества. Сак надо отдать должное и ей. В XVIII-XIX люди такого типа осваивали западную философию, западную литературу, участвовали в проведении государственных реформ, создавали российскую армию, клали жизнь на алтарь Отечества. Подлинная история государства Российского обязана отражать жизнь всех слоев общества — только тогда она может быть полной. И только такая история способна воспитывать человека, пробуждать в нем лучшие качества и лучшие патриотические чувства. Нам нужная полнокровная картина прошлого нашей страны — без всяких прикрас и политизированности (последняя, кстати, эти самые прикрасы и создает). Вот к чему мы сейчас стремимся в выпускаемых нами трудах и в создаваемых учебниках для школ и вузов.
А. Г. — А история Русской Православной Церкви каким-то образом входит в сферу ваших интересов?
А. С. — Это одна из характернейших черт современной исторической науки — обращение к истории Церкви, к истории религии в России. В современных учебниках вы сможете найти интереснейшие страницы, посвященные Сергию Радонежскому, Серафиму Саровскому, Иоанну Кронштадтскому, митрополиту Макарию и многим-многим другим. Знакомство с их судьбами и деяниями значительно обогащает представление о русской истории у всех, кто ею интересуется.
А. Г. — Сегодня появилось целое направление, которое тоже переосмысливает — весьма своеобразно — роль в нашем прошлом некоторых исторических личностей, например, Ивана Грозного, Распутина: нам предлагается относиться к ним как к святым… Интересно по этому поводу Ваше мнение — мнение ученого, а не церковного деятеля.
А. С. — К такой фигуре, как Иван Грозный, я подхожу с точки зрения гражданина, а не только историка. Вообще всякая историческая личность не пребывает неизменной на протяжении своей жизни. Она испытывает влияние возраста, окружения, общественно-политических условий, личных удач и неудач. Если так подходить к Ивану Грозному, — вырисовывается образ весьма трагический. Вначале это был яркий молодой человек, полный возвышенных идеалов, но вместе с тем уже душевно надломленный. В раннем детстве он потерял мать и отца; над ним измывались, его унижали, порой плохо кормили, — и все это на фоне неукоснительного соблюдения по отношению к нему сакрального царского ритуала. Подобный двойной стандарт, выражаясь по-современному, сильно повлиял на молодого царя, о чем немало написано у Ключевского, Платонова и других наших историков. Общее мнение таково: в юности Иван Васильевич инициировал ряд замечательных для своего времени реформ, собрал вокруг себя незаурядных личностей — Адашева, Сильвестра; затем венчался на царство. Однако сепаратистски настроенные князья и бояре и даже его близкое окружение видело будущее России в «балансе» власти аристократии и царя — по образцу Польши и Швеции. На это Иван IV, конечно, не мог согласиться, ощущая себя продолжателем традиции Ивана III, Василия III… Происходят первые трения между царем и соратниками. Эти трения, учитывая скрытный и жестокий характер молодого государя, в конце концов, вызвали первые опалы и казни. Положение усугублялось начавшимся противоборством в российской элите. До этого умерла супруга царя — любимая Анастасия… В итоге мы видим уже другого Ивана IV — Ивана Грозного: опричнина, казни, жесточайшие репрессии против Новгорода. И, наконец, совершенно другим стал он в старости, терзаемый болезненной подозрительностью…
Вот так, в совокупности, в развитии и следует рассматривать любую историческую личность, ее влияние на историю. А причисление к лику святых — это уже сфера духовная, тут мы не советчики: мы можем только охарактеризовать человека, показать его место в истории, плюсы и минусы его светской политики.
А. Г. — Появились ли в сегодняшней исторической науке темы, которых не было никогда прежде?
А. С. — Да, к примеру, ГУЛАГ. По истории ГУЛАГа защищаются кандидатские и докторские диссертации — очень интересные и объективные. Есть еще тема спецпереселенцев, социальная история России 1920−1960-х годов. Все это свидетельствует о том, что мы начали обращаться к закрытым ранее темам. Кроме того, если раньше наша наука занималась только общими явлениями российской и советской истории, то теперь мы доходим до отдельного города, завода, семьи; показываем, как личность существовала в государственной системе. Власть, общество, человек — так я сформулировал бы одно из новых направлений в нашей историографии.
А. Г. — В ноябре прошлого года Вы в составе группы ученых встречались с президентом России В. В. Путиным. Какова была цель этой встречи?
А. С. — В основном речь шла об учебной литературе. Президент выразил озабоченность тем, как освещается история России XX века в современных учебниках, — многие из них — с чего мы и начали разговор — идеологизированы и политизированы. Наш ответ был очень простым: в условиях свободы неизбежно появление и таких учебников. Другое дело, что здесь должно преобладать влияние научной, академической среды, базирующейся на тех постулатах, о которых я говорил выше: объективный, спокойный характер подходов к проблемам российской истории и рассмотрение их в совокупности, без купюр и фантазий.
