Московский журнал | К. Васильев | 01.12.2003 |
***
Мелководье? — Ну что же, оно
с наступлением половодья
исчезает —
и где оно, дно?
Поищу —
И меня не найдете.
Да, любая страшна глубина,
если ты ощутил под руками
камни скользкие темного дна,
эти к пальцам прилипшие камни.
***
Лишь паутины тонкий волос
Блестит на праздной борозде…
Тютчев
Смогу ль отдать земле — земное?
Иль смерти острая коса
сегодня гонится за мною?
Молчат небесные глаза.
Земля, напитанная кровью,
не крови просит от меня.
Сама не может вспухнуть новью,
осенним колосом звеня,
бесценным голосом высоким,
и тонким волосом седым,
и звездным зовом синеоким,
и словом горестным моим.
***
Земля бывала плодородна,
и материнское тепло
совсем легко, совсем свободно
к высоким небесам текло.
Но до последнего предела
Теперь земля истощена.
Душа, покинувшая тело,
одна душа, одна, одна.
Она светла, легка, тревожна,
она еще желает жить.
И оторваться невозможно,
и тяжело по ней ходить!
***
Печальный сонет
Смотри назад. И черная дыра
откроется тебе в потоках лавы.
На свете не бывает прочной славы,
слова живые кончились вчера.
От завтрашнего дня не жди добра —
продолжатся кровавые забавы.
Пути к Добру действительно — кровавы.
Борьба за счастье — страшная игра.
Игра давно проиграна — но что же?
Вчерашний день и завтра будет жив.
Душа отважно лезет вон из кожи.
Высокий голос совести фальшив.
Но вспомни, что, когда ты был моложе,
тебе сей мир казался справедлив.
***
Сонное царство. Дремучая тишь.
Синие звезды едва различимы.
Медленно каплет с продавленных крыш,
а надвигаются те еще зимы.
Да и куда ж мне бежать со двора?
Сыт я по горло своим захолустьем.
Эта вселенная, эта дыра
слишком знакома? — допустим, допустим.
И, взгромождаясь на теплую печь,
Я отправляюсь за край мирозданья —
чтобы прямая прорезалась речь
через отчаянье и одичанье.
***
Александре Котковой
Мы повода для встречи не искали —
он первый потрудился нас найти,
и наши параллельные пути
внезапно и стремительно совпали
Звезда над нами вспыхнула одна ли?
Одна ли кровь в твоей, в моей груди?
Одна ли радость будет впереди?
Она ли нас избавит от печали?
Нас вводят в заблужденье зеркала —
но вижу: ты всегда лицом светла,
и видишь ты: мое лицо — темница.
Глаза мы друг от друга отведем, —
чтобы увидеть вновь, как наши лица
соединятся в зеркале одном.
***
Дрожат древесные листы.
Дрожат пред первым и последним
преодоленьем высоты.
И я готов смотреть вослед им.
Один-единственный полет
перед слияньем с почвой плотной.
Что ж, и меня земля зовет —
но скоро ль кончится полет мой?
Я падал в жизни много раз,
и боковым я видел зреньем,
как вслед за мной листва неслась,
уже отмеченная тленьем.
***
Черные дни все длиннее, длиннее.
Белые ночи короче, короче.
Люди ли мирные воют по-волчьи?
Я и не знаю. Спросить бы Линнея.
Новая ль вывелась ныне порода?
Старая ль вымерла в одночасье?
Голод, свобода, ропот народа.
В сердце урода — мир и согласье!
Ты и не знаешь, на что я надеюсь.
Сам я не знаю, сам я не знаю.
Только ведь свет и в такой темноте есть.
Есть и душа на безлюдье родная.
Есть еще в поле несрезанный колос,
есть еще в небе расстрелянном — птица
и паутинки серебряный волос.
Есть еще музыка, есть еще голос.
Черные дни. Наши белые лица
Собственным светом должны озариться.
***
Если друг оказался вдруг.
В. Высоцкий
Если мой лучший друг
стал для меня никем —
я не ломаю рук,
вовремя сплю и ем.
Если же для него
я перестану быть —
то себя самого
буду в этом винить.
Буду страдать и мучиться,
смешивать сны и явь.
Ты от подобной участи,
Боже, меня избавь!
***
Занозы звездные в глазах
остались навсегда,
хотя погасла в небесах
еще одна звезда.
Но новая звезда — слеза —
пошлет к земле Глагол, —
бессонные мои глаза
почувствуют укол.
И яблоки глазные сплошь
лучами пронзены,
и пробирает сердце дрожь
высокой глубины.