А. Г. — Андрей Николаевич, а каковы Ваши личные интересы, если можно так выразиться, в исторической науке?
А. С. — Они достаточно многогранны, но основные направления моей научной работы — социально-экономическая история русского крестьянства, дипломатия и внешняя политика древней и средневековой Руси. Меня в свое время привлекала личность Владимира Мономаха — о нем я написал книгу. Есть работы по истории русского реформизма конца XVIII — начала XIX веков, книга об Александре I. Пытался осмыслить и последнюю русскую антикоммунистическую революцию — 1989−1993 годов. Участвовал в создании трехтомного учебника истории для вузов — ныне этот труд получает новую жизнь (выходит второе издание). я — автор учебников для 6−9 классов средней школы. Конечно, сегодня массу времени отнимают вопросы административные. Однако я стараюсь по мере сил и возможностей продолжать исследовательскую работу. В настоящее время тружусь над книгой «Крещение Руси и дипломатия Владимира I».
А. Г. — Как Вы стали историком — случайность, призвание?
А. С. — Моя мама, Елена Константиновна Сахарова, преподавала историю в школе. Она была ученицей Бочкарева, в свою очередь являвшегося учеником Ключевского. Поэтому мама воспринимала российскую историю в том ее качестве, которое наполнялось работами Карамзина, Соловьева, Ключевского. Благодаря ей я рано познакомился с «неофициальной» историей нашего Отечества. Я этим обстоятельством весьма гордился и уже в школьные годы знал, что пойду на исторический факультет. Потом сам пять лет учительствовал и с благодарностью вспоминаю то время, потому что именно тогда начал понимать по настоящему, что такое российская история. Когда ты пытаешься дойти до ума ученика, до его сердца, ты невольно обращаешься не только к факту как таковому, но ко всему тому, о чем мы сегодня беседуем: полнокровная история общества, история личности, история через личность — занимательная, трагическая, героическая, но подлинная. Потом я преподавал в пединституте, параллельно занимаясь журналистикой, состоял в административных структурах на руководящих должностях. И только после защиты докторской диссертации перешел в Академию наук на исследовательскую работу. Вот так и возглавил Институт российской истории.
А. Г. — «Московский журнал» — издание не только историко-краеведческое, но и литературно-художественное. Вечная мука: насколько допустим в историческом повествовании художественный вымысел. Литература не может и не должна вторить науке — у нее — другое предназначение, но и упомянутые «художественные вымыслы», которые стали сейчас просто приметой времени, также едва ли приемлемы…
А. С. — Мы, историки, стремимся к тому, чтобы наши труды были написаны хорошим, образным литературным языком. Если текст настолько «засушен», что его невозможно читать, это плохо. Но еще хуже, когда факты «художественно» подтасовываются, когда на потребу читателя или зрителя искажается объективная ткань исторического процесса. Этим сейчас действительно занимаются многие. Особенно телевидение увлеклось историческими экскурсами-измышлениями.
А. Г. — Хочется услышать Ваше мнение о трудах Фоменко, изданных сегодня огромными тиражами.
А. С. — На нем кто-то зарабатывает большие деньги. Сам Фоменко — специалист в области математики, а в истории он дилетант. Его цель — на основе неких математических расчетов пересмотреть ключевые моменты российской истории, опрокинуть историческую логику, произвести сенсацию. Это, увы, также одна из издержек полученной нами свободы мнений и идей. Научной критики труды Фоменко совершенно не выдерживают. Ведь он вообще отрицает такое понятие, как безусловный исторический факт, многократно подтвержденный источниками.
А. Г. — Однажды, отвечая на вопрос о задачах нашего журнала, я сказала, что мы надеемся стать подспорьем для нового Карамзина, который столь же полно, как и его предшественник, осмыслит жизнь России после Петра I (Карамзин свою «Историю…» довел до петровских времен). Ему будет трудно, новому Карамзину?
А. С. — Не думаю. В последнее десятилетие появилось очень много серьезных научных и научно-популярных работ, охватывающих период XVIII—XX вв.еков, которые могут стать базовыми для масштабных обобщающих исследований. Даже по недавнему советскому периоду нашей истории опубликовано огромное количество до того неизвестных источников, позволяющих широко и объективно оценить это непростое время. В определенном смысле можно сказать, что новый Карамзин уже появляется. Под эгидой ЮНЕСКО вышла семитомная «История человечества» на английском языке — она сейчас переводится на русский язык. Потом ЮНЕСКО приняло решение издать восьмой том, посвященный России. Этот фундаментальный том вышел в свет (недавно МИД России провел его презентацию) — 110 авторских листов — готовили сотрудники нашего института, руководствуясь именно теми принципами научной объективности, о которых мы говорили выше. Такой вот получается, мы надеемся, «коллективный Карамзин"…
А. Г. — Поскольку этот труд едва ли будет доступен широкому читателю, я заранее прошу вашего согласия на публикацию в нашем журнале отдельных глав из него.
А. С. — Замечательно. Я уверен: Ваш читатель не разочаруется.
